– А, читал… Нам в классе читали, – вспомнил Валерик и наконец поднял лицо, стыдливо посмотрел на Журку. В глазах у Валерика была мольба: "Ты только больше не спрашивай меня про брата, ладно?"
"Не буду", – глазами пообещал Журка и сказал:
– Читали, а не помнишь…
– Нет, я помню, – откликнулся Валерик. – Это с кошкой на кладбище… Это же все не по правде.
– Что не по правде? Том Сойер?
– Да нет. Про бородавки…
– А ты бы пошел на кладбище ночью?
Валерик улыбнулся слабо, но уже без опаски. Сказал доверчиво:
– Не… Это страшно…
– А я ходил. Ну так, чтобы себя проверить, – сказал Журка. Он вовсе не хвастался. Просто чувствовал, что надо продолжить разговор. Хоть о чем, лишь бы говорить. – Я ходил, и кошка там была. Только не дохлая. Вернее, кот. Его какие-то гады к кресту привязали… Теперь он у нас живет… Это в Картинске было, там кладбище недалеко от нашей улицы. Но оно не страшное, старое, вроде парка. Так что ничего особенного…
Валерик слушал, уже не пряча глаз. Потом сказал, сочувствуя Журке:
– Все-таки страшно… Все-таки это не парк.
– Ну, конечно, не парк, в парке веселее, – согласился Журка. – А ты в парке часто бываешь?
– В каком?
– В каком! В центральном, конечно. Там, где всякие аттракционы.
– Не… Я только два раза, давно. Он же далеко.
– Не так уж далеко. Сел на "шестерку" и доехал без пересадок.
– Я знаю. Одному неохота…
– Ну… – сказал Журка, будто переступая черту. – Если хочешь, поехали вместе.
Валерик удивился, весь как-то вскинулся, недоверчиво помолчал и спросил:
– Когда?
– Хоть сию минуту, – стараясь говорить небрежно, отозвался Журка.
– Давай! – с торопливой готовностью сказал Валерик. Схватил с травы перчатки, задрал на животе свитер, сунул перчатки под резинку на поясе и опять опустил подол. Смешно получилось, будто под свитером надулся большой живот. Журка засмеялся:
– Ты что, так пойдешь? В этом малахае и с таким пузом?
– Ой, правда, – виновато сказал Валерик. Скинул в траву кепку, сдернул через голову свитер, бросил перчатки. Окликнул одного из малышей:
– Толька, я больше не играю. Надевай это все, если хочешь. Вставай за меня.
Бойкий веснушчатый Толька охотно забрал вратарское снаряжение, а Валерик робко спросил Журку:
– Так можно?
Он остался в белой майке с рукавами, на которой оранжевой и черной краской была напечатана улыбающаяся рожица тигренка. Она полиняла от многих стирок, но все равно выглядела задорно, по-боевому.
– В самый раз. Поехали, – сказал Журка. И спохватился: – Подожди. Ты зайди домой, маме скажи, что поехал…
Мамы нет, она еще не скоро придет, – чуть насупившись, объяснил Валерик. – Она к тете Лене поехала, чтоб насчет обмена комнаты договориться. Нам с этими соседями не житье…
Журку смутила его взрослая озабоченность. Но Валерик уже думал о другом. Он смотрел на Журку преданно, нетерпеливо и с беспокойством: "Ты не передумал?" И вдруг сказал:
– Может, ты думаешь, у меня денег нет? У меня полтинник есть. Вот… – Он неловко полез пальцами в плоский кармашек у пояса.
– У меня тоже есть, – весело откликнулся Журка. – На карусель хватит. У тебя голова на каруселях не кружится?
– Не-е…
Не бойся грома…
Писать большие письма Журка не любил. Потому что рука не успевала за мыслями – все, что пишешь, получалось коротко и сбивчиво. Хорошо бы придумать машинку, которая читает мысли и сразу печатает их на бумагу. Тогда получилось бы вот что:
"Ришка, здравствуй!
Это уже второе мое письмо. В первом я послал ленточку «Windrose» и рассказал, как мы с папой мчались в аэропорт и вдруг – камень. От тебя письмо я тоже получил, но ты, когда его писала, мое первое письмо не получила. А теперь, наверное, получила и снова напишешь. Да?
