Последовало зловещее ожидание. Вест, впрочем, ни разу не дрогнул. Он регулярно подносил к объекту эксперимента свой стетоскоп и всякий раз философски принимал отрицательный результат. Когда спустя три четверти часа ни малейшего признака жизни не последовало, мой друг разочарованно произнес, что раствор плох, но, несмотря на это, он намерен использовать все возможности, предоставленные удачным стечением обстоятельств, и внести в формулу коррективы, а уж потом избавиться от отвратительного трофея. Еще днем мы заблаговременно подготовили в подвале могилу, которую следовало закопать до рассвета: несмотря на то что на двери старого дома был установлен замок, мы решили действовать со всеми предосторожностями, дабы избежать малейшего риска разоблачения. Кроме того, к следующему вечеру труп перестанет быть свежим.

Забрав с собою единственную ацетиленовую лампу, мы перешли в соседнее помещение, где размещалась лаборатория, оставив нашего безмолвного гостя лежать на столе в полном мраке, и направили свои силы и внимание на приготовление нового эликсира. Вес и объем его составляющих Вест отмерял с педантизмом фанатика.

Ужасное событие произошло неожиданно. Я как раз переливал какую-то жидкость из одной пробирки в другую, а Вест возился со спиртовкой, которая в этом здании, лишенном газового трубопровода, заменяла нам горелку Бунзена. Вдруг из погруженной во мрак соседней комнаты донеслась череда отвратительных, совершенно дьявольских воплей, подобных которым ни одному из нас ранее не приходилось слышать. Даже если бы ад разверзся и все мучения проклятых душ явились миру, вопли, рвущиеся из бездн преисподней, было бы проще описать человеческим языком. В невообразимом потоке кошмарных звуков, взорвавшем тогда тишину старой фермы, сосредоточился ужас вселенной и невыразимое отчаяние ожившего существа. Это не мог быть человек — он не способен издавать такие звуки! Мгновенно позабыв о своем занятии и о страхе разоблачения, мы с Вестом кинулись к ближайшему окну, как раненые животные, опрокидывая на пол пробирки, лампы, реторты. Словно безумные, ринулись в освещенную звездами глубину первозданной ночи. Думаю, мы и сами орали как резаные, когда исступленно бежали через поля в сторону городка. Добравшись до ближайшей окраины, мы постарались взять себя в руки и придать своему поведению некоторую солидность — ровно настолько, чтобы хоть немного походить на запоздалых гуляк, ковыляющих домой после ночной попойки.

Вместо того чтобы разойтись по домам, мы засели в комнате Веста и, не гася свет, прошептались там до рассвета. К утру нам удалось немного успокоить друг друга всевозможными разумными доводами и рассуждениями, а также планами дальнейших исследований. Затем мы проспали весь день напролет, разумеется прогуляв занятия.

Два сообщения в вечерней газете, на первый взгляд никак не связанные друг с другом, снова лишили нас сна. Во-первых, старый заброшенный дом на ферме Чепмана но непонятным причинам сгорел дотла. Это событие не слишком нас удивило — причиной мог стать опрокинутый светильник. Во-вторых, кто-то пытался раскопать свежую могилу на кладбище для бедняков, впрочем безуспешно: у осквернителя не было лопаты и он рыл землю руками. Вот этого мы объяснить никак не могли, потому что сами очень аккуратно закопали яму и утрамбовали грунт.

Спустя семнадцать лет после этого происшествия Вест частенько нервно оглядывался, жалуясь, что ему чудятся шаги за спиной. И вот теперь он сам исчез.

Никогда не забуду, как шестнадцать лет назад по летним улицам Аркхема победоносно шествовал брюшной тиф. Словно кровожадный демон из преисподней, он заглядывал и окна домов, ища очередную жертву. Казалось, бич дьявола обрушился на людей и ужас расправил свои перепончатые крылья над склепами кладбища Крайст-Черч, полными новых гробов. Однако мне то время запомнилось еще более невероятными кошмарами, коим после исчезновения Герберта Веста я был единственным живым свидетелем.

