— Батюшки светы, да никак Андрей?

— Воротился, скажи на милость!

— А мы чаяли, женился ты давно в чужих краях, детишек завёл, богатства набрал!

— Видно, как ни хорошо за морем-то, а дома лучше?

Весёлые гридни и стольники княжеские плотной толпой окружили Андрея. Милые, родные, русские лица, русское платье! Так бы и перецеловал всех!

— Ох, лучше дома, братцы! Из всех лучше! — отвечал он, неистово хлопая по плечам то одного, то другого.

— Ай чудно ты обряжен-то! — хохотали приятели. Андрей оглянул свой золотом шитый французский камзол.

— Не успел ещё. Только-только приплыл — да бегом сюда. Князь что?

— Да ничего. Пойдём — рад тебе будет. Поди, от Анны Ярославны весточку привёз?

— И весточку и подарки батюшке королева посылает, — кивнул Андрей на богатую, золотыми лилиями украшенную шкатулку.

Словно в тумане каком поднимался Андрей по знакомому дубовому всходу. Вот здесь Анна на пол покупки бросила, что принёс он ей с торга на Подоле, да об Предславе его допытывала… Вот и дверь тяжёлая, с железными заклёпками, а за ней — переход тёмный в гридницу. Здесь пировали они после смотрин Ярославниных.

Здесь Савейр с мёду княжеского, старого, обезножел, да и запомнил тот мёд накрепко. Дальше — лестница невеликая в верхний терем, где княжны жили. Что-то там теперь? Разлетелись голубки по всей Европе и не воротиться им более под кров родительский…

В дверь покоя княжего он постучал тихо. Рука словно силы лишилась. Не ответил князь. В другой раз постучал Андрей. Незнакомый старческий голос откликнулся недовольно:

— Входи. Чего надобно?

Стараясь унять громко стучавшее сердце, Андрей переступил порог. Та же комната, где решалась судьба его, Андрея, те же сусальные звёзды на малиновой ткани стен, те же лавки тяжёлые, широкие, крытые парчой и мехами. Так же навалены книги в алых и синих переплётах на столе у маленького оконца. А за столом… полно, неужто это князь Ярослав? Сгорбилась спина, потускнели очи, поредели совсем белые волоса…

— Андрей! — вскричал князь и, вскочив, неверной, старческой походкой засеменил навстречу.

— Батюшка! Княже! — рухнул ему в ноги Андрей.

— Встань! Встань! — Ярослав обнимал и горячо целовал своего питомца. На глазах его, полуприкрытых сморщенными веками, выступили слёзы. Невольно заплакал и Андрей. Не чаял он таким увидеть Ярослава…

— Не хвор ли, княже мой? — с тревогой спросил он.

— Хвор? Нет, бог милостив. Хвори особой нет! А старость, конечно, не красит…

— Что за старость? Пяти лет не минуло, как прощались.

— Верно, верно. Только за эти годы отнял господь мою княгинюшку, а с ней — ровно и всю силу мою. Да ладно обо мне-то. У тебя почто серебро в волосах? Ведь на четвёртый десяток только-только перевалил…

— Годы — они разные бывают, княже. На чужбине-то год за десяток посчитать можно… Привёз я тебе письмо да подарки от королевы французской. Прими, княже! — Андрей с поклоном поставил на стол шкатулку и вынул из-за пазухи свиток, исписанный неровным почерком Анны. Не обращая внимания на шкатулку, князь жадно схватил и развернул послание дочери.

Читая его, он то улыбался, то хмурился, пытливо взглядывая на Андрея, а под конец весело рассмеялся.

— Гляди! — сказал он, повёртывая свиток к Андрею.

В самом конце письма была нарисована детская ручонка. Анна положила ручку сына на свиток и обвела её чернилами. Ручонка была изрядная, с толстенькими пальчиками.

— Здоровый, видно, внучонок-то мой! — воскликнул князь.

— Ох, здоровый, княже, и крикун такой — не приведи бог!

— Это он в меня. Матушка, княгиня Рогнеда, сказывала, бывало, что от меня покою вовсе не было. Ну, садись, Андрей, да рассказывай всё по порядку…

Долго рассказывал Андрей обо всём, что видал во Франции, что по дороге домой встретилось, как при дворе королевском живут, какая стала Анна, как любит и уважает её Генрих да и все французы тоже. Князь слушал не перебивая.

