— Какие же еще темные замыслы он готовится осуществить? — размышлял Смит. — Какие государственные секреты уплывут в его руки? Какого верного слугу британских властей в Индии хочет он отправить на тот свет? Кого он отметил печатью смерти теперь?

— Возможно, в этом случае Карамани не была послана с поручением от Фу Манчи.

— Я уверен, что она выполняла именно его поручение, Петри. К кому же из тех, на кого в любой момент может обрушиться эта желтая туча, относилось переданное ею сообщение? Она принесла срочный приказ, о чем свидетельствует та спешка, с которой он исчез Проклятие! — Он с силой ударил кулаком в раскрытую кисть левой руки. — Я даже не видел его лица. Подумать только! Проторчать столько часов в ожидании как раз такого шанса — и упустить его, когда он появился!

Почти не замечая дороги, мы вышли к Пиккадили, и на самой середине проезжей части я едва успел оттащить в сторону Смита, чуть не попавшего под передние колеса большого «мерседеса». Затем создалась дорожная пробка, и мы оказались в самой гуще автомобильного движения.

Мы кое-как выбрались, провожаемые насмешками таксистов, которые, естественно, приняли нас за двух приезжих восточных олухов, и почти сразу же опустилась рука полисмена, давая знак машинам продолжать движение, а я почувствовал слабое дуновение, принесшее с собой тонкий аромат.

Поскольку движение вокруг нас возобновилось, нам ничего не оставалось, как поспешно отступить на тротуар. Я не мог остановиться и оглянуться, но инстинктивно догадался, что некто, кто пользовался этим редким благоухающим веществом, высунулся из окна машины.

— Андаман — второй! — донесся до меня мягкий шепот.

Мы добежали до тротуара, когда поток машин с ревом помчался вперед.

Смит не почувствовал запаха, исходившего от невидимого пассажира, не расслышал сказанных шепотом слов. Но у меня не было причин не доверять моим ощущениям, и я знал наверняка, что прекрасная рабыня Фу Манчи, Карамани, была всего в ярде от нас, узнала нас, и прошептала эти слова, чтобы навести нас на правильный след.

Добравшись до моего дома, мы посвятили целый час попыткам выяснить, что же могли означать слова «Андаман — второй».

— Да пропади оно все пропадом! — воскликнул Смит. — Это могло означать что угодно, например, результаты бегов на ипподроме.

Он рассмеялся, что с ним происходило редко, и начал набивать крупно нарезанным табаком свою вересковую трубку. Я видел, что он не собирается ложиться спать.

— Я, как ни стараюсь, не могу припомнить ни одной значительной личности, находящейся сейчас в Лондоне из тех, кого Фу Манчи захотел бы убрать, — сказал он, — разве что нас самих.

Мы начали методически просматривать длинный список имен, составленный нами, и наши детальные записи. Когда я наконец лег в постель, ночь уступила место новому дню. Но сон не шел ко мне, и в моем мозгу, как издевательский призрак, плясали слова «Андаман — второй».

Я услышал, как зазвонил телефон. Смит поднял трубку.

Через минуту он вошел в мою комнату с суровым выражением на лице.

— Я знал, как если бы я видел это собственными глазами, что прошлой ночью готовилось какое-то черное дело, — сказал он. — И так оно и вышло. На расстоянии пистолетного выстрела от нас! Кто-то добрался до Фрэнка Норриса Уэста. Только что звонил инспектор Веймаут.

— Норрис Уэст! — воскликнул я. — Американский авиатор и изобретатель.

— Да, изобретатель воздушной торпеды Уэста. Он предлагал ее британскому военному ведомству, но они слишком долго тянули с ответом.

Я вскочил с кровати.

— Что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что перспективы этого изобретения привлекли внимание доктора Фу Манчи.

Эти слова подействовали на меня, как электрический разряд. Не знаю, как долго я одевался, сколько времени прошло, пока прибыло такси, вызванное Смитом по телефону, сколько драгоценных минут потеряно на езду; но в нервной сумятице такие вещи ускользают от внимания, промелькнув, как телеграфные столбы мимо окон экспресса. Вот в этом состоянии крайнего нервного напряжения мы и прибыли на сцену последнего преступления Фу Манчи.