…Ришка, я про того Валерку, который бросил камень. Я его должен был ненавидеть, а злости у меня не появилось. Почему-то даже наоборот… Понимаешь, Ришка, он беспомощный. И он на меня так смотрел, будто я для него последняя защита… В общем, я на другой день его разыскал и повез с собой в парк. Ну, в те места, где мы с тобой играли в прошлом году… Там теперь еще один новый аттракцион «Спутник на орбите». А на железной дороге вагончики новые, разноцветные, а на них всякие звери нарисованы… Ришка, а во Владимире хороший парк? Там у вас в городе, говорят, кремль старинный на холме, красивый… Может, и правда, приеду. Мы там везде полазим, ладно?
…Я опять про Валерку. Сперва он какой-то боязливый был, а потом сделался… ну, обыкновенный. Даже веселый. Мы с ним в парке чуть ли не до вечера проболтались, все деньги на карусели и на мороженое извели. А есть-то, знаешь, как захотелось! Я ему говорю: «Пойдем к нам, пообедаем. Не бойся!» Ну, а он, конечно, уперся. Да и я бы на его месте тоже… Тогда я, знаешь, что сделал? Повел его к Лидии Сергеевне. Чуть не силой затащил. А она обрадовалась. С Валеркой так же, как со мной, стала разговаривать. Будто давно его знает. Начала нас обедом кормить. Валерка опять будто заморозился, но потом ничего, оттаял. А тут еще Максимка с улицы пришел, начал меня и его вопросами донимать. С ним не заскучаешь, с Максимкой, ты же знаешь. Болтал, болтал, а потом мне говорит:
«Ты мне котенка подари-ри скор-рее» (он на днях "р" начал выговаривать, старается теперь). Я говорю:
«Какого котенка?»
«Ну, Федот же когда-нибудь выр-родит котенков».
Мы с Лидией Сергеевной поглядели друг на друга и надуваться начали, чтобы хохот удержать. Потом я говорю:
«Ладно, если выродит, подарю».
А сам думаю: «Найду где-нибудь и принесу».
«Только р-рыжего».
«Рыжего трудно. Федот-то серый, а дети всегда на родителей похожи».
Он думал, думал и, знаешь, что придумал?
«А давай, – говорит, – покрасим его желтой краской. А когда котенок уже будет, мы его опять отмоем».
Знаешь, Ришка, мы все чуть не взорвались от хохота. Даже Валерка… Он, между прочим, так хорошо смеется, весело, когда не боится. У него даже голос теперь немного другой стал, чище как-то.
Мы тогда долго сидели у Лидии Сергеевны, потому что начался дождь с грозой. В эти дни у нас частые грозы. Мама боится и вздрагивает, а я люблю, когда грохает. Потому что гром – это не страшно, это уже после молнии. Если слышишь, как гремит, значит, молния ударила мимо… А какая у вас погода? У нас, если нет грозы, то тепло и солнечно. И от этого хорошее настроение.
…Ришка, только одно плохо: Горька на меня опять надулся. Кажется, сильно. Потому что я целый день был в парке с Валеркой, а Горька меня ждал, ждал… Но, понимаешь, нельзя было, чтобы Горька и Валерка вместе… Пока нельзя. Валерка его боится. Вернее, стесняется как-то… Я Горьке вечером хотел объяснить: «Понимаешь, так получилось, ты не обижайся…» А он: «Я и не обижаюсь, насильно мил не будешь». И пошел домой.
Вот это меня сегодня сильно грызет.
А еще грызет что-то непонятное из-за сегодняшней съемки для телепередачи. Да нет, я не боюсь, что плохо сыграю, и даже не волнуюсь, только кажется, что может что-то случиться. Вот этого боюсь, сам не знаю почему… Но ничего, это я переборю. И опять на всякий случай надену под майку свой старый пионерский галстук…"
Из-за съемки во всех классах отменили последние уроки (вот была радость в школе!). Учителя быстро отправили ребят по домам. Хорошо, что погода теплая, – в раздевалке никакой суеты. Среди учеников нашлись несознательные личности, которые пытались укрыться в разных классах и кабинетах: им хотелось потом просочиться в зал и поглазеть на телекамеры и операторов. Однако этих нарушителей быстро выловили и проводили к выходу. Им осталось разглядывать громадный серебристый фургон с буквами "TV" и два автобуса, которые стояли у школьного крыльца. От фургона и автобусов тянулись к школьным окнам толстые резиновые кабели.
