— Ах вот что эти гримасы означали, — задумчиво проговорил мужчина, с самым серьезным видом наблюдая за моей истерикой. — А я все понять не мог, что Золотинка этим пытается сказать. Или не сказать. А она просто старалась не рассмеяться мне в лицо. М-де… Это у нее, значит, воспитание было больше в духе… как ты сказала? Мудроженственности, да. Мне есть о чем задуматься.

Я было напряглась, даже попыталась унять смех, но потом глянула ему в лицо и закатилась с новой силой, такое комичное на нем было выражение.

А Айвен взял да и подмигнул мне. Уф-ф-ф-ф…

Короче говоря, мы разошлись по кустам каждый со своим мешком. Я пыталась поменяться, но тут замшелый джентльмен был категорически против, ибо, во-первых, я, даже несмотря на эмансипацию, все еще женщина, а во-вторых, чисто практически ему и маленького хватит, потому что прикрывать надо меньше.

Ух-х-х… последнее замечание меня изумило и заставило задуматься, как быстро Айвен будет привыкать к реалиям двадцать первого века хотя бы в отношении самого себя. А что, это ж очень удобная для жизни концепция, не то что всякое у этих… ретробесов и мракоградов.

Ну, так или иначе мы избавились от своих и без того не слишком обильных костюмов, я свой аккуратно на ветках развесила, прикрылась будущим мешком как полотенцем и выглянула из зарослей:

— Готов?

— Ну можно и так сказать, — вздохнули из кустов напротив. — Выходим?

— Давай! — меня разобрал странный азарт, я даже на колючки под босыми ногами почти перестала обращать внимание. Как оказалось, зря.

Мы с Айвеном благополучно выбрались на полянку и стали сходиться как два дуэлянта на расстояние выстрела, заранее старательно не глядя больше никуда, кроме как в лицо друг другу. Ну и я слегка увлеклась, наверное.

Совсем перестала под ноги смотреть. Так что когда до мужчины оставалась всего пара шагов, я наступила на острый сучок, вскрикнула от неожиданности, покачнулась, попыталась восстановить равновесие, но без толку, зато уронила свой мешок. И сама упала, вся такая прекрасная и обнаженная, прямо на Айвена.

Все случилось так быстро, что мой мозг за всеми этими переменами просто не успел. Зато гормоны и инстинкты прекрасно сориентировались в ситуации, как только теплые мужские руки подхватили меня за талию и непроизвольно прижали к груди.

У меня моментально вот прям все из головы выскочило, что там умного было. Осталось только глупое и озабоченное. Я даже представить боюсь, как выглядела — с расширившимися зрачками, с полуоткрытыми губами и выражением лица как у возжелавшей близости самки человека.

Ничего не соображая, я потянулась к нему, буквально растворяясь в его глазах, а в следующую секунду Айвен меня поцеловал.

У меня закружилась голова и поляна вокруг, по телу растекся теплый кленовый сироп, а там, где руки Айвена касались меня, и там, где я сама прижималась к его обнаженной груди своей… там все просто горело. Резкая, как горный сель, волна возбуждения накрыла вдруг с головой. Я застонала и обхватила его руками за шею, вся потянулась навстречу и ответила на поцелуй с такой страстью, что, кажется, еще секунда-другая — и мы оба сгорим прямо тут посреди поляны, если не…

Айвен подхватил меня под бедра и поднял, я уже чувствовала его ответное возбуждение и призывно выгибалась навстречу, мы оба забыли обо всем, что еще пару секунд назад мешало нам быть вместе, и…

— Ма-а-ам! Па-а-ап? А что это вы тут делаете? А-а-а-а-а-а!

Застонали мы одновременно и с такой… одинаковой тоской, что, когда следующая мысль пробилась к нашим головам сквозь ощетинившийся возбуждением строй гормонов, она тоже у обоих оказалась одинаковая.

Р-р-раз!

Уф-ф-ф-ф… Кажется, на этот раз я успела поймать сознанием и зафиксировать сам момент оборота. И, плюхнувшись толстой медвежьей попой на травку, протяжно, горько вздохнула.

Обнимающий меня лапами здоровенный черный барибал уткнулся носом мне в белый галстук на шерстяной груди и шумно фыркнул. Потом поднял морду и снова посмотрел мне в глаза, приблизив свой нос к моему почти вплотную.

