Ганс Захс из Вены посещал лекции Фрейда в университете уже в течение нескольких лет, когда в начале 1910 года осмелился лично зайти к Фрейду, чтобы подарить ему небольшую книжку, только что им опубликованную. Это был перевод некоторых из «Песен казармы» Киплинга — между прочим, перевод был превосходным.

К тому времени члены того маленького круга, которым в течение многих лет предстояло быть близкими друзьями Фрейда, уже ранее приезжали, чтобы познакомиться с ним лично: Ранк — в 1906 году, Эйтингон и Абрахам — в 1907 году, Ференци и я — в 1908 году, Захс — в 1910 году.

В 1907 году доктор Фюрст, редактор журнала по вопросам социальной медицины и гигиены, попросил Фрейда высказать свои взгляды на новую проблему того времени, а именно на сексуальное просвещение детей. Фрейд, естественно, благосклонно откликнулся на эту просьбу, так как повидал столь много болезненных результатов сокрытия подобной информации от детей, и привел несколько горьких примеров. Более важной публикацией, ставшей первым вкладом Фрейда в исследование религии, была работа, в которой он сравнил и противопоставил определенные религиозные ритуалы с навязчивыми действиями, совершаемыми обсессивными пациентами. Главным произведением этого года стала его эссе по новелле Йенсена «Градива».

В конце ноября 1907 года мне пришлось провести неделю в Цюрихе вместе с Юнгом, где я встретил, среди других работающих там людей, Брилла и Петерсона из Нью-Йорка. На ранних стадиях знакомства Юнг мог быть очень обаятельным. Он также мог проявлять большое остроумие. Я вспоминаю, как однажды спросил его, не кажется ли ему, что мода на дадаизм, которая тогда как раз начиналась в Цюрихе, имеет психотическую основу. Он ответил: «Эта мода настолько идиотская, что ее не стоит сравнивать с любым порядочным сумасшествием».

Небольшая «Группа Фрейда», как она была названа, только начинала свою деятельность в Цюрихе в то время. Кроме Эдуарда Клапареда из Женевы и Бинсвангера из Кройц-лингена, все остальные члены этой группы были из Цюриха. Юнг, конечно, являлся лидером этой группы, которая включала в себя, среди прочих, его шефа, профессора Блейлера, Франца Риклина, одного из родственников Юнга, и Альфонса Мёдера. Эта маленькая группа имела обыкновение собираться в психиатрической клинике Бургхёльцли для обсуждения своей работы, и обычно на этих собраниях присутствовал один или несколько гостей.

Я предложил Юнгу организовать общую встречу тех, кто интересуется трудами Фрейда, которая и прошла в апреле следующего года в Зальцбурге. Я хотел дать этой встрече название «Международный психоаналитический конгресс», как с тех пор и назывались все последующие за ней, но Юнг настаивал, чтобы на приглашениях было написано «Встреча по фрейдовской психологии», необычно личное название для научной встречи. Оно олицетворяло собой отношение, которое дало Блейлеру предлог для критики. Между прочим, когда позднее Абрахам спросил Фрейда, под каким названием ему следует упомянуть о конгрессе при публикации своей работы, прочитанной там, Фрейд ответил, что это была просто личная встреча и что Абрахаму не обязательно упоминать о ней.

Тем не менее она стала историческим событием, первым публичным признанием деятельности Фрейда. Так как не сохранилось никакого описания этой встречи, представляется уместным упомянуть о ней здесь. Этот конгресс отличался от всех последующих тем, что на нем не было ни председателя, ни секретаря, ни казначея, ни совета, ни какой-либо разновидности подкомитета и, что самое главное, не было делового собрания! Конгресс занял всего один день.

В воскресенье 26 апреля 1908 года мы собрались в отеле «Бристоль» в Зальцбурге. Эта встреча действительно явилась международной: из девяти работ, представленных на ней, четыре принадлежали ученым из Австрии, две — из Швейцарии и по одной — из Англии, Германии и Венгрии. На встрече присутствовали 42 человека, половина из которых являлись или стали практикующими аналитиками.