В то лето мы с Вестом, уже выпускники Мискатонского университета, остались на медицинском факультете для выполнения последипломной работы. Друг мой сразу приобрел широкую и дурную славу, поскольку его эксперименты были связаны с попытками воскресить мертвых. После того как во имя науки было зарезано несметное число мелких грызунов, Весту запретили продолжать работу. Вероятно, по распоряжению декана, доктора Аллана Холси, который был настроен крайне скептически. Тем не менее Вест продолжал ставить тайком некоторые опыты, но не в лаборатории, а в общежитии — в своей сумрачной и грязной комнатушке. А однажды — мне никогда не забыть той страшной ночи! — выкопал человеческий труп из могилы на кладбище для бедняков и приволок его на заброшенную ферму в окрестностях Медоу-Хилла.

Я помогал ему в этом гнусном предприятии и видел, как он вколол в безжизненные вены мертвеца свой эликсир, который должен был хоть отчасти восстановить химические и физические процессы, именуемые жизнью. Закончилось все ужасно. Мы предпочли списать охвативший нас невообразимый страх на нервное напряжение, в котором тогда оба находились. С тех самых пор мой приятель не мог отделаться от навязчивой мысли, что его кто-то преследует.

Добытое тело слишком долго находилось в могиле. Очевидно, восстановить умственные способности можно лишь в свежем экземпляре, еще не тронутом разложением. Поскольку старая халупа, в которой мы ставили опыты, сгорела, похоронить "нечто", появившееся на свет в результате неудачного эксперимента, не удалось. Лучше бы знать наверняка, что ужасная тварь покоится в земле!

После этого случая Вест на некоторое время забросил свои страшные опыты. Однако, по мере того как исследовательский пыл разгорался, он с пугающей настойчивостью и даже назойливостью уговаривал администрацию колледжа отдать в его распоряжение прозекторскую и предоставить свежие человеческие трупы для экспериментов, которые, как он считал, имели для науки огромное значение. Но мольбы оказались тщетны: доктор Холси был непоколебим, и вся профессура полностью разделяла мнение своего предводителя. Предложенную Вестом радикальную теорию реанимации они считали нелепым чудачеством зеленого юнца, который слишком далеко зашел в увлечении наукой. К тому же внешний вид моего приятеля — хрупкое и тщедушное телосложение, соломенного цвета волосы, голубые глаза за толстыми стеклами очков, мягкие интонации — не говорил о свойственной ему в действительности силе интеллекта и холодном рассудке. Я вижу его сейчас перед собой как живого, и мурашки бегают по моей спине. Со временем черты лица Веста стали решительнее, жестче, но обаяния ему, казалось, не прибавили. До тех самых пор, пока не случилось известное происшествие в сефтонской психиатрической лечебнице и мой друг не исчез.

В конце предыдущего семестра, незадолго до получения дипломов, между Вестом и доктором Холси разгорелся яростный спор. Надо сказать, что поведение моего приятеля не делало ему чести, а великодушный декан, напротив, был крайне вежлив и учтив. Весту казалось, что старшие коллеги ставят ему палки в колеса, по своему неразумию и недальновидности тормозят очень важную работу, оттягивают день великого открытия. Разумеется, впоследствии он сможет продолжить изыскания самостоятельно, но первые шаги необходимо сделать здесь и сейчас, пока есть шанс пользоваться исключительными возможностями университета.

С точки зрения юноши, подобного Весту, обладающего холодным и здравым рассудком, не существовало ничего более нелепого и отвратительного, чем поведение старших коллег, неспособных выйти за рамки традиционных представлений, игнорирующих некоторые положительные результаты, полученные во время опытов на животных, и упорно настаивающих на невозможности возвращения к жизни умершего человека. Лишь зрелость и мудрость были в состоянии помочь ему со временем понять природу непреодолимой косности мышления, свойственной нашим профессорам, которая явилась результатом деятельности многих поколений, воспитанных в пуританском духе, этот витиеватый сплав честности, добросовестности, преданности своему делу, порой великодушия, дружелюбия и непременной ограниченности, узости мышления, нетерпимости к инакомыслию, рабского повиновения традиции вкупе с недостатком воображения.