При одной только мысли о том, что такая изысканно прекрасная девушка оказалась во власти зверей-рабовладельцев, я скрежетал зубами и зажмуривал глаза, безуспешно пытаясь стереть картины, возникающие в моем воображении.

И тогда я обнаруживал, что не верю в правдивость ее рассказа. Я начинал уже задавать себе вопрос, почему такие проблемы настойчиво терзали мой ум. Но мое сердце всегда давало на него ответ. И подумать только! Я, врач, который стремился иметь хорошую клиентуру, который всего лишь недавно считал, что уже прошел стадию юношеских глупостей, перебесился и вступил в тот этап благоразумной степенной жизни, когда регулярные проблемы и заботы людей медицинской профессии становятся первостепенными, а легкомысленные соблазны типа черных очей и алых губ уже не действуют!

Однако попытка вызвать сочувствие у читателя к автору чужда целям этого повествования. Проблема, которой я осмелился здесь коснуться, имела колдовскую привлекательность для меня, но я не думаю, что она может иметь такое же очарование для других. Вернемся к тому, о чем я считаю своим долгом рассказать, и забудем это краткое авторское отступление.

Как ни странно, но это действительно факт, что немногие лондонцы знают Лондон. Под руководством моего друга Найланда Смита и благодаря ему я узнал, что в самом сердце столицы существуют притоны, известные лишь немногим, места, не знакомые даже вездесущим репортерам.

Смит вел меня в тихий проезд, находившийся менее чем в двух минутах ходьбы от оживленной Лестер-сквер. Он остановился у двери, зажатой между двумя фасадами магазинов, и повернулся ко мне.

— Что бы ты ни увидел и ни услышал, — предупредил он, — не показывай удивления.

На нас обоих были темные костюмы и фески с черными шелковыми кисточками. Мой цвет лица с помощью грима был доведен до оттенка, похожего на коричневый загар моего друга. Он позвонил в колокольчик у двери.

Ее почти сразу же открыла негритянка — грубая и отвратительно уродливая.

Смит произнес что-то длинное по-арабски. Его лингвистические знания постоянно удивляли меня. Он говорил на диалектах Ближнего и Дальнего Востока, как на родном языке. Женщина сразу же выказала чрезвычайную услужливость и глубокое уважение, введя нас в плохо освещенный коридор. Проходя по этому коридору мимо одной из внутренних дверей, из-за которой неслись взрывы музыкальной какофонии, мы вошли в маленькую пустую комнату без какой-либо мебели, со стенами, закрытыми грубыми циновками, и полом, покрытым красным ковром без узоров. В нише горела обычная металлическая лампа.

Негритянка оставила нас, и вскоре после ее ухода вошел глубокий старик с длинной бородой патриарха, с вежливым достоинством приветствовавший моего друга. После короткого разговора старик — мне показалось, араб — отвел в сторону кусок циновки, за которым была глубокая ниша. Приложив палец к губам, он знаком пригласил нас войти.

Мы вошли, и циновка опустилась за нами. Теперь звуки грубой музыки были намного явственнее, и, когда Смит отодвинул в сторону маленькую створку, я вздрогнул от удивления.

Там находилась довольно большая комната с диванами и низкими скамьями вдоль трех стен. На диванах я увидел разношерстную компанию турок, египтян, греков и других, в том числе двоих китайцев. Большинство курили сигареты, некоторые пили. На квадратном ковре в центре пола извивалась в восточном танце девушка, которой аккомпанировала на гитаре молодая негритянка, в то время как некоторые из собравшихся хлопали в ладоши в такт музыке или напевали низкую, монотонную мелодию.

Вскоре после нашего прихода танец окончился и танцовщица убежала за занавешенную дверь в дальнем конце комнаты. В комнате зажужжали разноязыкие голоса.

— Это что-то вроде места встреч и развлечений для определенных групп с Востока, проживающих или гостящих в Лондоне, — прошептал Смит. — Старый джентльмен, который только что ушел, является владельцем или хозяином. Я уже несколько раз бывал здесь, но безрезультатно.

Он зорко всматривался в обитателей странного клуба.

— Кого ты ожидаешь здесь найти? — спросил я.

