Он отдалился от остальных и создал метод психотерапии себе под стать, хотя применение его собственных приемов к нему самому — дело неблагодарное. Среди требовательных клиентов-буржуа, тени которых по сей день проносятся по тротуару возле его квартиры, попадались и более легкие случаи. Однажды к Фрейду где-то в 1905 году пришел студент психологии из Швейцарии, Бруно Гец, с жалобами на головную боль и проблемы со зрением. Геца прислал его профессор, который сначала удостоверился, что Фрейд прочитал несколько стихотворений студента. Гец, который впоследствии стал писателем, обнаружил, что свободно беседует с Фрейдом, и тот произносит: Что ж, мой студент Гец, я не буду вас анализировать. Живите счастливо со своими комплексами". Фрейд выписал ему рецепт для глаз, спросил, когда тот последний раз ел отбивные, и отправил его, дав конверт с «небольшой платой за то удовольствие, которое вы доставили мне своими стихами и рассказом о своей молодости». Вернувшись к себе, Гец нашел в конверте двести крон и расплакался. Чтобы заработать эти деньги, Фрейду нужно было не раз принять пациента. Но напоминание о молодости того стоило.
Гораздо чаще он подчеркивал, как серьезны случаи, которыми он занимается. Психоанализ, писал он, создан «для лечения пациентов, навсегда исключенных из нормального существования». Он даже утверждал (в 1905 году), что пока использовал психоанализ только «в самых тяжелых случаях» и все его ранние пациенты проводили «многие годы в санаториях». Это не может быть правдой (разве Эмма Экштейн находилась в больнице годы?), но Фрейду было необходимо подчеркнуть, что в мире столько несчастных людей, которых нужно вылечить, и что он может преуспеть там, где другим, особенно традиционным психиатрам, это не удается. Со своими коллегами он теперь обращается более тонко: на медицинском собрании в Вене в декабре 1904 года он говорит, что «мы, врачи» все занимаемся психотерапией того или иного рода, и иначе быть не может, раз этого требуют пациенты.
Он становится все более известной фигурой на венской сцене, почти знаменитостью — с дурной славой. Австрийские и немецкие психиатры наперебой осуждали его. В. Шпильмейер выражал сарказм по поводу Доры. А. А. Фридландер в рецензии на «Случай истерии» говорил о «джунглях странных фантазий, в которых задыхается интеллектуальная работа автора». Секс, лежавший в основе теорий Фрейда, был и причиной всех возражений. Его критики и в то время, и сегодня замечали странный полет фантазии Фрейда, но главное, что вызывало их отвращение, имело более глубокие культурные корни. Они были голосом прошлого века, считавшего, что половое поведение не имеет значения для серьезной медицины, и возмущались тем, что теории Фрейда делают отрицательным традиционный образ человека, представляют его иррациональным и управляемым тайными желаниями, о которых мужчины не говорят вслух, а женщины не должны и думать.
С Фрейдом или без него подобное отношение было так или иначе обречено. Над проблемами сексуальности работали Крафт-Эбинг и Мориц Бенедикт в Вене, Флис в Берлине, Гавелок Эллис в Англии и многие другие. Эллис, непрактикующий врач, который черпал свой материал из книг и личного опыта, а не от пациентов, был первым английским автором, написавшим на эту тему что-то разумное и четкое. Первый том своего новаторского «Исследования психологии секса» он опубликовал в Германии в 1895 году. Эта работа находилась в типографии как раз в момент выхода в свет «Этюдов по истерии» Фрейда и Брейера. Первый том был посвящен гомосексуализму, запретной теме в Лондоне, столице европейского ханжества как в то время, так и сейчас. Именно поэтому он вышел сначала на немецком языке. После опубликования книги на английском языке в 1897 году (это сделал немецкий издатель порнографической литературы, которому для того, чтобы скрыть свою деятельность, пришлось организовывать в Англии подставное университетское издательство) она была запрещена и оставалась под запретом много лет.
Если бы некоторые работы Фрейда, например «Дора», были переведены так рано, их, возможно, ждала бы та же участь: рецензент «Британского медицинского журнала» без колебаний назвал работу Крафта-Эбинга в 1902 году «отвратительной» и посоветовал врачам не читать ее. Однако в конце концов даже англичане поняли, что Эллис, Крафт-Эбинг, Фрейд и иже с ними не причина развития событий, а их следствие.