Мистер Норрис Уэст, чье худощавое лицо стоика в последнее время так часто появлялось в ежедневных газетах, лежал на полу маленькой передней с телефонной трубкой в руке.

Полиции пришлось взломать входную дверь и отодрать часть дверной филенки, чтобы добраться до засова. Над распростертой фигурой в полосатой пижаме, склонившись, стоял врач, за которым наблюдал инспектор Веймаут.

— Его сильно накачали наркотиками, — сказал доктор нюхая губы Уэста, — но я не могу сказать, какими именно. Это не хлороформ или что-либо подобное. Я думаю, надо ему дать проспаться. Опасности для жизни нет.

После короткого осмотра я согласился с этим заключением.

— Очень странно, — сказал Веймаут. — Он звонил в Скотланд-Ярд примерно час назад и сказал, что к нему ворвались китайцы. Затем полицейский, говоривший с ним по телефону, услышал, как он упал. Когда мы прибыли, его дверь была заперта на засов, как вы видели, а окна здесь — на высоте третьего этажа. Ничего не тронуто.

— А чертежи воздушной торпеды? — выпалил Смит.

— Я полагаю, они в сейфе его спальни, — ответил детектив, — и он заперт. Мне кажется, он принял слишком большую дозу какого-то лекарства, что вызвало галлюцинации. Но на случай, если в том, что он бормотал (а его почти невозможно было понять) был какой-то смысл, я решил послать за вами.

— Совершенно правильно, — быстро сказал Смит. В его глазах сверкнул стальной блеск. — Положите его на кровать, инспектор.

Это указание было выполнено, и мой друг прошел в спальню.

Если не считать того, что кровать была в беспорядке, показывающем, что Уэст в ней спал, не было свидетельств вторжения, упомянутого опьяненным наркотиками изобретателем. Спальня была маленькая — меблированные комнаты сдавались жильцам — и очень опрятная. В углу стоял сейф с наборным замком. Верхняя часть окна, размером примерно в один фут, была открыта.

Смит попытался открыть сейф, но он был заперт. Он стоял, некоторое время раздумывая, затем подошел к окну и распахнул его. Мы оба выглянули.

— Сами видите, — сказал за нашей спиной Веймаут, — слишком высоко, чтобы наши коварные китайские друзья сумели приладить приставную лестницу с помощью своих бамбуковых приспособлений. И даже если бы они сумели забраться наверх, окно слишком далеко от крыши — целых два этажа, — чтобы спустить лестницу сверху.

Смит задумчиво кивнул, пытаясь раскачать железную балку, шедшую от одной стороны подоконника до другой. Внезапно он остановился, издав удивленный возглас.

Наклонившись через его плечо, я увидел то, что привлекло его внимание.

На запыленном сером камне подоконника ясно отпечатались путаные цепочки меток-следов, определить происхождение которых было явно затруднительно.

Смит выпрямился и обратил на меня непонимающий взгляд.

— Что это, Петри? — сказал он изумленно. — Здесь была какая-то птица, и совсем недавно.

Инспектор Веймаут в свою очередь осмотрел следы.

— Я никогда не видел птичьих следов подобной формы, мистер Смит, — пробормотал он.

Смит подергивал себя за мочку уха.

— А ведь действительно, — сказал он задумчиво, — я тоже не видел.

Он круто повернулся и посмотрел на лежавшего в кровати человека.

— Вы считаете, все это было галлюцинацией? — спросил детектив.

— Как насчет этих меток на подоконнике? — бросил Смит.

Он начал беспокойно ходить по комнате, иногда останавливаясь перед закрытым сейфом и часто поглядывая на Норриса Уэста.

Внезапно он вышел и, быстро осмотрев другие комнаты, вернулся опять в спальню.

— Петри, — сказал он, — мы теряем драгоценное время. Уэста надо разбудить.

Инспектор Веймаут уставился на него.

Смит нетерпеливо повернулся ко мне. Вызванный полицией доктор уже ушел.

— Есть ли какой-нибудь способ поднять его, Петри? — сказал он.

— Вне сомнения, — ответил я, — его можно было бы разбудить, если бы мы знали, какой наркотик он принял.