Комитет, несомненно, выполнил свою основную функцию защиты Фрейда от злобных нападок. Было легче свести эти нападки к шутке, находясь в дружеской компании. Мы могли также отражать некоторые из них в своих трудах, поскольку сам Фрейд не хотел этого делать. Он таким образом освобождался для творческой работы. С течением времени стали важными также другие функции. Частые встречи, регулярная переписка позволяли нам держать в поле зрения то, что происходило в психоаналитическом мире Кроме того, совместная политика, проводимая наиболее информированными и обладающими значительным влиянием членами Комитета, имела неоценимое значение в разрешении постоянно возникающих бесчисленных проблем — разногласий внутри общества выбора подходящих должностных лиц, сдерживания оппозиции и так далее.

Комитет идеально функционировал, по крайней мере, в течение десяти лет, что является значительным для такого разнородного состава. После этого возникли внутренние трудности, которые до некоторой степени ухудшили качество его работы О судьбах членов Комитета — смерть, изгнание или разногласия — я расскажу в дальнейшем; они отражают непредсказуемость жизни в целом. Но как единственный оставшийся в живых я могу поделиться приятными воспоминаниями тех лет, когда мы были счастливой группой братьев.

В своем суждении о политических событиях Фрейд был не более проницательным, чем любой другой человек. Он следил за этими событиями, но особенно ими не интересовался, если они не мешали ходу его собственной работы, а впервые это случилось в 1914 году.

Еще 8 декабря 1912 года он писал мне, что политическая ситуация в Австрии предвещает бурю и что они должны быть готовы к плохим временам. Я знал, что он имел в виду отношения с Сербией и, возможно, также с Россией, которая всегда являлась пугалом для австрийцев. Но он, по-видимому, придерживался традиционного взгляда венцев на эти трудности, ибо я вспоминаю, что чуть позднее он сказал мне: «Сербы такие нахальные».

28 июня мир был потрясен сообщением, что наследный принц эрцгерцог Франц Фердинанд был убит в результате террористического акта боснийцем, австрийским подданным, которого вдохновили заговорщики в Сербии. В своем письме к Ференци в этот день Фрейд писал: «Я пишу Вам, все еще находясь под впечатлением потрясшего меня убийства в Сараево, последствия которого невозможно предвидеть». Однако вслед за этим убийством в течение нескольких недель стояла только зловещая тишина. Фрейд, по-видимому, был обманут этим, ибо в противном случае он едва ли разрешил бы своей младшей дочери 7 июля отправиться в Гамбург и, определенно, не разрешил бы ей продолжить путешествие в Англию 18 июля, где она предполагала провести пару месяцев. Затем, наконец, последовал австрийский ультиматум Сербии от 23 июля. Принятие Сербией этого ультиматума, который сэр Эдуард Грей описал как самый грозный из всех документов, которые он когда-либо знал, адресованных одним суверенным государством другому, было не совсем полным, поэтому Австрия сразу же объявила войну и бомбардировала Белград. Началась великая война.

В течение первых двух или трех лет войны Фрейд явно симпатизировал центральным державам, то есть тем странам, с которыми он был столь тесно связан и за которые сражались его сыновья. Он даже восстал против своей любимой Англии, ставшей теперь «лицемерной», и явно принял немецкую версию, что Германия «окружена» завистливыми соседями, которые строят заговоры с целью ее уничтожения. Только к концу войны «пропаганда» союзников возбудила его подозрения относительно моральной стороны войны, так что он затем начал скептически относиться к обеим версиям и мог оставаться над этой схваткой.

На протяжении всей войны я поддерживал с ним контакт, посылая письма друзьям в Голландию, Швецию, Швейцарию и даже Италию, которые они затем отправляли в Вену. Патнем также регулярно посылал мне те письма, которые Фрейд писал ему до вступления Америки в войну в 1917 году.

