Удар получился громкий. И сильный — парень не шевелился. А я… чуть не заорал в голос — коленкой стукнулся.

Пережил… ощущение. Стряхнул выжатые болью слёзы. И пополз. Добрался до его горла, пощупал жилку — пульс есть. Жаль. Вытащил из Хотенея нож и перерезал горло бесчувственному телу. Остриё у ножика острое. А лезвие — тупое. Пришлось пилить.

Парень, не приходя в сознание, забулькал кровавым фонтаном. Обильно, после того как я вытащил нож, потекла кровь и из Хотенея. Подсунул ножик под правую руку «холопа верного» и осторожно, стараясь не замараться, отполз к лавке.

А этого-то за что?! — Не «за что», а «почему». Потому что свидетель.

Парень этот мне… никак. Просто оказался не в том месте не в то время. Извини. «И царствие божие примет тебя в распахнутые двери». Там — всех таких принимают.

В смысле — невинно убиенных. А не тех, про кого вы подумали.

Подобрать одежду оказалось непросто. Как-то вырос… незаметно. Кафтан Хотенея затрещал в плечах. Сапоги не налезали вообще. А вот рубаха, штаны, шуба, шапка… приемлемо — в «Святой Руси» почти нет подогнанной по фигуре одежды. Чтобы не болталось — подпоясывайся.

Исподнее — пропускаем. Хуже всего с обувкой. Кончилось тем, что я замотал ноги какими-то полотенцами вместо онучей и влез в свои «губанские» лапти. Напоследок вылил в прихожей на сложенные поленья обнаруженный кувшин с маслом. В получающуюся от стекающих капель лужу поставил огарок.

Когда покойников найдут, то, поскольку один умер сразу, от удара в сердце, а другой имел возможность подёргаться, посчитают, может быть, что они убили друг друга. Одним ножом. Если эта шутка со свечкой сработает и всё сгорит, то подумают, что оба погибли на помойке. В смысле — в бане.

А если ни то, ни другое… А даже если и получится… Если я и вправду придавил того кнутобойца… Порезвился Ванечка по городку русскому — три покойничка за прогулочку. Надо сваливать. Быстро. Далеко. Надо… Для начала — с усадьбы.

7

Не думаю, что мне бы удалось уйти в нормальных условиях. Но нынче в Луках ожидают приезда Великого Князя. Из-за наплыва гостей, собаки, которые в любом русском городе в любую ночь при появлении постороннего симфонический концерт устраивают, за предшествующие дни приморились. А если собачки по будкам сидят, чтобы важных гостей не беспокоить, то… значительно проще.

Баня, как обычно на «Святой Руси», на задах усадьбы. Высунул нос из двери — две тропинки. Одна — к центральному строению, другая — к забору. Топ-топ… Ага. Калитка. Заперта, конечно. Но — изнутри. Снять засов… Переулочек. Никого. Темно. Сверху — звёзды, сзади в стороне — костры горят. У крепостных ворот стража греется? Тогда — вдоль да по стеночке…

Алкоголики бывают трёх типов: малопьющие — им всё мало, выносливые — их выносят, и застенчивые — держатся за стенку. Как я. Топаю. Лишь бы не упасть — не встану. Рукавицы забыл! Нет, рукавиц там и не было. Тогда — фиг с ними. Топ-топ.

Заскочить наверх как в Ростове, когда я с Софочкой Кучковной через стену лазил… — не осилю. Нет телеги с бочками и помощницами. Иду вдоль стены, выглядываю какую-нибудь лестницу. В глазах, временами, всё плывёт. Самое главное — не останавливаться. А то — завалюсь. «Светоч прогрессизма и надежда всего человечества — замёрз в сугробе»… забавно будет.

Вдруг распахивается дверь в избёнке, мимо которой я ковыляю. По глазам бьёт свет, громкий мужской смех, теплом пахнуло.

— Оп-па! А эт хто? А ну стоять!

Из двери вываливают два здоровых мужика. Гридни. В кольчугах, с мечами.

Ё… Попал. Ся. Теперь мне…

На вопрос… С больной глоткой… Я не смог ничего лучшего, чем пискнуть. Фальцетом. И — наездом:

— Ты кому говоришь?! Хамло! Мурло!

— Чего?!

Один из мужиков развернулся, чтобы врубить мне кулаком по уху. Другой, внимательно разглядывавший меня в отсвете из открытой двери, вдруг перехватил его руку.

— Стой. Глянь — кажись пожар. Сбегай-ка.

Он махнул головой куда-то мне за спину. Боец хмыкнул, придерживая левой рукой меч на боку, неспешной рысцой устремился в ту сторону, откуда я пришёл.

