Полная теория развития полового поведения еще не была разработана Фрейдом. Всеобъемлющее любопытство детей по отношению к запахам и экскрементам, а также своим гениталиям делает их (как уже приходило в голову Фрейду) похожими на маленьких животных, припавших носами к земле, живущих в примитивном мире, из которого нужно было вырасти — хотя и не всегда, — чтобы стать настоящими людьми на двух ногах.
Ребенок не может изменить свое биологическое наследие, но, когда дело доходит до взаимоотношений с родителями, в дело вступают фантазии. Первое публичное заявление Фрейда о теории Эдипа было довольно нерешительным и содержалось в одном абзаце «Толкования сновидений». Идея заключалась в том, что каждый ребенок влюблен в одного из родителей и ненавидит другого. В абзаце проводилась параллель с легендой об Эдипе, «трагедией судьбы». Хотя слова «эдипов комплекс» появились лишь в 1910 году, Фрейд с самого начала видел, что идея существования эротических и жестоких фантазий у ребенка помогает заполнить вакуум, оставшийся после теории совращения. Как говорят критики, что сложнее опровергнуть, чем теорию, основанную на фантазиях?
Фрейд узнавал факты о человеческой природе, в том числе о своей собственной, которые его беспокоили. В двух или трех письмах Флису зимой 1897-1898 годов заметно возмущение своими собственными наблюдениями. Рассуждения о мужчине, который насилует своего ребенка и занимается с женой анальным сексом, он заканчивает словами: «Довольно этих непристойностей». В следующем письме говорится о «решительном протаптывании тропы в дрекологии» — это слово он образует от немецкого «Dreck», что означает «грязь» Фрейд пишет «дрекологические» доклады, в одном из которых рассказывается о «бурных снах» как части его собственного самоанализа — их содержание не раскрывается. Эти упоминания о «дрекологии» до мэссоновского издания переписки удалялись.
Следующим летом 1898 года, перед отдыхом, Фрейду якобы приснился сон о моче и кале. Это произошло сразу же после того, как он прочитал в Вене лекцию о связи между неврозом и половыми извращениями. Анализируя этот сон в «Толковании сновидений», он пишет: «Я очень хотел быть подальше от этого копания в человеческой грязи и поскорее присоединиться к детям на отдыхе и полюбоваться красотами Италии».
Фрейд понимал, чем рискует, когда демонстрировал, что занимается «грязью». Он гневно защищается от нападок в статье о сексе и неврозах, написанной в начале 1898 года. Статья начинается с резкой критики в адрес врачей-ханжей. К этому оскорблению Фрейд добавляет, что врачу, конечно, разумнее избегать половых вопросов, если ему кажется, что ему не хватает «серьезности и благоразумия», необходимых для бесед с невротиками, и если «он понимает, что откровения пациентов сексуального характера вызовут в нем не научный интерес, а похотливое наслаждение». Как обычно, Фрейд намекает, что сам выше всего этого.
Это время было беспокойным для Фрейда, как и все десятилетие. Приближался зрелый возраст, а министерство образования не хотело давать ему звание профессора. Титул ординариуса, самое внушительное профессорское звание, давал заработок и возможность возглавлять кафедру. Еврей едва ли мог его получить, разве что в том случае, если он принимал христианство. Фрейд хотел получить звание экстраординариуса, неоплачиваемое и не столь почетное, но также полезное для репутации и практики. Человеку с такими странными идеями было полезно любое одобрение его заслуг.
Вкусы Фрейда были достаточно традиционными. Внешне он выглядел так же консервативно, как банкир, — в темном костюме (хотя позже он полюбил шотландский твид окраски «перец с солью»). Обстановка в квартире была (и оставалась все время, пока он жил в Вене) такой же, как у обычных буржуа, — перегруженной деталями, громоздкой, с кружевными скатертями на столах, шкафчиками с разными мелочами за стеклянными дверцами, темными узорчатыми обоями. На стенах висели фотографии и классические картины. Современное искусство декадентской Вены в такой квартире выглядело бы неуместно, и Фрейд не интересовался подобными вещами.