Подобно многим людям в то время, Фрейд и близкий ему круг лиц постепенно осознавали всю серьезность международной ситуации. Только 27 июля Ференци обнаружил, что ему придется отложить запланированный визит в Англию, потому что он состоял в списках офицерского состава действительной службы и ему не разрешалось покидать Венгрию. А сверхоптимистичный Абрахам еще 31 июля конфиденциально заявил, что ни одна великая держава не объявит войну другой (на другой день Германия объявила войну). В результате его семья оказалась без средств, в затруднительном положении, в одной из деревень на Балтийском побережье. Фрейд начал сомневаться в возможности проведения ежегодного конгресса лишь после 26 июля. 29 июля он писал Эйтингону: «Тучи сгущаются также над нашим конгрессом, но невозможно предсказать, как будут выглядеть дела через два месяца. Возможно, к этому времени все в основном снова придет в порядок». Однако в тот же самый день он писал Абрахаму, что «в течение двух недель мы будем либо посрамлены в нашем теперешнем возбуждении, либо приблизимся к финалу истории, десятилетиями внушавшей нам страх».

Немедленная реакция Фрейда на объявление войны оказалась неожиданной. Можно было бы предположить, что 58-летний ученый-пацифист встретит войну с неподдельным ужасом, как это сделали многие другие. Однако, напротив, его непосредственный отклик заключался в юношеском энтузиазме, очевидно, пробужденном военным пылом детства. Он сказал, что впервые за тридцать лет ощущает себя австрийцем. После того как Германия вручила свои три декларации об объявлении войны, Фрейд писал: «Я всем своим сердцем находился бы на стороне Германии, если бы только мог полагать, что Англия не находится на стороне врага». Он был полностью захвачен этими событиями, не мог думать о какой-либо работе и проводил свое время, обсуждая события дня со своим братом Александром. Сам он сказал: «Все мое либидо отдано Австро-Венгрии». Он был возбужден, взволнован и то и дело оговаривался.

Однако такое настроение продолжалось немногим более двух недель, а затем Фрейд пришел в себя. Довольно любопытно, что изменение его чувств было вызвано отвращением к той некомпетентности, которую проявляла недавно принятая им отчизна в своей кампании против сербов. Воевать, несмотря на вероятность быть остановленными и даже побежденными теми самыми людьми, которых Австрия ранее презрительно намеревалась уничтожить, означало вновь показать беспомощность такой отчизны. Оставалась лишь единственная надежда на то, что их спасет «старший брат», Германия. После сокрушительных поражений Австрии в Галиции в этом же месяце Фрейд заметил: «Германия уже спасла нас». Он оставил надежду на скорое окончание войны, так что «терпение становится главной добродетелью».

Наг второй неделе войны его старший сын Мартин записался добровольцем в армию и стал стрелком. С присущим ему юмором в качестве мотива он назвал желание посетить Россию, не меняя своей веры[138]. В то время он находился в Зальцбурге, был послан на обучение в Инсбрук, где отец навестил его в первую неделю сентября Дочь Фрейда, Анна, которая, казалось, могла застрять в Англии, благополучно при была домой во второй половине августа, после путешествия через Гибралтар и Геную находясь на попечении австрийского посла. В одном из своих писем того времени он вызвался сопровождать ее до австрийской границы «одним из множества доступных путей», такова была в те дни наша наивность. Мы и представить себе не могли, что могут сделать правительства, чтобы препятствовать прежней свободе путешествия.

Это был первый август за тридцать лет, проведенный Фрейдом в Вене, и он, естественно, не работал. Он решил начать практику в обычное время — 1 октября. Фрейд написал Абрахаму, что теперь он полностью свободен в своих научных занятиях, к чему он так стремился, но сухо добавил: «Подобным образом выглядят осуществленные желания». Он проводил время, поминутно осматривая и описывая свою коллекцию древностей, в то время как Отто Ранк составлял каталог его библиотеки.