— Где его нашли? — спросил Джон.

— Он попал в ведущий к Длинной Воде [25]канал. Туда нападало столько листьев, что ничего не было видно. Один из работников обнаружил тело Уильяма, когда чистил решетку.

— Могу ли я его увидеть? — спросила Марджори.

Джон взглянул на старшего инспектора, беззвучно вопрошая: "Насколько он плох с виду?" Но старший инспектор кивнул и взял Марджори за локоть со словами:

— Пройдемте со мной.

Марджори послушно двинулась вместе с инспектором, чувствуя себя маленькой и замерзшей. Он подвел ее к открытым дверям машины "скорой помощи" и помог забраться внутрь. Там, завернутый в ярко-красное одеяло, лежал ее ребенок, малыш Уильям, с закрытыми глазками, мокрый завиток волос прилип ко лбу. Он был такой бледный, словно высеченный из мрамора, будто белая статуя.

— Можно я поцелую его? — спросила Марджори.

Старший инспектор Кроссланд кивнул.

Она прикоснулась губами к своему малышу, и ответом ей был студеный холод.

С улицы донесся голос Джона:

— Я тут подумал… Сколько дней он находился там?

— Не больше дня, сэр, так мне кажется. Он был одет в тот же комбинезончик, который был на нем в день исчезновения, причем чистый. Видно, что мальчика хорошо кормили. Нет никаких признаков дурного обращения или телесных повреждений.

Джон отвел взгляд.

— Ничего не понимаю, — проговорил он.

Старший инспектор положил руку ему на плечо:

— Вряд ли вас это утешит, сэр, но я тоже ничего не пойму.

Весь следующий день, под дождем и солнцем, Марджори бродила по Кенсингтонским садам. Она ходила по аллеям Ланкастера и Баджа, постояла у Круглого пруда. Потом шла назад мимо пруда Длинная Вода. Наконец она остановилась возле скульптуры Питера Пэна.

Снова начал накрапывать дождь, капли падали со свирели Питера, стекали по щекам, словно слезы.

"Мальчик, который так никогда не стал взрослым, — подумала Марджори. — Совсем как Уильям".

Она уже собралась было пойти дальше, как в голове ярко вспыхнул крохотный отрывок воспоминаний. Что там говорил дядюшка Майкл на прощание в день, когда похитили Уильяма?

Она сказала ему: "Сегодня вечером я готовлю чешуа из курицы".

Он повторил: "Чешуа из курицы…" — потом замолчал надолго и добавил: "Про пену не забывай".

Тогда она подумала, что речь идет о соусе. Так почему же он все-таки это сказал? Ведь прежде Майкл никогда не заговаривал о кулинарии. Дядюшка предупреждал, что, возможно, кто-то в Кенсингтонских садах наблюдает за ней. Он предостерегал ее, что некто в Кенсингтонских садах может похитить Уильяма.

Про пену не забывай.

Про Пэна не забывай.

Когда Марджори зашла в дядину квартиру, он, укутавшись в шерстяное одеяло бордового цвета, сидел на диване. В квартире пахло газом и прокисшим молоком. Сквозь тюлевые занавески пробивался тоненький солнечный луч цвета слабозаваренного чая; дядюшкино лицо в его свете казалось совсем усохшим и желтым.

— Я как раз размышлял, когда ты придешь, — тихо прошелестел он.

— Ты ждал меня?

Он криво улыбнулся:

— Ты же мать. А матери понимают все.

Марджори опустилась на стул рядом с ним:

— В тот день, когда забрали Уильяма… ты предупреждал, чтобы я не забывала о пене… Или о Пэне… Ты имел к виду то, что я думаю?

Он взял ее руку и сжал с бесконечным состраданием, с беспредельной болью.

— Пэн — кошмар каждой матери. Каким он был, таким и останется навсегда, — вымолвил он.

— Ты хочешь сказать, что все это не просто сказки?

— Ох… Если иметь в виду то, как преподнес историю сэр Джеймс Барри — вплел туда всех этих фей, пиратов, индейцев, — то это, конечно же, сказка и выдумка. Но сказка, основанная на достоверном факте.

— Откуда ты знаешь? — спросила Марджори. — Прежде мне не доводилось слышать об этом.

