Тут ей пришло на ум, что они расстались уже очень давно.

— Он будет думать, что я сержусь на него, — поняла она, с раскаянием вспоминая, как столкнула его с террасы. — Мне придется причинить ему боль. Я объясню ему… и скажу, что он должен покинуть этот дом. Для нас будет лучше не видеться друг с другом иначе как по делам Совета. Я смогу преодолеть это. Да, определенно смогу.

Но сердце ее билось, слишком сильно, и Оле пришлось повторить успокаивающие мантры, чтобы приобрести достаточно спокойный и решительный вид. Она пригладила волосы, уничтожила следы слез, попыталась холодно и спокойно улыбнуться и с беспокойством изучила себя в зеркале, чтобы проверить, не выглядит ли ее улыбка натянутой, как это ей казалось.

Потом она попыталась придумать, с чего начать разговор.

— Альфред, я знаю, что вы любите меня… Нет, это звучит слишком самодовольно.

— Альфред, я люблю вас…

Нет, об этом вообще нельзя говорить! После минутного размышления Ола решила, что надо действовать быстро и безжалостно, как мент-хирург, отсекающий больную часть тела.

— Альфред, вы и ваша собака должны сегодня же покинуть мой дом.

Да, так будет лучше всего. Надеясь, что ей удастся справиться-с этой неприятной задачей, Ола вернулась на террасу.

Альфреда там не было.

«Он отправился в библиотеку».

Ола была так уверена в этом, словно сквозь мили и стены заглянула внутрь библиотеки. Он сумел войти, не поднимая тревоги. И Ола знала, что Альфред найдет то, что искал.

— Он не поймет этого. Он ведь не был там. Я должна попытаться показать ему то, что помню!

Ола прошептала руны и, раскинув руки, отправилась в путь на крыльях магии.

Собака предостерегающе заворчала и вскочила. Альфред оторвался от чтения. В глубине библиотеки возникла фигура в белом. Альфреду не было видно, кто это: Самах, Раму?..

Альфреда это нимало не беспокоило. Он не боялся и не думал о том, виновен ли он. Он был испуган, потрясен и преисполнен отвращения. Его так поразило сделанное им открытке, что он был рад встретиться лицом к лицу с кем угодно.

Альфред поднялся: на ноги. Он весь дрожал, но не от страха, а от гнева. Неизвестный вступил в круг света, созданного Альфредом, чтобы удобнее было читать.

Двое смотрели друг на друга. Дыхание их было неровным, а взгляды сказали больше, чем могли бы сказать слова.

— Вы знаете, — сказала Ола.

— Да, — ответил Адьфред и в волнении опустил глаза. Он ожидал Самаха. Его гнев был обращен против Самаха, Он чувствовал потребность излить этот гнев, клокотавший в нем, как море раскаленной лавы на Абаррахе. Но мог ли он обрушить свой гнев на нее, если на самом деле ему хотелось заключить ее в объятия?

— Очень жаль, — сказала Ола. — Это все усложняет.

— Усложняет! — от негодования Альфред позабыл о всех своих колебаниях. — Усложняет! И это все, что вы можете сказать?! — Он бешено размахивал руками, указывая на свиток, лежащий перед ним на столе. — Что вы наделали… Когда вы знали… Все эти записи споров в Совете. Уже одно то, что некоторые сартаны уверовали в высшую силу… Как вы могли… Ложь, все ложь!

Почему Самах не сжег эти свитки, если не хотел, чтобы их содержимое стало известно?

«Я полагаю, — писал Альфред в примечаниях к этому разделу, — что Самаху было присуще врожденное уважение к правде. Он пытался отрицать или замалчивать ее, но не докатился до того, чтобы ее уничтожать».

Ужас, разрушения, смерть… Без всякой необходимости! И вы знали…

— Нет, не знали! — крикнула Ола. Она шагнула вперед и встала перед Альфредом. Ее руки лежали на столе, на разделивших их свитках.

— Мы не знали! Мы ничего не знали наверняка! А мощь патринов все возрастала. И что мы могли противопоставить этой мощи? Только смутные ощущения и ничего определенного.

— Смутные ощущения! — повторил Альфред. — Смутные ощущения! Я знаю эти ощущения. Они называли это Чертогом Проклятых. Но я знаю, что на самом деле это Чертог Благословенных. Я понял, в чем смысл жизни. Мне дано было узнать, что я могу изменить мир к лучшему. Мне было сказано, что если я обрету веру, все будет хорошо. Я не хотел покидать это прекрасное.

