Четвертая часть, которая называется «Инфантильное возвращение тотема», намного важнее всех остальных. К ней вели все предыдущие части книги.

По всей вероятности, тотемами были первоначально животные, хотя позднее такая функция могла быть перенесена также на растения. Тому клану, который полагал свое происхождение от какого-либо вида животного по женской линии наследования, строго запрещалось убивать это животное. О нем надо было заботиться, а оно, в свою очередь, будет защищать клан. Мак-Клеллан, который первый описал такую примитивную религию в 1865 году, считал, что она была связана с экзогамией, практикой, которая запрещала любое половое общение между членами одного и того же клана, то есть для тех, кто делил один и тот же тотем и тотемистическое имя.

Затем Фрейд обсуждал многочисленные объяснения тотемизма, предложенные ранее, большинство из которых были явно усложненными. Его преимуществом было то, что он был знаком с отношением маленьких детей к животным, с их способностью отождествления себя с этими животными и с той быстротой, с которой они выбирали какой-то определенный вид животных, чтобы потом чрезмерно их бояться. Психоанализ постоянно обнаруживал, что животное, которого боялся ребенок, являлось бессознательным символом отца, которого ребенок одновременно любил и ненавидел. Тотемистический «прародитель» кланов примитивных людей должен был иметь то же значение, и с этой точки зрения различные черты табу, такие, как амбивалентность чувств и т. д., легко понимаются.

Что касается экзогамии, которая является не чем иным, как сложной страховкой против возможности инцеста, Фрэзер привел крайне веские причины для предположения о том, что у первобытных людей инцест вызывал особенно сильное искушение, намного более сильное, чем у цивилизованных людей. Конечно, он ничего не знал о важном значении инцеста для маленьких детей. Поэтому Фрейду было нетрудно понять связь между тотемизмом и экзогамией. Они просто представляли собой две половины знакомого эдипова комплекса, любовь к матери и желание смерти сопернику-отцу.

Затем следует тонкий вопрос об историческом начале этих великих первобытных установлений, из которых, по-видимому, произошли все позднейшие религии путем переработки и изменения. Здесь Фрейду помогла гипотеза Дарвина о том, что на ранней стадии развития человечество, должно быть, походило на высших обезьян, живя небольшими ордами, состоящими из одного могучего мужчины и нескольких женщин. Аткинсон понял, что подобное состояние вещей неминуемо приводит, как это бывает среди столь многих крупных животных, к тому, что владеющий женщинами мужчина будет запрещать инцест среди своих более молодых соперников. Собственно вкладом Фрейда в этот момент явилось его предположение, что подрастающие сыновья периодически соединялись, убивали и съедали своего отца. Это поднимает вопрос о судьбе «братского клана», который остается после убийства отца. Фрейд постулировал амбивалентные чувства по отношению к мертвому отцу, вызываемые также теми проблемами, которые возникают в результате ссор и соперничества между братьями. А это приводит к раскаянию и позднему послушанию воле отца в вопросе доступа к его женщинам, то есть к барьеру против инцеста.

В этом месте Фрейд опирался на работы Робертсона Смита о жертве и тотемистических пиршествах, в которых тотем церемониально убивается и съедается, таким образом повторяя первоначальное действие. Вслед за этим сначала следует оплакивание, а затем торжествующая радость и дикие оргии. Таким образом поддерживается общность клана как среди его членов, так и с их предком, чьи свойства они только что в себя впитали.

Тысячи лет спустя тотем становится богом, и начинается сложная история различных религий. Фрейд не проводил эту тему далее в этом направлении, но предложил несколько интересных размышлений относительно древнейшей формы греческой трагедии, где герой, несмотря на предостережения хора, следует по запретной тропе и встречает заслуженное возмездие. Фрейд предположил, что это является инверсией — которую он назвал лицемерной — первоначального смысла, где братья, представленные здесь хором, были согрешившими, а герой просто являлся их жертвой.

В конце этой части есть выдающееся высказывание Фрейда о том, что «в эдиповом комплексе совпадает начало религии, морали, социальной жизни и искусства». Затем, наконец, он обсуждает вопрос о том, не может ли постулированное им социальное развитие также объясняться реакциями вины из-за одних только враждебных желаний, которые, как известно, обычно имеют место в индивидуальном развитии. Он сам дорогой ценой усвоил этот урок на личном опыте много лет тому назад. С другой стороны, есть также веские причины считать, что у младенца, до развития сдерживающих сил и чувства реальности, желание равнозначно действию; нет никакой промежуточной паузы для обдумывания. Фрейд считал, что, вероятно, то же самое должно быть справедливо и для первобытного человека, которого мало что сдерживало. Итак, он заключил: «Вначале было дело».

Фрейд оказался прав в своем предсказании, что эту книгу плохо примут. Вне аналитических кругов ее встретили с полнейшим неверием, как еще одну личную фантазию Фрейда.

В первую неделю августа между Жане и мной на Международном медицинском конгрессе возникла словесная полемика, которая положила конец его притязаниям на приоритет в основании психоанализа, который затем якобы был испорчен Фрейдом. А вот как на это откликнулся Фрейд:

Сан-Мартино-ди-Кастроцца, куда Фрейд добрался 1 августа, расположен в самом сердце Доломитовых Альп. Ференци присоединился к семье Фрейда 15 августа, Абрахам также провел там несколько дней и поехал вместе с Фрейдом на Мюнхенский конгресс.

Этим летом мы с Ференци много говорили с Фрейдом на тему о том, как лучше справиться с ситуацией, которую создал Юнг, отказавшись от фундаментальных принципов психоанализа. Между Юнгом и Фрейдом больше не существовало каких-либо дружеских чувств с обеих сторон, но этот вопрос являлся намного более важным, чем личные взаимоотношения. Фрейд все время придерживался оптимистического взгляда относительно возможности сохранения, по крайней мере, формального сотрудничества, и как он, так и Юнг хотели избежать чего-либо, что могло быть названо ссорой. Так мы приближались к конгрессу, который должен был начаться 7 сентября, в таком настроении и с надеждой, что на нем не произойдет открытого разрыва.

Фрейд очень не хотел зачитывать одну из своих работ на конгрессе, и потребовалась убедительность Абрахама, чтобы побудить его это сделать. Этой работой была статья «Предрасположенность к неврозу навязчивых состояний», в которой шла речь о садистско-анальной организации как очередной прегенитальной фазе в развитии либидо.

Моя работа была единственной, которая непосредственно критиковала последние взгляды Юнга, поэтому я заранее представил ее на рассмотрение Фрейду. Делая это, я писал: «Я не удовлетворен теми частями этой работы, которые непосредственно относятся к Юнгу. Когда я скажу, что не могу понять, почему он продолжает анализировать фантазии, которые являются чисто вторичными по своей природе и не причинными, он легко может возразить: потому что либидо и энергия, необходимые для выполнения этой задачи, осели в данном месте, и их необходимо освободить посредством анализа. Это нелегко опровергнуть, не переступив терапевтические границы и не затрагивая других частей его теории». Вот его ответ.