Фрейд становился все более уверенным в своей правоте, но так и не стал толстокожим. Он никогда не забывал плохих рецензий, обидных слов, насмешек коллег. Теперь настоящий профессор, он продолжал читать лекции студентам и аспирантам, распространять свои идеи по субботним вечерам небольшим аудиториям, которые насчитывали иногда меньше десятка людей, но тем не менее помогали расходиться кругам от камня, брошенного в стоячую воду. Его расстраивало, что некоторые студенты ищут в его лекциях порнографию. «Если вы пришли сюда за сенсациями или непристойностями, — по некоторым сведениям, говорил он, — будьте спокойны, я позабочусь о том, чтобы ваши усилия ни к чему не привели».
У него была преподавательская слегка сутулая осанка, голос твердый, хоть и не звонкий" лекции он читал практически без конспекта. Когда его спрашивали, как он готовится к лекциям, ом отвечал: «Я оставляю это моему бессознательному». У него всегда были в запасе истории и отступления для иллюстрации материала. Подчеркивая, что некоторые психологи не хотят принять его концепцию бессознательного, «первичного процесса», скрывающегося под «вторичным процессом» сознательного, он утверждал, что это напоминает ему великана из поэмы Ариосто, которому в битве отрубили голову, но тот был слишком занят, чтобы заметить это, и продолжал сражаться. «Не сможет не появиться мысль, — сказал Фрейд, — что старая психология убита моей теорией снов. Но она не осознает этого и продолжает по-прежнему учить других».
Зимний вечер; морозный воздух, пахнущий дымом угля и дров; задернутые занавески в доме в Девятом округе, куда Фрейд приехал в экипаже с Берггассе. Он читает лекцию в старой психиатрической клинике общей больницы. Рядом находится «Наррентурм», «Башня глупцов», где до Фрейда сумасшедших приковывали к стенам и всегда держали наготове плети и смирительные рубашки. У Фанни Мозер, Эмми из «Этюдов по истерии», были фантазии о сумасшедших домах, где пациентов погружали в холодную воду и закрепляли в механизме, который крутил их до тех пор, пока они не успокаивались. Десять лет спустя душевнобольные по-прежнему оставались загадкой, и поэтому они вызывали такой гнев у психиатров. «Башня глупцов» опустела. Сумасшедшие бедняки были вывезены за пределы города, в другое здание, где их заперли и снова забыли.
Некоторые прохожие сворачивают с соседних улиц к больнице и заходят в лекционный зал. Он освещен электрическими лампами, висящими над кафедрой, а ярусы скамей, в основном пустые, остаются в тени. Фрейда не оскорбляет такое небольшое количество слушателей — во всяком случае, он этого не показывает. Он предлагает горсточке заинтересованных пересесть поближе к свету, и двухчасовая лекция начинается.
Ганс Закс, молодой юрист, впоследствии доверенное лицо и тоже аналитик, впервые увидел Фрейда именно там, на этих субботних лекциях, куда пришел, как и остальные, под влиянием книга «Толкование сновидений». Фрейд с теплом говорил о Либо и Шарко. Он раскрывал веред ним тайны сновидений и неврозов, и Закс увидел в нем пророка, но без свойственной пророкам претенциозности. Подчеркивая важность сложных приемов психоанализа, Фрейд показал слушателям юмористическую открытку, где был изображен деревенщина в гостиничном номере, пытающийся задуть электрическую лампу как свечу. «Если вы боретесь с симптомами прямым путем, — сказал Фрейд, — вы поступаете так же, как и он. Нужно искать выключатель».
Большинство людей отождествляло имя Фрейда с жестокой полемикой. Как он ни старался казаться обычным ученым и защитником истины, они качали головами и мололи языками. В 1904 году Фрейд стал участником дела Вейнингера, небольшого скандала, связанного с плагиатом, отказавшей памятью и неудавшейся дружбой с Вильгельмом Флисом. В какой-то момент Фрейд застигнут врасплох, и он уже не полностью владеет собой.