— А о чём ежели забыл, то прочитаешь, княже. Писал я для тебя день за днём, всякую мелочь записывал. Возьму с корабля кладь свою, принесу тебе то писанье…

— Добро. Говоришь, знатны купцы венецианские?

— Вельми знатны. И товары их — лучше не надобно.

— Как бы Киеву с теми купцами спознаться? Не хаживали они к нам, покамест. Парчу вот только венецианскую привозят к нам иногда.

— Очень далеко, княже. А товары их купить можно. Прикажи только. В Царьград они много привозят. Если ж самих купцов венецианских к Киеву привадить хочешь, надобно, чтоб из наших кто поначалу их по Днепру провёл. Вот хоть бы тот же Фёдор Кривой.

— Расчёту ему нет, — засмеялся Ярослав. — Куда верней товар тот самому скупить да нам с прибытком продать!

— И то верно, — улыбнулся Андрей.

— Можно другое спробовать, — задумчиво сказал Ярослав, — не поплывут ли киевские купчишки в Венецию? По русскому морю ходят же. Пусть бы в чужие края товары наши повезли.

— Ох, далеко, княже. Дорого те товары встанут, выгоды не будет. Да и море незнакомое…

— Ну, незнакомым морем наших не испугаешь. Ладно. То всё ещё впереди.

— Много, поди, и без Венеции мест, где русскими товарами торгуют…

— Много. Идут наши меха, воск, мёд и прочее добро во все стороны: и на север, за море Студёное, и в Царьград, и в Болгарию. Возят товары и на восток, в города козарские, в столицу ихнюю Итиль[19]… А взамен получаем мы ткани персидские, серебро арабское, мечи франкские и много другого, что надобно. Знают ли про Киев наш в чужих краях?

— Как не знать, княже? Богатым и многолюдным слывёт он повсюду. Вторым Царьградом зовут его. И твоё имя добре славится. Не зря же и король франкский по Анну к тебе прислал… Далеко слышна слава Киева… Долго ещё царствам европейским до него расти и по богатству, и по наукам. Генрих вон писать не обучен, да и дворяне придворные почти все пера в руках не держивали. А и порядку, как у тебя, в городах ихних и помину нет. Крестьянский да торговый люд ровно от волков в опаске живут…

— Анна-то как там? Хоть и пишет она, что привыкла, а несладко ей, поди?

— Было несладко, княже, хоть и не жаловалась она никогда — гордая очень. Ну, а теперь… теперь Филипп у неё.

— Характер свой не показывает ли? Горяча всегда была, своенравна…

— Горяча и теперь. Однако ж держит себя всегда пристойно, величество своё помнит. Умна Анна Ярославна, не по годам умна. Помнит, что королева она, а пуще того — что дочь Ярослава, князя Киевского. В тебя, пожалуй, удалась дочь, княже…

— Своенравием и я грешен, — улыбнулся князь, — да и горяч бывал смолоду. Теперь-то уж поунялся. Стишают годы нрав-то. Стихнет и Анна… О себе что ж ничего не расскажешь?

Зорко взглянул Ярослав на Андрея. Тот понял, что писала Анна об неудавшемся сватовстве его к Мадлене де Геменэ.

— Что обо мне говорить? Жил все эти годы одной надеждой, что ненадобен стану княжне и отпустит она меня домой. Нет мне жизни без Киева, княже…

— Да, не приживаются русские люди в чужих краях, — задумчиво сказал Ярослав, — не забыть им родной стороны. А останется буде кто — век свой тоскует. Иноземцы ж многие у нас, будто дома, живут. Вон варягов сколько на девках наших переженились, так ребята ихние, опричь материнской речи, другой и не ведают… Всё у нас ладно, Андрей, только надолго ли?

— О чём ты, княже?

— Об том, что стар я. Мало мне жить осталось…

— Господь милостив…

— Полно. Милость божья тут не поможет. Помру я скоро. А что после моей смерти станется, думать боюсь…

— Отчего ж так?

— А оттого, что пропасть может единство Руси Киевской. Слушай, Андрей. Много сыновей у меня, и каждому надел дать надобно. В Киеве сердцем хотел бы Всеволода оставить: умён, образован, смел, решителен, науку государственную превзошёл, с другими царствами наилучшим образом дела бы повёл…