В какой-то момент мне показалось, что рядом звучат еще чьи-то мужские голоса, даже знакомые. И они зовут

меня по имени.

«Голди, Голди! Держись, девочка!»

За что держаться-то? Не поняла. Странно, что черный медвежий нос Айвена вдруг заслонило чем-то большим, гладким и ярко-красным. Таким же, как… дно водного мотоцикла?! Так погодите… так что, мне все это привиделось?! Медведи, остров, прошлый век, чужой мир, чужой муж…

Но… но…

— Мама, мама! Открой глазки, мама!

Плачущий Кристинкин голос сначала доносился еле слышно, откуда-то очень издалека.

— Золотинка… Злата. Не надо, не уходи. Ты нам нужна. Ты… ты мне нужна. Не смей, слышишь?! Вернись! И снова что-то горячее на лице, то есть на морде. Это Айвен?

Я совсем запуталась. Куда мне — домой или сюда, на неприветливый осенний берег северного моря? Где я нужнее? Нет, неправильно. Куда мне нужнее?!

— Голди!

— Злата…

— Голди! Вызывайте спасателей, парамедиков!

— Злата. Златка… ну же! Вернись. Пожалуйста… А-а-а-а, гори все синим пламенем!

Я огромным усилием заставила себя открыть глаза в серое пасмурное небо далекой осени и всем существом вцепилась, впилась в ощущение этого чужого, но уже ставшего немножко своим мира. В его запах, в его холод, в соленую воду на языке, в отяжелевшее от усталости звериное тело.

— Ай… вен. Крис, не реви. Все нормально.

— Мама!

— Все в порядке, мелкая, не пищи. — Говорить было почти так же трудно, как если бы пришлось ворочать огромные серые валуны, разбросанные по узкой береговой полосе под откосом. Но я справилась. — Айвен, я… у меня все нормально. Если у тебя остались силы — проверь, как там груз, и покорми ребенка. Пожалуйста.

— Ф-ф-ф-ф… — Черный медвежий нос приблизился вплотную. — Действительно пришла в себя, раз вспомнила о вещах и начала командовать. Двигаться можешь? Хоть чуть-чуть? Надо отползти подальше от воды, скоро начнется прилив.

— Попробуем… — бормотнула я, пытаясь найти где-то внутри себя второе дыхание. Хотя какое, к лосям лысым, второе, его я открывала еще на середине пролива. Это будет уже примерно тринадцатое. Лишь бы его найти.

— Еще раз поцелуешь — и точно смогу, — не знаю, какой черт меня толкнул это сказать, я ляпнула прежде, чем успела как следует обдумать эту фразу. Но слово уже вылетело легкомысленной птичкой, все, не поймаешь. Так что теперь только вперед: — По-настоящему!

— Что по-настоящему, ползти сумеешь? — хмыкнул мужчина, то есть медведь. То есть все же мужчина! Внутри медведя. — Ладно, не дуйся. Шантажистка.

Он снова подгреб меня лапами, таким человеческим, а вовсе не звериным жестом, потискал немного и лизнул. Мур-р-р… Жаль, мы не в котов перекидываемся. А еще жальче, что вообще сейчас перекинутые. Хочу по-человечески целоваться! И мне все равно, что место и время вообще не подходят для поцелуев.

Отскрести себя от мокрых камней и доволочь до сухого места под нависающей над пляжем скалой оказалось одной из самых непростых задач в моей жизни. Но я справилась. Ко мне под бочок тут же закатилась Кристинка, которую я попыталась, правда, отогнать, чтобы она не вытирала мою мокрую шерсть своею сухой. Вряд ли, конечно, медвежонок простудится, но лучше перестраховаться.

Бесполезно, дите тут же начало рыдать, и я сразу сдалась. Пусть мокнет, бог с ней, лишь бы истерики не приключилось.

Айвен между тем отдышался первый, втащил наш плотик на достаточно высокий камень, чтобы его не унесло прибывающей водой. Успел прошвырнуться по округе, не меняя медвежьего облика, ибо даже в мокрой шубке под безжалостным осенним ветром было теплее и здоровее, чем с человеческим голым торсом, нашел ручеек и набрал в котелок пресной воды, притащил кучу обкатанных и просоленных морем палок и даже бревнышек, сложил их шалашом с подветренной стороны скалы и полез в мешок за огнивом, которое мы прихватили с зимовья.