— Ма-а-ам? Пап? А разве мишки целуются? А я тоже хочу! У-у-улю-лю-лю-лю!

И с победным воплем неугомонная дочь, весьма не вовремя проснувшаяся от дневного сна, прямо с порога избушки стартовала в нашу сторону. Пару шагов она пробежала еще девочкой, а дальше уже медвежонкой, и этой самой медвежонкой с разбегу в прыжке вклинилась между нами, весело визжа, рыча и брыкая всеми четырьмя толстенькими лапками.

— Кристина, ты опять порвала купальник, — укоризненно попеняла я, когда веселая семейная возня на лужайке, в которую мы с Айвеном поневоле влились, перешла в спокойные посиделки у крыльца. — Я же просила. В следующий раз, если забудешь раздеться перед оборотом, я урежу сказку на ночь. Расскажу только половину, а другую отложу на следующий вечер. Поняла?

— Ну ма-а-а-ам! — принялась канючить дочь. — Я нечаянно! Я себе еще сошью, сама! Я уже умею шить мешок!

— Вот именно, мешок. — Я выговаривала спокойно, без занудства или сердитых интонаций, обнимая при этом Кристинку лапами и щекоча ее мохнатое ухо своим дыханием. — Нам еще несколько мешков надо пошить, а парус только один, и он кончился почти. Новую одежду не из чего будет сделать. Поэтому надо беречь ту, что имеется. Поняла, мелкая?

Рядышком тихо вздохнул Айвен. На его наряд по-хорошему надо было расходовать больше всего ткани, и он, похоже, угрызался за те одежды, которые необратимо изничтожились при прежних оборотах.

А еще он странно и как-то слишком виновато косился на меня все это время. И вроде как старался слишком не прижиматься. Ой-ой-ой… не нравится мне это его поведение. Что он там себе своей медвежьей мужской башкой надумал?! Я даже представить боюсь, диапазон от «нам нельзя быть вместе, ибо моя жена совсем недавно умерла» до «мы не можем любить друг друга, потому что слишком мало знакомы, и вообще я не смею посягать на незнакомую женщину, попавшую в беду». Короче, много он там своим котелком может наварить, и все такое

«вкусное», хоть шишками кидайся от досады. Эх-х-х-х…

Ладно, объясниться мы еще успеем. Сейчас надо все же делом заняться и потренировать оборот туда-сюда. А потом продолжать сборы в дорогу.

Ну во-о-от… В тот день мы дисциплинированно обернулись туда-сюда раз пять. С мешочками, стоя в метре друг от друга, но глядя в глаза. Без этого главного условия, увы, так ничего и не получилось, и Айвен заметно расстроился, да и мне веселиться было не с чего. Но я и себя, и его уговаривала не унывать, мол, лиха беда начало. А Кристинка нас обоих подбадривала.

Вот только от личных разговоров наш папа очень заметно, хотя и деликатно, увиливал до самого вечера. А потом обернулся медведем, на секунду подбежав, только вот чтоб глаза в глаза, и заявил, что будет спать снаружи и вообще ходить вокруг избы дозором. Короче, слился.

Я ночью, когда Крис заснула после традиционной волшебной сказки от мамы, даже поплакала немного, совсем тихо, чтобы не разбудить ребенка. Что-то так тоскливо было. Не обидно, а именно тоскливо. Днем-то я храбрюсь и все время занимаюсь разными нужными вещами, а по ночам, бывает, накатывает.

И тоска по прежней жизни, и страх, и неуверенность. И много еще чего.

Все же хорошо, что с нашим хозяйством я так устаю, что долго страдать не получается, — как только слезы чуть- чуть стихают и на душе образуется легкая такая пустота, глаза сами закрываются и я засыпаю мертвым сном до самого утра.

А утром… А утро вечера мудренее.

Правда, еще за завтраком стало понятно, что Айвен твердо намерен держать дистанцию. Нет, он прекрасно общался со мной на разные общехозяйственные темы и про Кристинку. Рассказывал о дороге, которую нам придется преодолеть, чтобы попасть на железнодорожную станцию. Прикидывал, сколько дней осталось до ежегодных осенних штормов, и я в общем даже забывала за этими разговорами о своих чувствах и сомнениях. Потому что это ж важно — правильно все расчитать, подготовить и успеть уплыть с острова до того, как пролив станет слишком бурным.