"Зато мы опять начнем строить…"

— Мне пора.

— Гай…

— Да.

— Когда вы вернетесь?

— Дней десять. Мы рассчитываем на такой срок.

— У вас есть какие-то любимые места в Экополисе?

— Я не очень хорошо знаю город. Но у меня флип. Он останется моим и после возвращения. Бухту я изучил. Пробовали водить скоростную посудину?

— Даже выигрывали гонки в Аназии, — улыбнулась она.

— За рифами, там, где торчит труба затонувшего фрегата… — Он не спускал глаз с ее пылающего рукава. — Фрегат виден издалека… Но там скальный мыс, из-за него вырывается сильное течение… Если войти не под тем углом…

— Хотите, я там вас встречу? Улыбка приподняла нежные уголки губ.

Возбуждение торопило новенькую, щеки горели. Каморка и самец. Ну да. Пять минут. А потом вернуться в зал.

— Я не знаю точной даты возвращения.

— Я получаю информацию из Центра, — засмеялась она. — Думаю, что за несколько часов до того, как ваш бокко приземлится в Экополисе, я буду знать, что вы вернулись. И кинусь прямо к флипу.

Она так и сказала — кинусь.

Гай кивнул. Напряжение полегоньку спадало.

— Я опоздал на церемонию представления, — признался он. — И мне не у кого было спросить ваше имя…

Она засмеялась:

— Гайя.

Лес просыпался, стонал.

Кричала кукушка, надрывно, будто потеряв связь времен.

Ничто не могло ее успокоить. На многих тропах, которые, прихотливо извиваясь, вели к далеким Языкам, поднимали головы уроды. Одни внимательно прислушивались, снова ступали через переплетения ветвей, отводили от исцарапанных лиц влажные ветки и лианы; другие разводили огонь, чтобы успеть поесть до восхода солнца. Шли много дней. Иногда возникало обратное движение. Кто-то возвращался или просто менял направление, начинал паниковать. Но значения это не имело: как бы ты ни шел, все равно выходил к лесу или пустыне.

Влажные буреломы.

Песчаные барашки, как рябь на воде.

В оборванной толпе, которая наконец пробилась к выжженной пустыне, шел Алди — человек ниоткуда. Примерно год назад, никто точнее не помнил, люди Болота нашли его в болоте, неподалеку от обломков сбитого бокко. Живых там больше никого не оказалось. Кое-как подлечив в сельской клинике, Алди вывели на дорогу. Все, с чем он отправился к Языку — непереводимое имя и безобразные рубцы на лице. Ну, еще черный хрящ обгоревшего уха, хромота, мутные глаза. Алди никогда не наклонялся над глубокими колодцами, воду поднимал, сурово отвернув лицо в сторону, не любил слепых. Никто не пытался узнать, кто он и откуда. Ну сбили летающую машину бокко, наверное, кто-то из удачливых лесных братьев, пилот сгорел, а искалеченного зачем расспрашивать? Правды не скажет, будет врать. А надавить — все равно не определишь, говорит он правду или нет? Это если об одном и том же в течение дня, а то двух-трех, а лучше целой недели непрерывно спрашивать многих и многих, тогда можно получить некое размытое подобие правды. Но и она никому не нужна, потому что зоны Порядка начинаются только вблизи Языков.

На Алди обращали внимание.

Искалеченный, а выше многих. Сутулится, но, скорее, от неправильно сросшихся переломов. Лицо безобразно обожжено, как страшной татуировкой разрисовано рубцами и шрамами. Гнев не искажает его, серая кожа на висках морщится. На Территориях стараются не мешать друг другу, но к Алди тянулись. Когда он отдыхал, спутники садились поближе, ждали, когда поднимет голову. Первыми разговор не начинали, но молчание Алди тоже не считалось обязательным. Услышав, что до Языка уже недалеко — не более семисот миль по прямой, он мог с надеждой кивнуть. Узнав, что на самом деле со вчерашнего дня расстояние до Языков увеличилось почти на сотню миль, мог разочарованно покачать головой. Восемьсот миль по палящему зною, среди песков, в которых давным-давно пересохли все неглубокие колодцы, а ночью температура падает до минус пяти, а драная одежда не греет, а дров нет, а оба проводника умерли (зато у вдовы Эрреш появился младенец), — почему не покачать головой?

