— Ну, это им дорого бы встало.

— Не дороже того, что стоит власть над морем. А ежели от моих действий пострадал кто-то невинный, этот грех — обыкновенный для военачальника. Никакая война без того не бывает. Насколько сие отяготит мою генеральскую душу, только наше со Вседержителем дело.

— Не смею вмешиваться в дела столь высоких особ. Полагаю, теперь возможно определить задачи флота на ближайшую кампанию?

— Да, теперь можно. Собственно, уже прошлым летом в конференции у государыни обсуждались две вариации сией пьесы: одна с турецким преобладанием на море, другая — с нашим. Та, которую мы ныне будем разыгрывать, гораздо интересней. Вот смотри: в Понте Эвксинском и его окрестностях имеются два ключевых пункта, на кои опирается все обеспечение турецкой армии. Константинополь с проливами нам пока, увы, не по силам; остается…

— Устье Дуная?

— Оно самое. Первое, что требуется от тебя — весь Азовский флот, парусный и гребной вместе, перевести к руинам Очакова, дабы соединиться с Днепровской флотилией.

— А оборона Керченского пролива? Одних береговых батарей для сего недостаточно.

— Самые ветхие прамы и галеры, которые в море вести боязно, можешь у Керчи оставить. Моряков на них не трать: возьмем солдат из крепостного гарнизона. В двух верстах от берега — справятся как-нибудь. По приходе к Очакову, гребные суда и часть малых парусных заберу для перевозки войск, артиллерии и припасов, а корабельный флот должен будет закрыть туркам доступ в северо-западную часть моря. Надо защитить двухсотверстную линию между Кинбурнским мысом и устьями Дуная. Справишься?

— Да, Ваше Высокопревосходительство.

— Корабли, понятно, под твоею командой. Гребная флотилия поручена графу Петру Салтыкову. Сие решено в Санкт-Петербурге и обсуждению не подлежит. Но неплохо бы его подпереть опытным помощником, знающим здешние воды. Да не таким, которого отдать не жалко.

— Капитан-командор Несвицкий годится?

— Князь Михаил Федорович? Вполне! Спасибо, что не жадничаешь. Понимаю, что такой дельный офицер и самому нужен.

— Флотилию жаль. Армейцы дубиноватые оную погубят.

— Где уж нам до флотских архистратигов…

Долгие сборы не требовались. Войска стояли в полной готовности, ожидая только приказа. Из Троицкой крепости на Таганьем Рогу, из переполненного солдатами Азова, из ближних донских городков потянулись галеры, кончебасы и дубель-шлюпки. Казаки, по старинке, плыли на непрочных, но легких на ходу стругах. От Анненхафена, служившего исключительно корабельной гаванью (после того, как Троицк отдан был галерникам), караван сопровождали восемь линейных кораблей, включая свежепостроенный шестидесятишестипушечник «Святой Илья». Другая половина линейного флота зимовала в Кафе; в Азовском море оставили только ту часть, которая нуждалась в исправлении корпусов и рангоута после прошлогоднего, недоброй памяти, шторма.

Такое же движение началось на Днепре: снялся с зимних квартир корпус Румянцева. Пехота шла водою, кавалерия — берегом. Половодье стремительно несло чайки и дощаники, давая возможность пройти пороги с опасностью, но без чрезмерных трудов. Тяжелые прамы и галеры ждали у Хортицы: этим судам выше по реке ходу не было.

Меня беспокоило, не опоздают ли румянцевские к пункту рандеву — однако ж, вышло наоборот: сам позадержался. А дело в том, что полуразрушенная старинная крепость Чембало, прошлой осенью стоявшая пустой и доставшаяся нам без боя, теперь оказалась занята турками. Не вижу в том ни малейшей своей вины, понеже оставлять гарнизон в месте, коммуникацию с коим флот не гарантировал, было бы слишком опасно. Ведь никто не мог знать заранее, сумеют мои люди в Константинополе нанести серьезный урон вражеской морской силе, или погибнут ни за грош. Могло выйти и так, и эдак.

Ну, а турки заведомо ни о чем подобном не думали, уверенно рассчитывая на превосходство своего флота. При таком положении их эскадра, стоящая в Чембальской или Инкерманской бухтах, сделала бы невозможной морскую коммуникацию между восточной и западной частями русских владений. Да и в борьбе за господство над Крымом это был сильный аргумент. Ныне, после катастрофы в Босфоре, все переменилось. Османы поспешили вывести корабли из сей гавани еще до нашего появления. Но крепость не бросили. Видимо, надеялись отсидеться.