Тут уже пришлось признать, что без человеческих рук не обойтись. Так что мужчина заглянул к нам с Крис под нависшую скалу, обменяться со мной «специальными взглядами», и дальше хозяйствовал уже без медвежьей шубы. В одних штанах. Даже накидку из оставшейся парусины было не надеть, потому что как раз в нее было завернуто самое ценное на плоту.

Уй, мне смотреть на него было холодно! А этот ничего, знай себе бегал, без суеты налаживая первую ночевку на большой земле. Хм-м-м… хм. Интересная какая мысль меня посетила. Стало быть, вовсе не обязательно мою медвежью шкуру рвать на британский флаг, кладя себя на алтарь уюта и выживания? Вон, стоило упасть без сил, и мужчина как-то бодро взялся за дело, причем оказалось, что руки у него прямые и растут откуда надо.

Занятно… занятно. И еще. Если он вполне способен сам справиться и со своим бытом, и с ребенком, то почему так не хотел меня отпускать? А? Если я ему не столько для выживания нужна, то… ой. Ну ой.

Не буду сейчас об этом думать, все равно мысли тяжелые и неповоротливые, как камни у кромки прибоя. Буду лежать, обнимать Кристинку — мне от ее присутствия на удивление уютнее и спокойнее, слушать ее постепенно стихающий сонный щебет и любоваться снующим по берегу мужчиной. Вон как у него красиво мускулы ходят на руках, на плечах, на загорелой гладкой спине… ой.

Я даже дернулась и попыталась сесть, чтобы протереть лапами глаза. В последний момент спохватилась, что чуть не стряхнула дочь на гальку. Успокаивающе на нее поурчала, а сама все таращилась на занятого по уши Айвена.

У него на спине не было никакой татуировки. Совсем. Но я же ее собственными глазами видела, собственным носом нюхала, собственными лапами щупала и даже почти лизнула! И у меня нет ни бреда, ни склероза. В таком случае куда она делась?! Стерлась? Полиняла? Отвалилась вместе с медвежьей шерстью во время оборота?

Хм-м-м… в последнем предположении есть здравое звено.

Когда Айвен с котелком густейшего, наваристого и горячего рыбного супа заполз к нам под скалу, я разбудила успешно прикорнувшую Кристинку, усадила ее в уголок и велела дуть в мисочку, пока варево не остынет достаточно для слишком чувствительного медвежьего носа и языка, а сама забрала свою порцию в берестяной плошке и спросила, как бы между прочим:

— Слушай, а ты в курсе, что у тебя исчезла татуировка на спине?

— Какая татуировка? — удивился мужчина и поднял на меня недоумевающие глаза. — Не было у меня никогда никаких татуировок.

Айвен:

Сначала я даже не понял, о чем говорит Злата. Решил, что она все еще бредит. Все же это было большой глупостью и самодеятельностью с моей стороны — вот так, без тренировки, понадеявшись на медвежью силу и выносливость, тащить через пролив свою дочь и же… женщину.

Да, у нас не было времени на более долгие приготовления. Да, Злате удалось убедить меня в том, что медведи прекрасно плавают и вполне перебираются через пролив даже без всякого плота.

Но! Я тут мужчина. Я принял решение. И это решение едва не стоило ей жизни. Как бы Злата ни храбрилась и ни делала вид, что все в порядке, она по-настоящему надорвалась. И едва не умерла.

Пока я не буду анализировать, почему это меня так напугало. Все потом. Но последствия налицо: она, вполне возможно, бредит. Не было у меня никогда никаких татуировок, тем более на всю спину.

— Но я сама видела, — уперлась Злата. — И это не бред, не смотри на меня так. Кристинка! Крис? Малышка, скажи, в тот день, когда мы купали папу в реке, у него была картинка на спине?

Кристина вынула мордочку из котелка с рыбным варевом, облизнулась и сонно прищурилась на меня, одновременно залезая поглубже ма… Злате под лапу. Очень явно задумалась, а потом уверенно заявила:

— Была картинка с мишкой и буквами.

Я озадаченно нахмурился. А потом пожал плечами:

— Ладно, с нами столько всего странного произошло, что картинкой больше, картинкой меньше — не имеет значения. Ешьте и давайте спать. Я прошел по берегу в обе стороны — тут нет удобного спуска с обрыва на много миль, и люди здесь не ходят. Прилив сюда не достанет, я проверил. Так что до завтра будем отдыхать и набираться сил, а потом пойдем уже искать, где выбраться наверх.