– Дружок твой приходил, книжки какие-то принес…

Журка вздрогнул, кинулся в свою комнату. Три книги лежали на столе. "Волшебник Изумрудного города", "Сын полка" и "Всадник без головы". "Всадника" Горька ни за что не сумел бы прочитать со вчерашнего вечера. Значит, принес – будто сказал: "Вот все, что у меня было. Забирай, и ничего мне от тебя не надо…"

Ох, и тошно стало Журке. Лучше всего было бы немедленно побежать к Горьке, вызвать на крыльцо и сказать:

"Не хотел я тебя обижать, просто получилось так по-дурацки! Ну, прости, Горька. Я ни секундочки не думал, что это ты!"

Но… если не он, тогда кто?

Когда человеку плохо, он порой забывает, что кому-то может быть еще хуже.

Хуже было Горьке. Он сразу понял, что его непрочной дружбе с Журкой пришел конец. Потому что какой бы он, Горька, ни был, а своя гордость у него есть. Не будет он ни оправдываться перед Журкой, ни объяснять, ни доказывать. И подходить к нему не будет. И разговаривать с ним… Хотя разговаривать можно, если по делу. Но больше никогда-никогда он не придет вечером к Журке.

Нет, он не сердился и даже не обижался на Журку. Не мог. Журка – это все равно Журка. И было только очень тоскливо, что дружить с ним больше нельзя. Журка-то, конечно, ничего больше не скажет, будет делать вид, что все как раньше. Но разве станешь набиваться в друзья, когда тебя считают вором!

С застывшими внутри слезами Горька собрал Журкины книги и понес ему, чтобы тихо, но твердо сказать:

"Вот все, что у меня было. Прощай, будь здоров".

Но Журки дома не оказалось, и Горька с тем же застывшим в горле комком спустился во двор и вышел на улицу. Было пасмурно и слякотно. Горька шел мимо сырых заборов и думал о несправедливости: какой-то человек взял у Журки книгу, а он, Горька, потерял из-за этого самую большую радость – Журкину дружбу.

Кто же это? И зачем ему книга? Скорее всего, ради денег… Значит, он ее постарается продать? А где? Не на толкучке же! Кому там нужно хитрое морское сочинение с цифрами и таблицами! Его может купить лишь какой-нибудь редкий любитель…

Горька знал, что в некоторых книжных магазинах покупают старые книги: если тебе книга не нужна, можешь прийти, сдать ее за деньги, и в том же магазине ее продадут кому-нибудь другому. Об этом даже по радио объявляли.

И Горька, которого многие считали изворотливым и боязливым, поступил очень просто и смело. Он поехал в центральный книжный магазин, прошел по отделам, увидел среди продавщиц девушку помоложе и подобрее остальных, осторожно окликнул ее ("Тетенька, товарищ продавец…") и сказал:

– Можно с вами посоветоваться? Помогите мне, пожалуйста…

Он объяснил, что у его товарища… то есть у одного знакомого мальчика, украли старинную книгу. В какой магазин ее скорее всего понесут?

Продавщица оказалась доброй не только на вид. Она Горьку внимательно выслушала, расспросила, что за книга, позвала еще одну девушку, и они вдвоем решили, что пропажу надо искать в "Антикваре". Это специальный магазин для редких книг. У человека, который их сдает, спрашивают паспорт и все данные записывают в особый журнал. Поэтому нетрудно узнать, кто принес книгу на продажу…

Горька сказал "большое спасибо", вышел и задумался. "Антиквар" был далеко, на улице Герцена, у кинотеатра "Современник". Уже вечерело, и сеяла водяная пыль. К тому же Горька засомневался: едва ли книгу стащили из-за денег. Почему тогда с той же полки не взяли "Мушкетеров" или "Робинзона"? Ясно, что ехать в "Антиквар" незачем. Да и денег на билет не осталось, а связываться с контролерами – дело опасное. Хорошо, если просто вышибут из троллейбуса. А если потащат в детскую комнату? Может, пешком топать? Ну уж дудки!

И все же… Все же Горька натянул на голову капюшон курточки, запихал в карманы озябшие руки и с хмурым упрямством зашагал сквозь морось…

Магазин был небольшой, в полуподвале старинного дома. У входа стояли два больших тополя. Уютно светилось окошко. Продрогший Горька шагнул в этот свет и тепло, протерся между взрослыми покупателями к прилавку и зашарил глазами по застекленной горизонтальной витрине.

