– Ее привели сюда по требованию соседей. Соседи же рассказали нам, что у этой женщины есть десятилетний сын. Однако дома его в этот поздний час не оказалось… Скажите, пожалуйста, где сейчас ваш мальчик?

Плачущая женщина заморгала, на лице проступили тревога и жалость.

– Гуляет он, сыночек мой, к товарищу пошел… – хрипловато и бормочуще заговорила она – Он вот придет, а я…

– А вас не беспокоило, почему его до сих пор нет дома? Неужели вам все равно, что с вашим сыном?

Лицо у женщины сморщилось, и слезы потекли сильнее.

– Как же все равно-то! – воскликнула она неожиданно тонким голосом. – Это же сыночек мой, я же его люблю, сыночка моего. Как же вы такое говорите! Ведь он же у меня один, сыночек-то…

Журка растерянно оглянулся на маму. В ее глазах – очень больших и слишком блестящих – встревоженно мигали два крошечных цветных экранчика. Мама сжала спинку стула и тихо сказала:

– Ну что же это… Разве можно показывать такое? Ведь она же мать… А если мальчик увидит? А что ему завтра скажут в школе?

Журка опять взглянул на экран и болезненно зажмурился – от мучительной неловкости и ощущения вины. У людей беда, а он смотрит по цветному телевизору, как кино.

"Переключите!" – хотел сказать он, но в горле нехорошо защекотало. Он открыл глаза и увидел на экране снова коридор со скамейками. По нему два человека с красными повязками вели высокого мужчину без шапки. Под лампочками блестяще отливали седые прядки. Мужчина резко дернул плечом, освободил из пальцев дружинника локоть и зло сказал:

– Не держи, я на ногах крепко стою. Вы еще ответите…

Что-то громко и возмущенно разъяснял голос дамы, ведущей передачу. Журка не понимал ни слова. Он закусил губу и беспомощно стиснул кулаки.

– Господи… – шепотом сказала мама. Журка понял, что она смотрит на него отчаянными глазами. Она тоже узнала.

Человек без шапки был Иринкин отец.

Они с мамой досмотрели передачу до конца. Молча. Отец поворчал, что не дают смотреть хоккей, и ушел на кухню. Показывали каких-то стриженых парней, милиционеров, занесенную снегом спортивную площадку, потом снова розовощекую даму, которая что-то объясняла. Журка не слушал. Он отчаянно боялся одного: вдруг еще раз покажут Игоря Дмитриевича!

Нет, не показали. Экран вдруг стал ярко-синим, по нему побежали зеленоватые волны, а потом вспыхнула желтая надпись: "Режиссер передачи Э.Кергелен".

Буквы сияли так ярко, что по синему полю экрана от них разлетались золотистые лучи.

"Кергелен, – машинально подумал Журка. – Это что-то южное. Кажется, в Индийском океане есть такой остров…"

В праздничном разноцветье экрана и букв было издевательство. Насмешка над Иринкиной бедой. Журка оттолкнул стул и вышел в прихожую. Мама поспешила за ним. Журка стал торопливо натягивать пальто.

– Может быть, не надо?.. Сейчас не надо… – неуверенно сказала мама.

Журка досадливо мотнул головой. Надо! Черная молния беды ударила в Иринкиного отца. Значит, и в Иринку. А он будет сидеть дома? Кто тогда ее защитит?

От кого защищать, Журка не знал, но то, что должен бежать к Иринке, знал точно.

Он встретил Иринку в квартале от ее дома. И понял, что она вышла навстречу. Значит, догадалась, что Журка придет.

Они остановились под желтым неярким фонарем посреди заснеженного тротуара.

– Видел? – тихо спросила Иринка и опустила голову.

– Видел, – виновато сказал Журка.

Они помолчали. Фонарь светил сквозь ветки большого клена. Клен был увешан гроздьями необлетающих крыльчатых семян. Ветки качались от снежного колючего ветерка. Их тени на тротуаре ходили туда-сюда, и казалось, что плавно ходит под ногами сам тротуар. От этого начинала кружиться голова.

– Ну зачем только люди эту водку выдумали! – беспомощно и отчаянно сказала Иринка. От ее губ отлетели клубки пара.

