В конце концов Амарос пригласил ее посмотреть его большой дом на Кей-Бискейн; ну, тут уже у Ким глаза совсем полезли на лоб — это был такой дом! Амарос при ней открывает сейф и достает оттуда пластиковый мешок с белым порошком, похожим на сахар, кладет мешок на тумбочку и распечатывает его, а она берет порошок на палец и пробует — и ах, Боже мой, да это же кокаин высшего сорта! Амарос показывает ей фокус с каким-то химическим веществом, от него кокаин синеет, и он говорит, чем ярче цвет, тем лучше «девушка», но она уже нюхает вовсю через свернутую в трубочку двадцатидолларовую бумажку, и Амарос может больше не доказывать, как это прекрасно.

В сейфе она видела еще шесть пакетов.

Амарос сказал, что держит кокаин для друзей.

Она просто счастлива, что он такой гостеприимный. Но ведь он мог бы заняться наркобизнесом, а?

Амарос веселится, как в старые добрые времена. Он ведет маленькую славную девчушку из Миннесоты по грешным путям большого скверного мира. Показывает ей фильм с порнозвездой Джонни Холмсом, у которого огромный член, и спрашивает Ким, у кого больше — у него или у Джонни. И она отвечает: конечно, у тебя, милый, вопроса нет. И, в общем, не врет, потому что для такого коротышки член ему привешен недурной.

Итак, идея для Дженни: отправиться в ту же самую Касба-Лаундж и сидеть в баре, попивая что-нибудь фиолетовое или розовое. Сидеть и ждать рыцаря своей мечты, который явится в один прекрасный вечер. И она случайно встретится с ним глазами и разыграет из себя невинную маленькую девочку из Дубьюка, штат Айова. Он увезет ее в свой замок на Кей-Бискейн, и там откроет сейф, и достанет пакет кокаина, и покажет фокус «чем-ярче-цвет», а потом фильм о Джонни Холмсе, и предъявит собственное орудие, и она подсыплет малость хлоралгидрата ему в стакан, и когда он вырубится, уйдет, забрав из сейфа кокаин, ну как, звучит?

Дженни полагает, что звучит великолепно. Потому что для нее это выход.

Мэтью продолжал злиться.

Порядком времени назад, когда они с Блумом еще недостаточно знали друг друга, вышла у них стычка. Даже две. В первый раз это произошло, когда Блум расследовал дело об убийстве Вики Миллер и похищении ее дочери Аллисон. Блум сказал ему — по телефону, точно так же, как недавно говорил с ним по телефону Роулз, — чтобы он не совался в это дело. Буквально он выразился так:

— Советник (а обращение «советник» само по себе было оскорбительно, потому что даже юристы в суде чаще всего употребляли его в ироническом смысле), было бы приятно получить от вас твердое обещание, что вы перестанете носиться по всей Калузе и расспрашивать всех, кто, по вашему мнению, связан с этим делом. Мне, например, на вашем месте было бы тягостно сознавать, что кровь шестилетней девочки на моих руках.

Мэтью ответил:

— Не смейте разговаривать со мной, как с паршивой частной ищейкой из Лос-Анджелеса.

То был первый случай, когда Блум счел нужным призвать Мэтью к порядку. Второй раз это произошло сравнительно недавно, незадолго перед тем, как Хоуп заработал пулю в плечо. Вчера утром его одернули в третий раз, только не Блум, его друг, сделал ему предупреждение, а детектив, которого он, в общем, знал мало. И Мэтью не мог избавиться от раздражения. По его мнению, он не сделал ничего такого, чтобы поставить под угрозу или скомпрометировать расследование полицией дела о гибели Отто Самалсона. Не скрывал улик, не настораживал свидетелей или подозреваемых, одним словом, не совершил ни одного поступка, который мог бы оправдать выговор Роулза. «Вы были очень заняты». Те же самые слова произнес однажды Блум. И тоже с издевкой. «Вы были очень заняты». Может, все копы говорят так, когда хотят послать тебя куда подальше. Выговор был тем более обиден, что Мэтью позвонил с целью дать информацию, сообщить марку и цвет автомобиля, который преследовал Отто поздним вечером в воскресенье. Мэтью не купил эту информацию, она сама пришла к нему. И он немедленно сообщил сведения в полицию, а в ответ ему сказали, чтобы он больше ни с кем не смел беседовать. Он испытывал искушение позвонить в фирму «Граун-ап инкорпорейтед» и попросить, чтобы его избавили от Роулза.

«Граун-ап инкорпорейтед».