Чембальская фортеция стоит на горе и неприступностью больше обязана природе, нежели человеческому искусству. Со стороны моря берег скалистый. Вход в бухту извилистый, узкий и насквозь простреливаемый. Кроме бухты, высадиться можно лишь в нескольких верстах к востоку; но и там придется карабкаться в крутую гору по промытым водою расщелинам, растянувшись цепочкой и подставляя головы вражеским стрелкам. Ввиду сих особенностей, туда я послал донских казаков, подкрепив оных егерскими ротами, собранными со всех полков. Отряд на лодках для атаки со стороны бухты приготовил, но велел ждать до совершенного подавления турецкой артиллерии. Бомбардирские кечи с тяжелыми мортирами отдали якоря и нацелились на береговые укрепления. Для отвлечения вражеского огня от сих грозных, но уязвимых суденышек линейные корабли легли в дрейф перед крепостью, потчуя турок бортовыми залпами примерно этак с полуверсты. Каленых ядер неприятели почему-то не приготовили, а простыми, чтоб нанести существенный вред таким громадинам — так, пожалуй, целый день надо палить. Кто же им даст этот день?! Уже через пару часов береговые батареи почти умолкли. Вскоре из-за горы на норд-осте высоко в небо взлетела сигнальная ракета. Замечательная инвенция Корчмина! Сие означало, что казаки вышли на гребень прибрежных гор и готовы атаковать крепость с тыла. Как уговорено, велел запустить ответную ракету — и одновременно отдал приказ засидевшимся в шлюпках батальонам. Сам перешел на скампавею, чтобы следовать в арьергарде гребных судов: с моря место высадки не видно, и управлять боем не получится. Словно комариный рой, лодочная мелюзга вышла из-под прикрытия кораблей и потянулась в тесную горловину. Несколько уцелевших вражьих пушек ожили, без промаха пуская чугунную смерть в сплошную массу человеческой плоти, едва прикрытой тонкими досками… Сердце сжалось болезненно. Ощущение, словно бы гребущие изо всех сил солдаты — часть моего собственного тела, и каждый выстрел приходится в него. Что делать — войны без жертв не бывает! Живые наддали, сгибая весла: главное, не дать туркам перезарядиться! Вот самые быстрые уже в бухте, вот они у берега, выпрыгивают из лодок, строятся в линию… Все, теперь их не сбить! Несколько ядер, пущенных топчиларами вразнобой: одни по лодкам, иные по кромке берега — находят неизбежные жертвы, но бессильны остановить атаку. В зрительную трубу видно, как офицеры командуют в своих ротах, ведя огонь плутонгами; увешанные тяжелыми сумками гренадеры поджигают запальные трубки и закидывают смертоносные чугунные мячики за древнюю крепостную стену. Ветхие куртины местами осыпались: может, азиатская лень, а может, просто нехватка времени воспрепятствовали врагам исправить оные. Штурмовые лестницы еще не успели подтащить к стенам, а в двух или трех местах наши уже ворвались внутрь! А что же казаки?! За гребнем не видать, что делается на другой стороне. Хотя нет, вон! Дальняя башня, где вилось зеленое знамя — теперь там мелькает что-то белое!

Приказываю галерному капитану править к берегу — но, войдя в крепость, вижу, что опоздал. Озлобившись за разорванных пушечными ядрами товарищей, солдаты всех турок перебили. Пришлось поругать, конечно — как же без этого… Для знания, что затевают враги, надобны пленные — а они всех багинетами! Последнее время шпионов на той стороне у меня убыло: многим пришлось спасаться бегством.

Взял-то я Чембало единым днем — но для того, чтобы с русским гарнизоном сей фортеции не приключилось то же, что с турецким, пришлось на неделю задержаться. Сделать хотя бы временные полевые укрепления: не по генуэзским образцам трехсотлетней давности, а по военной науке нынешнего века, дабы не так легко было взять. Потому и прибыл к очаковским развалинам, когда из румянцевского корпуса лишь самых нерадивых медлителей все еще ждали. Да еще восемь драгунских полков моего корпуса, ведомые Левашовым, не успели переправиться с Кинбурна. Старик берег коней и не пускал их вплавь, а возил через лиман дощаниками. Вода и впрямь была весенняя, ледяная.