Впрочем, его теории были не менее революционны, чем эти картины, и так же смешны для его коллег, единственной группы людей, кроме пациентов, в которой он был известен. Фрейд не представлял собой ни движения, ни школы — он был один. Он знал (он писал об этом в «Толковании сновидений»), что его идеи «не могут не вызвать скептицизма и смеха, когда с ними сталкиваются впервые». Когда он говорил пациентам, что воспоминания о первом годе жизни могут оставить глубокий след в их эмоциональном мире, они смеялись над ним, предлагая попробовать вспомнить, что было до того, как они родились. Интересно, в ответ он кисло улыбался, жалея, что у него нет богатой жены, как у Флиса? Его кожа все еще была достаточно тонкой, чтобы его можно было уколоть. Ему нужно было достойное звание.
В 1897 году Фрейд начал прилагать усилия к тому, чтобы получить его. В январе он рассказал Флису о слухах, будто один невропатолог, моложе его на шесть лет, собирается получить экстраординариуса, и добавил, что это его «ничуть не трогает», хотя может ускорить его «окончательный разрыв» с университетом. Выдвижение кандидатуры производилось обычно комиссией профессоров и преподавателей медицины. Ее рекомендации в этой стране музыкальных комедий отсылались через Имперско-королевское правительство Нижней Австрии в Высшее Имперско-королевское министерство религии и образования, где и лежали на столах чиновников столько, сколько это было нужно министру.
В феврале Фрейд рассказал Флису о том, что ходил к одному из своих бывших профессоров, Нотнагелю, с экземпляром своей новой работы о церебральном параличе у детей (часть профессиональной деятельности он посвящал традиционной неврологии, и это была его первая крупная публикация в этой области). Нотнагель «неожиданно» сказал ему, что он и Крафт-Эбинг хотели бы, чтобы Фрейда предложили в профессоры.
Нотнагель предупредил его, что министр едва ли даст согласие, но, очевидно, не объяснил, в силу каких причин: то ли потому, что Фрейд был евреем (хотя евреи часто получали звание экстраординариуса), то ли потому, что у него не было высокопоставленных покровителей, то ли потому, что его репутация была неустойчивой. Все рассказывали об антисемитизме в министерстве, но существовал и более широкомасштабный конфликт между университетами, склонявшимися к либерализму и стремившимися к академическим свободам, и чиновничьим механизмом Габсбургов. Вся система была основана на таинственном взаимодействии императора, суда и имперски настроенной бюрократии, и поэтому в венской политике и распределении должностей царила полная неопределенность.
Новый мэр Вены, разговорчивый Карл Люгер, который знал, как сыграть на антисемитизме чиновников и владельцев магазинов, той весной добился одобрения императором своих выборов после двух отказов. Либеральные евреи были этим встревожены, и Фрейд в том числе. Люгер был популистом, шутившим о том, что всех евреев нужно послать в море на корабле и затопить его. Гитлер перенял у него эту позицию (в то время, в 1897 году, он еще ходил в школу).
В мае комиссия решила предложить кандидатуру Фрейда на получение звания профессора. Документ был составлен Крафтом-Эбингом и с энтузиазмом описывал кандидата и его теории о неврозе, в то время как не прошло и года с тех пор, как Эбинг назвал лекцию об истерии и совращении сказкой. Мэссон утверждает, что ключевой абзац настолько положительный, что наверняка был написан самим Фрейдом. Крафт-Эбинг сделал от себя поправку, что кандидат, несмотря на свой небывалый талант, возможно, переоценивает важность своих открытий.
Бумаги были отправлены в Имперско-королевское правительство Нижней Австрии, где о кандидате навели соответствующие справки и спустя еще несколько месяцев «смиренно» передали прошение министерству. Чиновники неправильно записали количество детей и описали его социальное положение следующей фразой: «Он, очевидно, живет в очень благоприятных условиях, держит троих слуг и имеет практику, не слишком большую, но тем не менее прибыльную». Они добавили, что доктор Фрейд честен.