— Но ведь покинули же! — напомнила ему Ола. — Вы не могли там остаться, правильно? И что случилось на Абаррахе, когда вы ушли?

Альфред встревоженно попятился. Он смотрел на свитки, но не видел их, и рассеянно мял края свитков.

— Вы сомневаетесь, — сказала ему Ола. — Вы не верите в то, что увидели. Вы не доверяете собственным чувствам. Вы вернулись в темный, пугающий мир, и если вы действительно уловили отблеск величайшего блага, силы, более великой и удивительной, чем ваша собственная, тогда где же она? Вы даже спрашивали себя, не было ли это обманом…

Альфреду вспомнился Джонатан, молодой дворянин, встреченный им на Абаррахе, и его гибель от рук некогда любившей его жены. Джонатан искренне веровал, и из-за этого принял ужасную смерть. А теперь, возможно, он стал одним из этих несчастных живых мертвецов, лазаров.

Альфред тяжело опустился на свой стул. Пес, сочувствуя несчастью друга, тихо опустился рядом и прижался к ногам Альфреда. Альфред обхватил руками выдающую голову

Нежная, прохладная рука легла ему на плечо. Ола опустилась рядом с Альфредом.

— Я понимаю, что вы сейчас чувствуете. Действительно понимаю. Мы ведь чувствовали то же самое Самах, остальные члены Совета. Это было словно… Как Самах мог остановить это? Мы были похожи на людей, выпивших крепкого вина. Когда вино ударяет в голову, все вокруг кажется прекрасным и неразрешимых проблем не существует. Но когда трезвеешь, остается только тошнота, боль и ощущение, что все еще хуже, чем было до того.

Альфред поднял голову и мрачно посмотрел на Олу.

— А что, если это наша вина? А если вы и бывли на Абаррахе? Было ли то чудо на самом деле? Я никогда этого не узнаю. Я ушел оттуда. Ушел, потому что боялся.

— Но ведь и мы боялись, — в порыве искренности Ола сжала руку Альфреда. — Тьма патринов была слишком настоящей, а этот неясный свет, который ощущали некоторые из нас, был всего лишь огоньком свечи, готовой погаснуть от малейшего дуновения. Как мы могли положиться на эту веру? Или мы чего-то не поняли?

— Что такое вера? — тихо сказал Альфред, скорее себе, чем ей. — Веришь в нечто, чего не понимаешь. Да и как можем мы, жалкие смертные, понять этот всеобъемлющий, ужасающий и прекрасный разум?

— Я не знаю, — растерянно прошептала Ола. — Я не знаю.

Альфред схватил ее за руку.

— Вот против чего вы боролись, Вы и остальные члены Совета! Вы и… и… — ему нелегко было произнести это слово, — и ваш муж.

— Самах никогда не верил ни во что подобное. Он говорит, что это были фокусы, фокусы наших врагов. Альфред словно услышал слова Эпло как эхо только что прозвучавших слов: «Фокусы, сартан! Ты дурачишь меня…»

— …против Разделения, — продолжала тем временем Ола. — Мы хотели подождать, прежде чем переходить к таким решительным действиям. Но Самах и другие боялись…

— И на это было достаточно причин, как мне кажется, — раздался мрачный голос. — Когда я вернулся домой и обнаружил, что вас обоих там нет, я догадался, где я смогу вас найти.

При звуках этого голоса Альфред задрожал. Ола побледнела и поспешно вскочила. Но, однако, она осталась стоять рядом с Альфредом, положив руку ему на плечо, словно желая защитить его. Собака, допустив подобную небрежность, теперь, по-видимому, решила загладить ее и с удвоенным рвением залаяла на Самаха.

— Заставь эту тварь заткнуться, — произнес Самах, — или я прикончу ее.

— Вы его не убьете, — ответил Альфред, вскидывая голову — Как бы вы ни старались, вам не удастся убить ни собаку, ни того, кого она представляет.

Но все-таки он положил руку псу на голову. Пес еще порычал, но понемногу успокоился.

— По крайней мере, теперь мы знаем, кто вы такой, заявил Самах, мрачно глядя на Альфреда. — Вы — шпион патринов, и вас прислали выведать наши секреты, — его взгляд скользнул по жене, — и совратить тех, кто вам доверится.