Журка переступил на утоптанном скрипучем снегу. Сердито спросил:

– Но за что его? Он же совсем не пьяный был! Просто шел…

– В том-то и дело, что не просто… – Иринка медленно шагнула, и Журка пошел рядом с ней. – Он все-таки выпил тогда. Это знаешь в какой день было? Перед каникулами, когда мы Веронике Григорьевне свои костюмы показывали… А на другое утро, помнишь, я такая хмурая была, а ты решил, что я за что-то на тебя дуюсь…

Журка не помнил, но кивнул. И спросил:

– А что случилось-то?

– Они тогда снежный городок на главной площади оформляли. Целая бригада из художественных мастерских… Понимаешь, там у всех подсобные помещения были, теплые вагончики – у строителей, у электриков. А художникам ничего не приготовили, никакой даже будочки. Ну, они перемерзли все и говорят: "Давайте погреемся"… Знаешь ведь, как они греются. А потом в троллейбусе…

– Что в троллейбусе?

– Контролерша стала билеты проверять. А папа по ошибке пробил не троллейбусный, а автобусный билет. Ну, она и раскричалась: "Седой уже, а обманываешь! Плати штраф!" А почему "обманываешь"? Автобусный билет даже дороже… Папа говорит: "Мне штраф не жалко, только зачем вы мои седые волосы задеваете? Покажите ваше удостоверение". А она: "Ах, тебе удостоверение! Водки нахлестался, а теперь хулиганишь! Милиция!.." Ну, вот и все… Мы с мамой целую ночь не спали, все его ждали…

– Это же несправедливо! Из-за какого-то билета! – возмущенно сказал Журка.

– А кому докажешь? Эти горластые тетки всегда правы. Помнишь, тогда на Горьку заорали: "Безбилетник, шпана, в милицию!" А у него билет просто за подкладку завалился.

Журка помнил. Он плюнул на снег.

– Кто таких только в контролеры пускает…

– И кто на студию пускает дураков, которые такие передачи делают…

– Точно! А ты фамилию режиссера видела? Какой-то Кергелен.

Иринка сердито мотнула вязаной шапкой с пушистым шариком.

– Не видела… Мама заплакала, я сразу телевизор выключила.

Они подошли к Иринкиному подъезду.

– К нам, пожалуй, не надо сейчас, – неуверенно сказала Иринка. Мама такая расстроенная…

– Я понимаю.

– Завтра в классе что будет… Папу ведь многие знают.

– Да ничего не будет. Эту передачу, наверно, никто и не смотрел, по первой программе хоккей шел.

– Кто-нибудь все равно смотрел.

– Ничего не будет, – повторил Журка. – Ты не бойся. Если кто что-нибудь скажет… я тогда… Ришка, ты ничуть не бойся, ясно?

Он впервые назвал ее Ришка. Про себя он так ее часто называл, а вслух стеснялся. А теперь сказал.

И она серьезно кивнула.

Утром никто в классе не задел Иринку ни сочувствием, ни расспросами, ни насмешкой. Может быть, и в самом деле не видели передачу. А может быть, видели, но Иринкиного отца не узнали. А если кто-то узнал, то хватило ума промолчать.

К тому же класс будоражило другое событие: накануне арестовали Капрала.

Раньше Капрал учился в этой школе, и его многие знали. Да и не только по школе знали. Кое-кто жил с ним по соседству, а некоторые сталкивались на улице. Компания Капрала была широко известна в окрестностях.

Грабля, то есть Борька Сухоруков, который с Капралом был хорошо знаком, рассказывал про все, что случилось. Рассказывал охотно и даже с какой-то гордостью. В новогоднюю ночь подвыпивший Капрал гулял по улицам с приятелями и затеял драку. Он столкнулся с пареньком, курсантом летного училища, и сказал ему что-то обидное. Курсант оказался не робкого десятка и ответил. Тогда Капрал ударил его бутылкой по лицу. Потом компания убежала, а курсанта увезла "Скорая". Оказалось, что у него на нижней челюсти трещина. В компании Капрала в ту ночь вместе со взрослыми парнями шатался Череп. Курсант, когда вышел из больницы, встретил Черепа на улице и узнал. Черепа задержали, а заодно Шкалика, который оказался рядом. Череп молчал, как бык, но Шкалик, хотя он попал в милицию случайно, разревелся и начал визжать: "Я ни причем, меня там не было, это все Капрал, а меня опять ни за что…" Тут все стало ясно. Взяли Капрала.