Рандомизация — это легко: вырви листы и перетасуй, как делал Улитин. Однако. Это надо делать с умом. А кто сказал, что без ума? Надо, чтобы красота возрастала. Так это не рэндом, а просто планомерное действие художника. Ну, не планомерное — вдохновенное, так? В общем, согласен. Вот тут рэндом и разворачивается во всей красе, тут-то ему и лафа, где вдохновение.
Деррида — дерьмо. Я сейчас читаю Жоржа Батая. И ещё Корчинского «Революция от Кутюра». Ка?рчинский? А хуй его знает. А он знаешь что предлагает? Да это долго рассказывать. Ну, понятно.
Все слова принадлежат всем. Длинные сочетания слов принадлежат некоторым. Минималистам не принадлежит почти ничего. Сочетание слов «ой, полна» принадлежит Некрасову. Николаю, а не Всеволоду. А такие сочетания как «эх, полна» или «ой, полным» или совсем уж нелепое «эх полным» — не принадлежат никому. То есть опять-таки всем. Это одно и то же, как мы знаем из опыта социализма. Искусство принадлежит народу? Здесь можно сказать двояко. Во-первых, в смысле эпоса, там, фольклора. А во-вторых? Ну, то, что усваивается, а лучше — и присваивается. Когда фонарики качаются ночные. Вот примерно принадлежит. Интересный эпизод рассказывает в своих мемуарах Городницкий — по поводу песни «От злой тоски»… Ну, не буду пересказывать своими приблизительными словами. Ссылка дана — можно посмотреть.
Дядя с шарманкой, а ты не боишься, что если ты ещё раз заведёшь своё про вторник второе августа и про «хочешь обратно деньги», то кто-нибудь не выдержит и свернёт тебе шею? Мало ли кругом психов. — Нет, не боюсь. Потому что, возможно, это входит в мою художественную стратегию. — Да не пизди ты.
Let My people go. А то загребёшь по полную макушку. Нет, ты понял? Казни египетские. Никто не понял. Не let. Вот они и тут, эти казни. Никто опять ничего не понял. Надо, Moses, понятнее говорить. Не через своего братишку-заику, а внятно, то есть, артикулировать. Нет, Господь не фраер, Он ничего не объяснит, не надейся. Даже в той жизни. Так сказал профессор Морозов, генетик. А он знает. Но если принять во внимание несовершенство человеческой природы, то нельзя не согласиться, что недоразумения подобного рода происходили сравнительно редко.
Бо?льшая часть сознания идёт на борьбу с опьянением. Вот так оно бодрится и бодро идёт на борьбу. Оглядывается, чтобы сзади машина не сбила, как задумчивого Авалиани. Смотрит внимательно на зелёно-красные метаморфозы светофоров и думает себе: ага… Также и не качаться. Ступать твёрдо, но непринуждённо. А то менты. Расслабленно. А вам что надо? А то отберут деньги. Они так и зыркают всюду. А остановят — не найдут. В кармане рубашки под свитером. Там 150 рублей, я помню. Завтра утром проверю.
Ну а накануне Надин день рождения. Преподобного Серафима Саровского. Я понимаю ещё мучения за веру. Идеологические гонения там, — это куда ни шло, это я могу понять. Но какие-то тупые идиоты, которые думали у него деньги найти. Пьяные, наверное. — Вот это зачем нужно? Кому? Кое-как протащил свою траекторию посреди всего этого. И вот конечная точка. Здесь она обрывается. Размахиваешь своим билетом на вход? Как ты можешь хотеть деньги обратно, если ты ещё ничего не заплатил в прямом направлении.
Сатурнов век на исходе. Замедление земледелия. Неужели восемь? А впрочем… Где мы находимся? Кругла дуга орбиты. Сон Афродиты, ах, отойди ты хоть от меня-то, по крайней мере. Ка-ка-я страш-на-я жен-щи-на! Кто мо-жет е-ё лю-бить? Толь-ко ка-кой-то ста-рый муж-чи-на лет шес-ти-де-ся-ти. Смею надеяться, что на это надеяться я вправе. Так Костик писал Муре. Она не хочет, вот беда. Выходить. За него. Кстати, что он говорит о своём возрасте? Ты не верь, Ксенеч-ка, что ему тридцать шесть. На самом деле ему все добрых тридцать восемь. Ты помнишь моё лицо в этой некрасивой сцене с врачом? О, какой ста-рый и-зу-ро-до-ван-ный муж-чи-на! Кто мо-жет е-го лю-бить? Толь-ко Дез-де-мо-на лет шест-над-ца-ти.