Морщинистым лицом дядюшка повернулся к окну и начал рассказ:

— Знаю, потому что это произошло с моим братом и сестрой, и чуть было не случилось со мной. Год спустя, на великосветском обеде в Белгравии, [26]моя мать встретила сэра Джеймса и рассказала ему о случившемся. Шел приблизительно год тысяча девятьсот первый или тысяча девятьсот второй. Она надеялась, что по следам ее рассказа он напишет статью и предупредит всех родителей, которые поверят ему, ибо авторитет сэра Джеймса был велик. Но старик оказался таким сентиментальным дураком и сказочником… Маме он не поверил, больше того, превратил ее материнскую боль и мучение в детскую сказочку. К тому же книга Барри имела такой успех, что никто с тех пор не принимал маминых предупреждений всерьез. В тысяча девятьсот четырнадцатом году она умерла в психиатрической больнице в Суррее. В свидетельстве о смерти было сказано "помешательство", вот так-то.

— Расскажи же мне о том, что случилось, — попросила Марджори. — Дядюшка Майкл, я только что потеряла своего мальчика… Ты должен все мне рассказать.

Дядя пожал костлявыми плечами:

— Сложно отличить правду от вымысла. Но в конце восьмидесятых годов девятнадцатого века в Кенсингтонских садах внезапно стали пропадать дети… только маленькие мальчики, которых похищали прямо из колясок или вырывали из рук нянек. Все они потом были найдены мертвыми… большинство в Кенсингтонских садах, некоторые в Гайд-парке и Паддингтоне… но всех их нашли именно поблизости. Иногда на нянек тоже нападали, три были изнасилованы.

В конце концов в тысяча восемьсот девяносто втором году задержали мужчину, пытавшегося похитить ребенка. Несколько нянек признали в нем насильника и похитителя. Его судили в Лондонском центральном уголовном суде, вынесли обвинение по трем статьям, тринадцатого июня тысяча восемьсот восемьдесят третьего года приговорили к смертной казни и в последний день октября повесили.

Он оказался польским моряком торгового флота, бежавшим с корабля в лондонском порту после рейса на Карибы. Команда знала его под именем Петр. Человеком он был веселым и легким, по крайней мере до тех пор, пока корабль не бросил якорь в столице Гаити — Порт-о-Пренсе. Петр провел три ночи где-то на острове, а когда вернулся, первый помощник заметил, что выражение лица у него сделалось угрюмым и отталкивающим. Петра стали одолевать частые приступы бешенства, поэтому никто не удивился, когда в Лондоне он сошел с корабля и не вернулся.

Судовой врач решил, что Петр, возможно, переболел малярией: лицо у него было мертвенно-бледное с землистым оттенком, глаза налиты кровью. Кроме того, он постоянно дрожал и что-то бормотал себе под нос.

— Но если его повесили… — перебила его Марджори.

— О да, его повесили, конечно, — продолжал повествование дядюшка. — Как положено повесили, за шею, так он и болтался, пока не умер, а потом был похоронен на территории тюрьмы Уормвуд-Скрабз. Но через год в Кенсингтонских садах опять начали пропадать мальчики, снова нападали на нянек и насиловали их, и у каждой вновь находили те же самые царапины и порезы, какие наносил своим жертвам Петр. Видишь ли, он имел обыкновение разрезать платья жертв серпом.

— Серпом? — упавшим голосом прошептала Марджори.

Дядюшка Майкл потряс рукой, согнув указательный палец в форме крюка:

— Думаешь, откуда взял сэр Джеймс идею с капитаном Крюком?

— Но и меня так порезали.

— Точно, — кивнул дядюшка Майкл. — Именно об этом и речь. Тот, кто напал на тебя, тот, кто похитил Уильяма, — это Петр.

— Что ты говоришь? Твоей истории больше ста лет! Как такое возможно?

— Точно так же в тысяча девятьсот первом году Петр пытался выкрасть из коляски меня. Моя нянюшка пыталась отогнать его, но он полоснул ее по шее и перерезал яремную вену. Мой братец с сестренкой пытались бороться, но Петр обоих забрал с собой. Они были совсем малыши, и шансов победить взрослого у них, увы, не было. Несколько недель спустя пловец наткнулся на их тела в Серпантине. [27]