Пригоршнями она черпала воду и жадно пила. Сзади раздался шорох. Суолла рванулась вперед, но чья-то рука схватила ее за лодыжку, и она упала лицом в воду. Ее поволокли по земле, а она извивалась всем телом и укусила руку, сжимавшую ее лодыжку. Удар по голове оглушил Суоллу: она потеряла сознание.

Когда она открыла глаза, руки и ноги ее были связаны. И человек, захвативший ее в плен, сидел у костра и поджаривал на угольях змею. У него были всклокочены волосы, черная шершавая кожа, толстые губы и широкий нос.

Этот сын пустыни показался Суолле омерзительным и страшным. Он протянул ей кусок поджаренной змеи и оскалил зубы, когда она с отвращением отвернулась.

Поев, он вытер руки о волосы и что-то залопотал на непонятном ей языке. Суолла плотно сжала губы и посмотрела на него с невыразимым презрением и злобой. Глупая, глупая! Почему она не убежала, когда увидела след ноги на песке?

Слезы струились по ее щекам — слезы бешенства, а он захохотал, вообразив, что она молит о пощаде. С восхищением рассматривал он ее ассегай с эбеновой рукояткой; этот ассегай был гораздо лучше, чем его собственное оружие — грубо сделанное копье.

Потом он собрал свои пожитки — у него их было немного, — встал и ударил по спине Суоллу. Она не шелохнулась. Тогда он дернул ее за руку, заставил встать и ослабил путы на ногах. Набросив ей на шею петлю, он потащил ее за собой. Она плелась за ним и, вдавливая пятки во влажную землю, проводила борозды, надеясь, что по этим следам отыщет ее Дакуин. Дикарь, понукая свою жертву, ничего не замечал. Он вышел из долины, перевалил через холмы, а под вечер остановился у подножия нагроможденных одна на другую каменных глыб. Здесь он снова связал Суолле ноги, посадил на землю, а сам ушел на охоту: Суолла сидела, опустив голову между колен, и чутко прислушивалась к голосам животных и птиц. Когда спустились сумерки, где-то поблизости загудел страус.

Тщетно ждала Суолла вести от Дакуина и наконец заплакала, горько раскаиваясь в своей оплошности.

Внезапно издалека донесся протяжный жалобный крик обезьяны. Женщина встрепенулась: она вспомнила, что Дакуин научился подражать крику обезьяны. Значит, он нашел ее! Спешит на помощь!

Когда дикарь вернулся и принес чешуйчатую древесную ящерицу с синей головой, она покорно простерла к нему связанные руки.

Дикарь ухмыльнулся. Он был уверен, что голод и страх укротят эту женщину. Должно быть, она проголодалась и потому решила подчиниться его воле. Он развязал ей руки и смотрел на нее, пока она доставала из мешочка «палки, дающие огонь», и растирала в порошок сухую траву, заменявшую трут. Палку с пробуравленными отверстиями она зажала между большими пальцами ног, а другую палку стала быстро вращать, вставив предварительно заостренный ее конец в одно из отверстий. Показался дым, загорелись сухие листья. И вдруг в вечерней тишине громко прозвучал протяжный крик обезьяны.

Суолла подбросила сухих веток в огонь, и красные языки пламени потянулись к небу. Искоса посмотрела она на дикаря и встретила его злобный, недоверчивый взгляд.

Он заподозрил, что дело неладно. В этих краях обезьян не было. И странной показалась ему внезапная покорность женщины. Быть может, этот костер служил сигналом?

Он затоптал огонь, схватил Суоллу за горло, заткнул ей рот кляпом, связал руки и швырнул ее на землю. Потом поднялся на пригорок, и на секунду темная его фигура отчетливо вырисовалась на более светлом фоне неба. Этого было достаточно для Дакуина. Заглушив бешенство, он стал осторожно пробираться к высокому растению эвфорбия 16, которое росло неподалеку от того места, где Дакуин видел отблеск костра.

Он знал, что его подруга похищена каким-то человеком, не бушменом и не кафиром. На берегу пруда он нашел недоеденную змею и следы ног. Нога с широкой пяткой и растопыренными пальцами нисколько не походила на ногу кафира или бушмена. Дакуин решил, что похитителем Суоллы был отщепенец одного из племен, порабощенных арабами. Эти жалкие люди жили среди скал и храбростью не отличались, но были хитры, коварны и обычно норовили застигнуть врага врасплох.