Коридорная вошла — «ну, вы выезжаете?» — и обалдела. Как Машка доводила её до оргазма. Красивая картинка. А та улыбается. Иди сюда, — кивает молоденькой коридорной, — иди с нами, мы тебе тоже сделаем. Что вы мне сделаете? Восторг и упоение. Они могут так затопить, что не выплывешь. Свихнёшься. Или отчаяние и стыд. Ну, я не знаю.
Как ты сказал? — «полный привет» или «полный вперёд»? Я сказал «чёрный квадрат». А мне послышалось. Двое дерут одну — ох, как это сладко. Она просит ещё. Надо быстрей, а то время уходит. О, как сладко кок о кокосах толкует! Дёргается, скребёт, мешает. Потом наступила мёртвая тишина. Как будто бы она изошла кровью. Только слышно, как по низкой кровле ходят — одна, две — эти кары Господни. Молча. Проснулись и промышляют там что-то. Разве уже утро? А ты думала! Посмотри на часы. Неужели восемь?
С утра побрился. И галстук новый. В горошек синий я надел. Новые жильцы прибыли и прибалдели. Что это за бордель тут у вас? Коридорная быстро испарилась. Придётся самим смотреть выпуклыми глазами с похмелья — и ретироваться, не объяснившись. Пусть кто знает, тот и мычит что-нибудь. Мы ничего уже не понимаем. Только помним, что в два часа у нас уже поезд. Собрать бы разбросанные вещи. По разным комнатам улыбки. Наклейки на дверях. Ты помнишь, как мы встретились с тобой? Я этого никогда не забуду. Огонь видала, шрам у живота, но колени пса. Как дальше? Сейчас скажу. Зеркально. — На спине локон. А то вижу маршала дивного. Да, палиндромы часто бывают пророческими. Это за ними водится. Авалиани тоже достигал прозрений порой. Всё это суть живой журнал. Да нет, дело сложнее. Но как объяснишь? Называть своими именами? — Напрасные слова. Инсталляции сознания.
Кстати, Лёвшин звонил. Под большим впечатлением от утреннего заседания, финального. Аню Альчук оправдали вчистую. Самодурова с Василовской — к штрафу. Не к костру. Судья-то вроде благосклонный, понимающий. Да приговор вряд ли от него зависел. Судья решил: чтоб не было разврата, жените молодца, хоть девка виновата.
Он был более чем судья — духовник, борющийся за души, влекомые заблуждением в вечную погибель. Эта двойственная роль давала ему гораздо большую власть, чем та, которой пользовались светские судьи. Тем более что он старался выполнить свою святую миссию, не стесняя себя выбором средств. Нелегко было добросовестному судье, горячо желавшему уничтожить лисиц, расхищающих вертоград Господень, раскрыть тайники сердца. И поэтому мы не можем удивляться, что он спешил сбросить с себя оковы правильного судопроизводства, которые, не допуская его до беззаконных действий, могли сделать тщетными все его старания.
Не морочь мне голову. Какие там инсталляции? У нас есть два фундаментальных принципа: несознанка и отрицаловка. Через 15 дней у меня истекает «срок милосердия». То есть когда я могу прийти с повинной. А потом. Минимальное наказание — до смерти ежедневно помогать одному нищему. Нищета тщетна. Ах, если бы только это. Длинный список вопросов ко мне составлен заранее, чтобы облегчить допрос. Большинство их касается известных оргий. О малоизвестных что спросишь? Тем не менее никто не знает, что ещё может приоткрыться в любую минуту. Человек, раз почувствовавший вкус к ним, не имеет уже ни минуты покоя. Он боится выдать себя случайным словом или жестом. Он не знает, какие толки ходят о нём и куда больная фантазия может завести его завистников. Они скоро делаются агентами немилосердной репрессии. И кто ещё может вдруг стать ментом?.. Каждое разоблачение влечёт за собой цепочку новых. Эти цепочки ветвятся, натягиваясь во всех направлениях. Пока наконец ни один хоть сколько-нибудь виноватый или причастный не может больше жить спокойно.
Небогатый не может иметь полноценного секса. Вот уж глупость! Я не достал обещанную сумму, поэтому разыгрываю драму. А он мужчина хоть куда. Он служил. В ПВО. Ты, блядь, ты видишь эту двухвостую плеть? Ты одна мне несказанный свет. Ты сейчас будешь наказана. За что? За то же, за что и вся природа. Потому что требует, требует, требует. О, нищета! Тщеславие тут ещё, к тому же. Вся природа — энергетический дисбаланс. Настолько, что тебе, мне и не снилось. Система, весьма удалённая от равновесия. Так сказал профессор Пригожин, биохимик. А он знает… Значит, эти деньги, деньги, деньги — тренькают, как колокольчик на корове, которую куда-то гонят. Пастись. Она покорна и смирна. Но мы-то умеем книжки читать? Хочешь спастись — постись. Ты права — стоит заработать, как сразу возникнут и траты (казалось бы, необходимые).