Работы, в том порядке, в каком они зачитывались, были следующими:

Большинство из этих работ было впоследствии опубликовано, но единственной интересующей нас здесь является работа Фрейда. Юнг умолял Фрейда рассказать об истории одного заболевания, поэтому Фрейд описал анализ случая навязчивых состояний, на который впоследствии мы имели обыкновение ссылаться как на историю «человека-крысу». Фрейд сидел в конце длинного стола, вдоль которого по обеим сторонам расположились мы, и говорил своим обычным тихим, но отчетливым голосом. Он начал свою речь в восемь часов утра, и мы слушали его крайне внимательно. В одиннадцать часов он прервался, полагая, что с нас достаточно. Но мы были настолько поглощены, что настояли на том, чтобы он продолжал, что Фрейд и сделал, закончив свой рассказ почти к часу дня.

Среди выдвинутых им на рассмотрение проблем были чередование любви и ненависти в отношении одного и того же лица, раннее разделение этих чувств обычно приводит в результате к вытеснению ненависти. Затем следует реакция на такую ненависть в форме необычной нежности, страха кровопролития и т. д. Когда оба эти чувства равны по силе, результатом является паралич мысли, выражаемый клиническим симптомом, известным как folie de doute[110]. Навязчивые наклонности, основная характерная черта при этом неврозе, означают яростное желание преодолеть этот паралич посредством чрезмерной настойчивости.

В возрасте 52 лет у Фрейда только начинали проявляться первые признаки седины. Он обладал удивительно красивой головой, густыми, черными, тщательно ухоженными волосами, красивыми усами и остроконечной бородкой. Его рост был около пяти футов восьми дюймов, он был несколько полноват, хотя, вероятно, его талия не превосходила объема груди. Его отличали черты человека сидячей профессии. Могу добавить, что окружность его головы была 55,5 сантиметров, а измерения по диаметрам, соответственно, 18 и 15,5 сантиметров. Так что с черепным индексом 86 он определенно являлся долихоцефальным. Фрейд обладал живыми и, возможно, до некоторой степени беспокойными манерами, которые вместе с быстрыми, как молния, глазами производили пронзительный эффект. Я смутно ощущал некоторый слегка женский аспект в его манере поведения, что, возможно, способствовало в какой-то степени помогающему или даже защищающему отношению с моей стороны, в отличие от характерного сыновнего к нему отношения многих аналитиков. Он говорил с абсолютно ясной дикцией — черта, высоко ценимая благодарным иностранцем, — дружеским тоном, более приятным, когда он говорил тихо, чем в те редкие моменты, когда он повышал голос. Он умело устранял мое неправильное английское произношение немецких слов.

Вполне естественно, что у Фрейда появилось много новых швейцарских приверженцев, первых иностранцев, и, между прочим, первых приверженцев-неевреев. После столь долгих лет третирования, насмешек и оскорблений нужен был чрезмерно философский характер, чтобы не радоваться тому, что хорошо известные университетские преподаватели из знаменитой зарубежной психиатрической клиники проявили искреннюю поддержку его работ. Однако за спокойной внешностью Фрейда скрывался тлеющий огонь, и его, возможно, чрезмерный восторг был неприятен для венских ученых, которые, в конце концов, первыми сплотились вокруг Фрейда, когда он стоял в одиночестве. Их ревность неизбежно сосредоточилась на Юнге, о котором Фрейд высказывался с особым восторгом. Это усиливалось их еврейским подозрением в отношении неевреев в целом, постоянным ожиданием проявлений антисемитизма. Фрейд сам, до некоторой степени, разделял это ожидание, но на данное время оно было убаюкано удовольствием от того, что он наконец-то признан внешним миром. Венцы даже в тот ранний период предсказывали, что Юнг недолго будет оставаться в психоаналитическом лагере. Имели ли они в то время какое-либо основание для такой точки зрения — это другой вопрос, но у немцев есть хорошая поговорка: «Der Hass sieht scharf» (у ненависти острый глаз).