Еще одна игра, придуманная им и Сьюзен. Давным-давно. Когда они любили друг друга. По пути к ней домой в пятницу он как раз вспоминал эту игру. Интересно, вспоминает ли Сьюзен? Его раздражение начало утихать, когда он выехал на Стоун-Крэб-Кей. Невозможно злиться и негодовать в такой день, напомнивший ему о лете в Чикаго. Небо ясное и ослепительно голубое, солнце сияет, температура как раз такая, какой и должна быть в июне, — приятные восемьдесят градусов (об этом он только что услышал по радио в машине), влажность вполне приемлемая, — сорок два процента. Он ехал по дамбе Кортеса на запад, а по воде Калуза-Бей скользили по обе стороны моста парусные яхты, и Мэтью, наверное, в тысячный раз подумал, как это замечательно — жить здесь, в этом месте. А еще он обдумывал, как он и Джоанна проведут уикэнд, строил планы, и на лице у него сама собой расплылась широкая улыбка.

Он подъезжал к своему бывшему дому несколько смущенный. Обычно он припарковывался у бровки тротуара, сигналил и через минуту к нему выбегала Джоанна. Сегодня он прошел по дорожке к парадному крыльцу и позвонил. Посмотрел на посаженные им самим шесть лет назад апельсиновые деревья, подумал, живет ли по-прежнему в соседнем доме Реджи Соулз, позвонил еще раз и услышал голос Сьюзен, доносившийся из задней половины дома:

— Мэтью? Это ты?

Она казалась удивленной. Неужели забыла, что сама приглашала его зайти и выпить?

— Да, это я, — откликнулся он. — Я приехал слишком рано?

Долгое молчание. Потом:

— Дверь открыта. Входи.

Он нажал дверную ручку — в самом деле не заперто. Вошел в гостиную, которую так хорошо помнил, но мебель в ней другая, Сьюзен все переделала после того, как дала ему пинка под зад. Только один раз побывал он здесь за два года, прошедшие с той памятной ночи. И вот он снова стоит в гостиной и смотрит сквозь раздвижные стеклянные двери на то место, где, бывало, пришвартовывал свою парусную шлюпку «Болтун». Так он назвал ее вопреки протестам Сьюзен. Она терпеть не могла парусный спорт и предлагала другое название — «Брюзга». Шлюпка была не новая и стоила семь тысяч долларов, а это совсем недорого за судно в двадцать пять футов длиной, на котором могли свободно разместиться четверо. Шлюпка и машина, на которой он ездил до сих пор, было все, что он получил после развода. Остальное досталось Сьюзен: дом, «мерседес-бенц», его дочь, его коллекция часов. Машину Мэтью перекрасил, шлюпку продал через месяц после постановления суда о разводе. Как ни странно, он с тех пор не занимался парусным спортом.

— Мэтью, — окликнула его Сьюзен. — Приготовь себе что-нибудь, ладно? Я сейчас.

— А где Джоанна? — громко спросил он, но не получил ответа.

Мэтью подошел к бару, обнаружил в нем полный набор хорошей выпивки и налил себе виски «Канадиен Клаб» со льдом.

— Тебе что-нибудь налить? — крикнул он и удивился, когда услышал голос Сьюзен совсем близко, чуть ли не у своего плеча:

— Я здесь, не кричи так.

Он обернулся.

На Сьюзен было белое махровое платье.

Волосы влажные.

Сьюзен улыбалась.

Губы не подкрашены.

И вообще никакой косметики.

Сьюзен свежая после душа, пахнущая душистым мылом.

— Привет, — сказала она. — Разве Джоанна тебе не звонила?

— Нет, — ответил он, озадаченный. — Зачем? Что-то не так?

— Как тебе сказать. К сожалению, она пообещала…

— Что пообещала?

— Короче… она уехала на Палм-Бич.

— Куда?! — только и нашелся сказать Мэтью.

Ему едва не стало смешно. Это было похоже на прежние штучки Сьюзен — во что бы то ни стало удерживать дочь от встреч с отцом, любой ценой, любыми способами затруднять эти встречи.

— Это не моя идея, — быстро заговорила Сьюзен. — Даю тебе слово. Она позвонила мне от Дианы Силвер страшно возбужденная. Родители Дианы решили провести уик-энд на Палм-Бич и пригласили Джоанну. Она спросила меня, можно ли ей поехать с ними. Это было часов в одиннадцать, и я должна была сама позвонить тебе, но я уже опаздывала на одно свидание, а в доме еще куча дел и так далее. Ну, я велела ей, чтобы она тебе позвонила и попросила разрешения у тебя. Когда я вернулась домой, нашла в кухне на столе записку, что она вернется вечером в воскресенье. Я и решила, что она дозвонилась тебе и что все о'кей.