— Ну что, е…ло, х…ло и зап…ло? Опять щиты княжеские испортил?

— Ч-чего?

Не понял. Совершенно. Это он к чему? Или — об чём?

Гридень уловил мою полную прострацию, внимательно оглядел меня ещё раз и, уже уверенно, подтвердил:

— Ты. Ну точно ты. Шпынь злокозненый. Другого такого придурка — в жизни не видал. Сверху — боярская шапка с шубой, снизу — лапти с онучами. Точно. Прыщ хитрокаверзный.

Глянув в ту сторону, куда убежал его напарник, где потихоньку начало отсвечивать пламя пожара, ехидно уточнил:

— Твоё? Опять каверзу учинил?

Я тупо смотрел в бороду этого мужика.

Это — конец. Моё прошлое, смоленские приключения «в прыщах» — догнали меня. Была у меня там история с парадными княжескими щитами, которые по дороге от мастерской щитовика до княжеского подворья загадили кровью и мозгами моего тогдашнего напарника.

— Здоров стал. И не узнал бы. Но — пищишь. Как пищал свои стишки матерные… Мы тогда их все выучили. С этими твоими х…лами. Как скажешь посадскому — так он, слышь-ка, пасть распахнёт и стоит берёзой. Только шелестит негромко. И мытарь его как хочешь.

Гридень ещё раз пристально оглядел меня с ног до головы.

— Прошлый раз ты щиты красные со свежим упокойником в Княжье Городище вёз. Ругал нас тогда, всё торопил, перед светлым выслужиться хотел. После за тобой, вроде, вои скакали. Кажись — имать. Ну и как? Догнали?

— Не срослось.

— А чего морда битая?

— Били.

— Ага. А ныне куда?

— Отсюда.

— Вона чего… Ну, пошли.

Он уже отошёл на пару шагов, когда я, будто проснувшись, двинулся за ним. Ни… никаких мыслей. Он меня властям сдавать ведёт? Бежать? Из меня сейчас бегун… как из безного. Напасть на него? На вооружённого здорового мужика?! Нападун из меня… как из безрукого. Тот-топ. Тупо. По улице как по судьбе. В неизвестность. Навстречу гадостям.

Через сотню шагов мы вывернули на площадку перед крепостными воротами. Возле башни, чуть в стороне, горел костёр, стояли и сидели стражники, человек пять-шесть. Старший их обернулся в нашу сторону. Мой проводник шагнул к нему:

— Здорово. Во, выпусти.

— А хто таков?

Сопровождающий наклонился к начальнику караула и несколько лениво, негромко, явно не желая объявлять всем присутствующим, но и не скрываясь особенно, объяснил:

— Боярич. Смоленский. Из прыщей. Ещё Мончаковских. У Гаврилы-оружейника обретался. По делам «самого» посылаем был.

— А тута чего?

Мой проводник хмыкнул. Отодвинулся чуть от собеседника, окинул взглядом внимательно слушающих и вглядывающихся остальных стражников. И довольно громко, чтобы все слышали, хотя и без нажима, сообщил:

— Я — не спрашивал. А он — не сказывал. Охота тебе — ты и любопытствуй. А я пошёл. Мне лишку знать… не надобно.

— Дык. Эта… Постой! Велено ж никого!

— Да ну? А ты вспомни. Велено никого не впускать. А насчёт выпускать… Или, там, хватать-держать… Я разок его придержал. Мертвяк свежий у него на руках был. Да… А после три дня разговоры разговаривал. То у посадника, то у кравчего. Напоследок — у окольничего. В порубе… Коли тебе охота…

— Не-не-не! Ты привёл — ты и выводи нахрен! А мы не видали, не слыхали. Веди-веди. К едрене фене!

Караульщики открыли калитку в воротах. Тяжко, с едва сдерживаемым стоном я согнулся и вылез наружу. Следом выпихнулся мой проводник.

— Дорогу-то найдёшь? Ну, не поминай лихом.

— Постой. Имя хоть скажи — за кого богу свечку в церкви ставить?

— А оно тебе надо? Имя моё? Человек божий, обшит кожей. Шагай-шагай, не завались. Куда — не спрашиваю.

— Ты хоть скажи — почему? Ну… Помогаешь?

— Почему? Э-эх… Скучно, паря. Ты тогда со стишками своими… мы ж потом год над ними посмеивались. Твоё «ло» ко всякому слову приспосабливали. Дал же бог талант материться весело. Иди-иди с отсюдова. И знать не знаю, и видом не вижу.