— Это признанное место встреч, — сказал Смит мне на ухо. — Я почти уверен, что кто-то из группы Фу Манчи пользуется им.

Я с любопытством смотрел на эти лица, хорошо видные через глазок. Мой взгляд особенно задержался на двух китайцах.

— Ты кого-нибудь узнаешь? — прошептал я.

— Ш-ш-ш!

Смит вытягивал шею, пытаясь увидеть дверь. Я ничего не видел из-за него, и только по его напряженной позе и едва заметному волнению, которое передавалось и мне, я понял, что в комнату входит кто-то еще.

Гул разговора стих, и в наступившей тишине я слышал шуршание платья. Значит, вошла женщина. Стараясь не производить шума, я сумел дотянуться до глазка.

Я увидел элегантно одетую в красное женщину, шедшую в направлении того места, где мы скрывались. На голове у нее был мягкий шелковый шарф, одна складка которого, падая через лицо, частично закрывала его. Я видел ее лишь мгновение, но у меня было впечатление ее полного несоответствия этому месту, с которым так контрастировал весь ее вид. Она уже скрылась из поля моего зрения, подойдя к кому-то, сидевшему на диване как раз под нашим наблюдательным глазком.

Судя по тому, как вся компания уставилась на нее, я догадался, что она не была здесь частым посетителем и что ее появление было сюрпризом не только для меня, но и для тех, кто здесь находился.

Кем же могла быть эта элегантная леди, посетившая такой притон и, похоже, старавшаяся остаться неузнанной, но одетая скорее для торжественного светского приема, чем для такой странной полуночной прогулки?

Я начал шепотом спрашивать Смита, но он потянул меня за рукав, призывая к молчанию. Он был сильно возбужден. Неужели его более острое чутье помогло ему узнать незнакомку?

В ноздри мне ударил слабый, но в высшей степени своеобразный запах, казалось, воплощавший саму тайну восточной души. Только одна известная мне женщина пользовалась этими духами — Карамани!

Значит, это была она!

Упорство моего друга, не отводившего взгляда от глазка, было, наконец, вознаграждено. Я нетерпеливо подался вперед. Смит буквально дрожал, предвкушая открытие.

В наше убежище опять влетел аромат, который нельзя было спутать ни с каким другим, и я увидел, как Карамани — в том, что это была она, я больше не сомневался — прошла через всю комнату и исчезла за дверью.

— Человек, с которым она говорила, — прошептал Смит. — Мы должны его увидеть! Мы должны взять его!

Он отвел в сторону циновку и вышел в прихожую. Она была пуста. Он повел меня по коридору, и мы уже почти дошли до двери зала, когда она распахнулась и из нее быстро вышел какой-то человек, открыл дверь на улицу еще до того, как Смит успел к нему подбежать, и исчез, захлопнув дверь.

Могу поклясться, что не прошло и четырех секунд, как мы выбежали за ним, но улица была уже пуста. Наша добыча исчезла как по волшебству. Какая-то большая машина как раз поворачивала за угол в сторону Лестер-сквер.

— Это девушка, — раздраженно сказал Смит, — но где же тот человек, к которому она подходила? Я бы дал сто фунтов, чтобы узнать, что там готовится. Подумать только, у нас была такая возможность — и мы ее упустили!

В гневе и замешательстве стоял он на углу, глядя в направлении оживленной улицы, на которую повернула машина, дергая себя за мочку уха, как всегда в минуты раздумья, и мучительно сжав зубы. Я тоже погрузился в размышления. Слишком мало было ниточек, уцепившись за которые, можно было дотянуться до нашего могущественного врага. Одна только мысль о том, что пустячная ошибка, ничтожное промедление с нашей стороны этой ночью могли означать победу Фу Манчи, нарушить равновесие, установленное мудрым Провидением между желтой и белой расами, была ужасающей.

Смиту и мне, людям, знавшим кое-что о тайных силах, пытавшихся свалить Индийскую империю и, возможно, установить господство Востока над Европой и Америкой, казалось, что огромная желтая рука распростерлась над Лондоном. Доктор Фу Манчи был угрозой цивилизованному миру, но миллионы людей, чьи судьбы он хотел решать, даже и не подозревали о его существовании.