Он ни на что не надеялся. Просто хотел убедиться, что книги здесь нет.

Но книга была!

Она лежала в правом углу среди других пожелтевших и потрепанных книг. Раньше Горька видел ее лишь мельком, но сейчас легко узнал помятый титульный лист с крупными неровно отпечатанными буквами:

И не было никаких сомнений, потому что внизу рядом с надписью "1836 годъ" голубел оттиск знакомой самодельной печатки: "Из книг Ю.Г.Савельева"…

За прилавком стояла пожилая тетя неприступного вида. Не то что девушка в центральном магазине. Горька понял, что соваться сюда ему бесполезно.

Больше Горька не думал о троллейбусных контролерах. Он зайцем доехал до своей остановки и ворвался в дом.

– Папа! У тебя мотоцикл на ходу?

– Ну и что? – довольно весело спросил отец. – На рыбалку, что ли, предлагаешь смотаться? Вроде бы условия не те.

– Папа, у Журки кто-то книгу украл, а сейчас она в магазине "Антиквар" лежит! Надо посмотреть, кто ее сдал! Там у них записано…

– Ничего не понимаю. Ну-ка отдышись.

Горька отдышался и все повторил.

– А я-то при чем? – сказал старшина Валохин.

– Ну, мне же не скажут! Прогонят, и все! Ты же знаешь, как с ребятами обращаются…

– Как заслужили, так и обращаются.

– Да я не про то… Папа, ну, поедем! Тебе-то все скажут!

– Да с какой стати я должен ехать? – с раздражением сказал отец. – Я устал как собака. А у твоего Журки родители есть.

– У него мама в больнице…

– Отец-то дома.

– Он во вторую смену, – соврал Горька. Не хотел он объяснять, что идти к Журке не может. Вот если выяснить, кто виноват, тогда другое дело. А сейчас получится, что прибежал оправдываться. И Горька сбивчиво проговорил:

– Его отец, он же… так просто. А ты милиционер. А там книга, ее украли…

– Милый мой, – зевнув, сказал старшина Валохин. – Я занимаюсь кражами, когда приказывает начальство. Вчера, например, занимался. А сейчас мое дежурство кончилось, могу отдохнуть… А тебе пора об уроках думать! Небось, проболтался, опять ничего не сделал.

– Тебе только одно: уроки, уроки… – устало сказал Горька.

– Что-о? – изумленно протянул отец.

– То, что слышал, – проговорил Горька. – Будто я не человек, а машина какая-то для деланья уроков. Ничего другого от тебя не слышу… Даже на рыбалке про уроки долбишь…

Он увидел отцовский открытый от удивления рот, хмуро усмехнулся и пошел к двери. Ему было все равно. В дверях стояла испуганная мама.

– Стоп, – сказал в спину отец. – Ты что, рехнулся? Стой, говорю!

Горька оглянулся.

– Ты что?! – рявкнул отец. – Давно не получал?!

– А! Не пугай, – пренебрежительно сказал Горька. Отец поморгал, потом поднялся со стула.

– Ох и осмелел ты, я смотрю. С чего бы это?

– А надоело бояться, – равнодушно объяснил Горька.

Слишком сильным было его горе, слишком большой тоска по Журке, слишком жгучей досада. Страха не осталось.

– Надоело, – повторил он. – В школу идешь – Маргариту боишься, да двоек, да замечаний, домой приходишь – тебя боишься. И днем боишься и ночью… Почему другие живут и не боятся, а я должен?

– Другие живут, потому что ведут себя как люди…

– А я тоже человек… Это только ты со мной, как… как с теми, кого на улице ловишь! И с мамой тоже! Орешь только на нее…

– Славик, не надо… – тихо сказала мама. Она иногда, в самые ласковые минуты, называла Горьку – Горислава – по-своему: Славик.

Горька подошел к ней, молча обхватил, приник лицом к теплому маминому платью. И услышал, как отец резко потребовал:

– А ну иди сюда!

– Не вздумай… – незнакомым ровным голосом проговорила мама. То ли отцу, то ли Горьке. Горька всхлипнул и сказал: