Состоятельным мужчинам в летах было несложно найти нуждающихся в деньгах молодых продавщиц, швей или актрис. Они жили в стране Артура Шницлера. В одном из своих рассказов он описывает бедную Катарину («перчаточный магазин Кляймана, Вильгельмштрассе, 24»), которая дает временное утешение герою, врачу средних лет, но не может рассчитывать на постоянную связь, потому что «у него только одно желание — быть счастливым, и он был готов брать это счастье везде, где его предлагают».
Половые отношения до брака между постоянными партнерами среднего класса были в то время менее распространены. Порядочные девушки боялись беременности и скандала. Часто они выходили замуж за мужчин на годы, а то и десятки лет старше себя. Для одиноких женщин добродетель была так же естественна, как воздержание считалось неестественным для одиноких мужчин. Иногда молодой человек мог найти женщину даже в своем собственном доме или доме отца. В домах буржуа были служанки, которые заранее знали, что совращение встречается очень часто, и почти ожидали, что молодей хозяин будет этим заниматься.
Фрейд тоже передает рассказ одного пациента (Эрнста Ланцера, Крысиного Человека, которому тогда, в 1907 году, было двадцать девять лет) о подобном случае. История связана со служанкой, которая «не была ни молодой, ни красивой… Он не может объяснить зачем, но внезапно он поцеловал ее и начал домогаться близости. Хотя, несомненно, ее сопротивление было притворным, он пришел в себя и убежал в свою комнату». Фрейд, скорее всего, прав: сопротивление едва ли могло быть серьезным. Говорили, что здоровых и привлекательных молодых женщин брали в дом в качестве прислуги специально для того, чтобы сыновья в безопасности узнавали, что такое секс. Практически то же практиковалось в Лондоне.
Что до обычной проституции, с ней в европейских городах проблем не было. Американский исследователь Абрахам Флекснер, побывав в Европе перед первой мировой войной для изучения проституции, с огорчением обнаружил, что «ни традиции, ни общественное мнение не требуют мужского воздержания», хотя Великобританию он счел несколько менее развращенной. Как оказалось, великие столицы Европы гордятся своей репутацией городов страсти, в то время как более мелкие города, например Женева, «сгорают от зависти» и безнадежно стараются догнать Берлин или Вену.
Венцы радовались, что живут в городе удовольствий, который был в то же время центром культуры и сердцем империи. Для того времени вообще характерна скрытая за внешними приличиями чувственность. Лондонский Вест-Энд кишел борделями, на которые полиция закрывала глаза, но лицензий не выдавала, потому что это означало бы признание их существования. В Вене, как и в большей части городов континента, была система лицензирования, хотя она охватывала лишь часть уличных женщин (Флекснер считал, что в Вене тридцать тысяч проституток — не подкрепленное фактами предположение). Их дома иногда строились на месте средневековых кладбищ или виселиц, где многие годы никто не хотел жить. Над мужчинами витал страх заболеть сифилисом — это считалось единственным недостатком половой распущенности.
Несмотря на это, прелюбодеяние процветало. Серьезные скандалы были маловероятны, хотя связь с замужней женщиной могла стать причиной дуэли (Шницлера это очень беспокоило). В редких случаях, когда были замешаны интересы государства или высокопоставленное лицо хотело отомстить, адюльтер мог иметь очень неприятные последствия. Когда обнаружилось, что у графини Луизы фон Кобург роман с лейтенантом, венские психиатры, в том числе Крафт-Эбинг, объявили ее умалишенной и отправили в сумасшедший дом, потому что так было нужно правительству. К опасным симптомам этой женщины отнесли антипатию по отношению к суду.
Журналист Карл Краус защищал ее в 1904 году в ходе своей сатирической кампании против правительства в журнале «Факел», которым он владел и основным автором которого являлся. В этом журнале длинные очерки, состоявшие из фактов вперемешку с фантазиями, создавали образ Вены как темной столицы разлагающейся империи Габсбургов, пребывающей во власти ложных идеалов и лицемерия. «У полиции и армии появилась новая обязанность, — пишет он в очерке, посвященном фон Кобург, — направлять сексуальное желание в новое русло».
«Факел» то и дело высмеивал психиатрию, но психоанализа это сначала не касалось. Краус и Фрейд видели достоинства друг друга, поскольку оба считали, что ищут истину за фальшью и обманом. Большая часть этого обмана (большая, по мнению Фрейда) касалась сексуального поведения. Впервые эти два человека встретились, когда Краус освещал еще один скандал 1904 года, дело Хервея. Женитьба мелкого австрийского чиновника на экзотической еврейке-иностранке стала достоянием общественности, после того как газетные сплетни довели его до самоубийства, а жена попала в тюрьму за двоемужие.
Эдвард Тиммс, историк, занимающийся деятельностью Крауса и его окружения, считает, что основной темой статей Крауса в «Факеле» об этом скандале является «столкновение двух несовместимых миров — провинциальности несчастного Хервея и космополитизма его жены». Фрейд послал Краусу записку на своей визитной карточке, поздравляя его с тем, что тот увидел более важные вещи, стоящие за незначительным событием". Год спустя Краус писал в «Факеле» о смелом заявлении Фрейда о том, что гомосексуалисты не сумасшедшие и не преступники. Эти люди имели много общего, хотя Крауса интересовало общество в целом, а Фрейд смотрел на человека изнутри.
Странная история Фрейда о Доре, датируемая 1900 годом, но опубликованная лишь в 1905 году, была связана с некоторыми частными событиями в богатой буржуазной семье, которые могли бы заинтересовать Крауса, если бы стали частью публичного скандала. Поскольку этого не произошло, внешний мир был к ним равнодушен. Мы знаем о них лишь потому, что некая девушка доставляла неприятности семье и ее отвели к Фрейду дня психоанализа.
«Фрагмент анализа случая истерии» объемом в пятьдесят тысяч слов — единственное крупное психоаналитическое описание из пяти опубликованных Фрейдом, которое касалось женщины. Это очень отличается от ситуации с ранней работой «Этюды по истерии», написанной еще до создания теории психоанализа и имевшей дело только с женщинами. Возможно, Фрейд, у которого, как предполагают, было в два раза больше пациенток, чем пациентов (по крайней мере, до 1914 года), не хотел, чтобы его считали врачом, специализирующимся на женщинах, то есть на менее важной области.
Дора, настоящее имя которой было Ида, впервые попала на Берггассе в начале лета 1898 года, куда ее привел отец, Филипп Бауэр, преуспевающий промышленник чуть моложе пятидесяти лет «Как обычно, в тексте Фрейда все имена скрыты. Фамилия и прошлое Бауэров были названы исследователями лишь в 1980-х годах.». За несколько лет до того Бауэр уже обращался к Фрейду — как к невропатологу, а не аналитику — и лечился от угрожающих симптомов, напоминающих рецидив сифилиса, которым он заразился до брака. Дора родилась 1 ноября 1882 года, и, таким образом, летом 1898 года ей было пятнадцать. Она страдала от постоянных головных болей и потери голоса. Когда Фрейд увидел ее, она кашляла и хрипела. Он решил, что девушка страдает от истерии, и предложил психоанализ, но та отказалась, потому что ее уже водили от врача к врачу и подвергали гидротерапии (ваннами и душем) и электротерапии.
Через два года ее состояние ухудшилось. Она стала подавленной и враждебной по отношению к отцу, отказывалась помогать своей чрезмерно домовитой матери Кэт и начала посещать «лекции для женщин», скорее всего, посвященные женской эмансипации. Когда родители обнаружили черновик записки о самоубийстве — оставленной на письменном столе, где они не могли ее не заметить, — они настояли, чтобы Ида отправилась к Фрейду для психологического лечения. Та неохотно повиновалась, и в октябре 1900 года, незадолго до того, как ей исполнилось восемнадцать лет, анализ начался. Это о ней Фрейд писан Флису, что случай «легко открылся» его отмычками.