Один погиб, другой появился.

Так везде говорят на Территориях.

Военная машина бокко, в которой чуть не сгорел Алди, вряд ли принадлежала зоне Порядка. Ждали, что Алди расскажет. Но когда он очнулся и заговорил, ясности это не принесло. Говорил странное. Будто бы за штурвалом бокко сидел не кто-то, а сам Тэтлер, великий Герой Территорий, а летели они с ним якобы в Ацеру из Есен-Гу.

Такое мог утверждать только больной человек. Герой Территорий погиб еще несколько лет назад где-то на юге, об этом все знают, а люди Есен-Гу не летают на старых бокко, густо отравляющих воздух. Такими пользуются только на Территориях. К тому же только на Территориях наблюдаются устойчивые аберрации памяти, калечащие сознание: в истинную реальность заразившегося человека бесцеремонно вторгаются бесконечные ряды убедительных, но ложных, никогда с ним не происходивших событий.

Алди жалели. Голый черный хрящ обгоревшего уха вызывал симпатию.

Если Алди не спал, к костру присаживались. Одни боялись, что без внимания Алди сбежит, другие боялись, что без внимания он заболеет. С вниманием слушали про слепящий жар, про трещащий белый огонь, от которого кипела земля, сваривались заживо деревья. Понимали, что человек может ползти, не чувствуя рук и ног, такое случается, но кожа на таком человеке в один миг обгорает, лопается, слезает клочьями. Никак нельзя выжить, а Алди выжил. Утверждает, что выполз к слизням. Такие живут в болотах и на берегах мелких солоноватых озер. Слизни плоские и величиной с ладонь, и если ползут по обожженному телу, боль уходит. Главное, чтобы тело замокло, чтобы оно обильно сочилось гноем, лимфой, кровью. Это здорового человека слизни могут обжечь едкой кислотой, прожигают дыру в панцире двухсотлетней черепахи, пережившей не один кислотный дождь, но с умирающих всегда течет, а слизни любят возиться в сукровице и гное.

На обожженного наткнулись люди Болот.

Озерцо, на берегу которого валялся Алди, стояло в низких берегах, казалось мелким. Слизни уже обработали сожженную кожу, неизвестный мог даже подниматься. Было ясно, что хромота останется при нем навсегда, но ожоги зарубцевались. Неизвестный ничего не мог объяснить, только все время хотел есть и не приносил никакой пользы. Тогда его продали Носильщикам воды, подрабатывающим на восточном краю пустыни.

"Почему голый? — дивились Носильщики. — Плохо работает?"

"Да нет. Совсем не работает".

"Тогда зачем такой?"

"Часто говорит про культуру".

"Про культуру? — дивились Носильщики. — Это то, что растет в чашках Петри?"

"Наверное".

"А может он носить воду?"

"Если его обильно кормить".

"А кто он? Откуда? Куда идет? — Носильщиков всегда отличало глубокое любопытство. — Если говорит про культуру, будет ли отвечать на другие вопросы?"

"Дети вырастут — разберутся".

Первые пять вечеров Носильщики обильно кормили Алди.

Они сажали его у костра, давали подсушенные корни и такие, что можно грызть, не обмывая в огне. Перебирали траву, высушенную на ветре или в избе на самом легком духу, чтобы не зарумянилась. Фильтровали воду, кипятили, калили камни. Убитых сурков вспарывали, удаляли ядовитую печень, омертвелые обрывки. Отжимали водоросли, чистили, выдирали. Задавали много вопросов.

"Почему звезды падают с небес?"