Когда огонь внезапно угас, Дакуин сообразил, в чем дело. Суолла разложила большой костер, а дикарь затоптал его. Она хотела подать знак Дакуину, а он угадал ее мысль. Почему он насторожился? Его встревожил крик обезьяны. Он знал, что здесь, в пустыне, обезьяны не водятся. Значит, кричала не обезьяна, а бушмен, — бушмен, идущий по его следу.

Что сделал похититель с Суоллой? Быть может, он убил ее и обратился в бегство? Или же он притаился в засаде и подстерегает его, Дакуина, чтобы затем поработить Суоллу?

Подавив ярость, Дакуин крался вперед, как охотник, выслеживающий дичь.

Наконец приблизился он к растению эвфорбия с толстыми, словно распухшими ветвями. Здесь он опустился на колени, припал ухом к земле и услышал странное храпение, словно кто-то тяжело, с трудом переводил дыхание.

Дакуин хотел было броситься вперед, но раздумал и снова приник к земле. Чудилось ему, что Суолла, связанная, лежит среди каменных глыб; быть может, ей заткнули рот кляпом, но она не ранена, потому что не стонет. А похититель притаился где-нибудь поблизости и караулит, готовый убить врага или обратиться в бегство, если шансы будут против него.

Дакуин ждал, припав ухом к земле, прислушиваясь к малейшему шороху. Глаза его были широко раскрыты.

Он лежал неподвижно, словно лев, подстерегающий добычу. С детства умел он владеть собой и подавлять нетерпение. Он знал, что рано или поздно напряженное ожидание истомит дикаря, терзаемого суеверным страхом и голодом.

Действительно, похититель первым потерял терпение. Когда злоба его угасла, он испугался. Если кто-то его преследует, то не лучше ли бежать в темноте и увести девушку, а не дожидаться рассвета? По мере того как возрастал страх, росло и нетерпение. Наконец он не выдержал и подполз к Суолле, развязал ее, вынул кляп изо рта и даже протянул ей тыкву с водой.

Потом он заставил ее подняться на ноги и потащил за собой. Вдруг подле него раздался голос, дрожащий от злобы. Дикарь оглянулся, увидел врага и сломя голову помчался по склону. Тьма поглотила его.

Дакуин захохотал, а Суолла прижалась к нему, смеясь и плача.

— Я не убил его, — сказал Дакуин. — Почему я его не убил?

— Все равно, — сквозь слезы прошептала Суолла. — Пусть живет.

— Да, нужно беречь стрелы. Мы пойдем домой. Будем идти всю ночь.

Он тронулся в обратный путь. Она следовала за ним, с трудом передвигая ноги. Когда они подошли к пруду, где видела она накануне жираф, загорелась заря.

Суолла опустилась на землю и сказала Дакуину, что хочет отдохнуть, а он пусть идет дальше один. Тогда только заметил он, что веки Суоллы распухли, а лицо и шея исцарапаны. Он заскрежетал зубами.

— Если бы я знал, что он тебя обидел, я бы его убил.

— Принеси мне поесть, — попросила она.

Пока он охотился, она разложила костер. Вскоре Дакуин вернулся и принес цесарку.

Тогда она сказала ему, что видела накануне антилоп. Дакуин решил послать ее вперед; пусть она объявит женщинам, что он, Дакуин, принесет мяса. Они обрадуются, похвалят Суоллу и не будут сплетничать о ней у водоема.

Так и случилось. Но Дакуин вместо антилопы убил двумя стрелами гну. Одна стрела вонзилась в шею, другая — между ребер. Все хвалили Суоллу, но еще больше похвал пришлось на долю Дакуина.

Кроме мяса, бушмены ели не только коренья и травы, но и дикие плоды. В этом пустынном краю росли дыни «тсама», маслянистые бобы, сочные дикие фиги «марула», коричневые, как картофель, а также кафирские сливы, дикие апельсины и всевозможные сорта ягод — красные ягоды «мумнум», ягоды черные или покрытые пушком.

Когда созревали плоды, птицы и обезьяны устраивали пиршества, и к плодовым деревьям приходили слоны и человек. Слон оказывал предпочтение «маруле», антилопы с удовольствием жевали кожуру диких апельсинов, а павиан угощался красными кафирскими сливами. Красноклювые лесные голуби и попугаи слетались к фиговым деревьям. Что же касается человека, то любимым его лакомством были огромные плоды баобаба. С плода нужно было срезать верхушку, затем наполнить его водой и оставить настояться до утра: получался вкусный прохладительный напиток.