Взглянув на Хастура я поинтересовался:

— Надеюсь, я не загнусь от такой царапины? — и осторожно осмотрел глубокий порез.

— Погодите, — удержал меня Регис, — кое-что еще перед тем, как вы выйдете. Доктор Элисон — вы помните, что случилось?

Я поглядел на него с усиливающимся ужасом. Подтверждались мои наихудшие опасения.

— Вы изменились. Вероятно шок от зрелища… — он остановился на середине фразы, а я сказал:

— Последнее, что я помню: кровь на теле Килы, когда мы снимали с нее рубашку. Но, видит бог, кровь не могла испугать меня, а Джей Элисон — хирург и наверняка навидался всякого.

— На это я вам ничего сказать не могу, — у Региса был такой вид, словно он знал больше, чем сказал. — Я не думаю, чтобы доктор Элисон… он не слишком похож на вас… был слишком озабочен Килой. А как вы?..

— Какого черта? Я хочу убедиться, что с ней все в порядке, — я внезапно замер. — Регис, они все видели это?

— Только Хендрикс и я, — ответил Регис, — но мы будем молчать.

— Спасибо, — задумчиво проговорил я и ощутил его молчаливую, успокаивающую поддержку. — Черт! Кем бы он ни был: полубогом или князем — он мне нравится.

Я вышел, зачерпнул немного из котелка и сел между Килой и Хендриксом. Несмотря ни на что, я отдавал себе отчет в том, что мы не можем здесь задерживаться. Здесь мы были все так же уязвимы. Итак, в каком положении мы оказались?

Если мы сможем двигаться достаточно быстро, то уже сегодня вечером будем рядом с Даммеруггом и тогда завтра сможем перейти его еще до восхода солнца. Днем снег нагревался и всегда был шанс попасть под лавину. Да и топать по талому снегу небольшое удовольствие. Выше Даммеругга были соплеменники, я смог бы объясниться на их языке.

Пока все это я прокатывал в голове, Хендрикс с сомнением посмотрел на Килу.

— Сможет ли она подниматься?

— А остаться? — возразил я, но все же подошел к ней и присел рядом.

— Как ваша рана? Сможете продолжать подъем?

Она свирепо сверкнула глазами.

— Естественно смогу! Я уже сказала вам, я не слабосильная девчонка, а Свободная Амазонка!!!

Она отшвырнула одеяло, которое кто-то накинул ей на ноги. Ее губы слегка сжались, но широкий шаг был устойчив, когда она подошла к огню и налила еще супа.

Мы свернули лагерь в считанные минуты. Самки Следопытов подхватили почти все, что можно было легко унести, и не было смысла разбирать палатку — они вернутся и отыщут ее. А если мы вернемся в сопровождении Следопытов, у нас эти проблемы отпадут.

Я приказал своим людям оставить все, кроме самого легкого и проверил каждый из оставшихся рюкзаков. Запас провизии на ночь, (мы израсходуем его уже в ущелье) несколько грубых одеял, мотки веревки, солнцезащитные очки. Все остальное мы оставили на стоянке.

На этот раз было похуже, чем все что было до этого. Прежде всего: солнце уже заходило и ветер был холодный, как лед. Почти у каждого из нас было по нескольку (пусть не тяжелых) ран, которые здорово мешали на подъеме. Кила была бледна как мел, но не щадила сил. Хендрикса мучила горная болезнь и мне приходилось помогать ему. Правда, онемевшая от удара раненная рука не позволяла себя натруждать.

Это была широкая отвесная скала, в сравнении с которой мы походили на крохотных насекомых, цеплявшихся конечностями за неровности камня. Я гордился, что первый веду здесь людей.

К тому времени, как мы поднялись на тридцатифутовую стену и карабкались вдоль уступа, где мы могли вновь напасть на след — я почувствовал, что мне пора смениться. Когда все подтянулись, я поменялся местами с Ларрисом, державшимся лучше, чем самый профессиональный альпинист.

Он тихонько произнес:

— Мне показалось, вы сказали: был след?

Я растянул рот в том, что как я полагал, можно было назвать усмешкой — но не вполне справился с этим.

— Для Следопытов — слишком высоко. И ни один из них еще не ходил этим путем.

Сейчас мы медленно перебирались через снега. Раз или два пробарахтывались сквозь сугробы, а затем короткая сильная вьюга минут на двадцать лишила нас зрения. И мы, схватившись друг за друга, пережидали ее, борясь с ветром и ледяным дождем со снегом.

Ночью мы остановились в расщелине, почти не занесенной снегом, высоко над линией деревьев, где были только низкорослые шипастые кустарники. Мы срубили часть из них и свалили в кучу, чтобы как-то защищаться от ветра и улеглись под ними. С сожалением мы все вспоминали уют прежнего лагеря, покинутого нами.

Эта ночь осталась в моей памяти, как одна из самых жутких. Если не считать звона в ушах, высота не волновала меня — но другие переносили ее не так хорошо. У нескольких человек была сумасшедшая головная боль, рана Килы, должно быть, доставляла ей страшные неудобства, Хендрикса одолела горная болезнь в самой страшной и мучительной форме — сильные судороги и тошнота. Я был доведен до отчаяния всем этим, но ничего не мог поделать. Единственным средством был кислород или более высокое давление, но это было не в моих силах…

Под пронизывающим ветром, тесно прижавшись друг к другу — мы согревались теплом тел, укрывшись одеялами. Перед тем, как пристроиться сбоку от Хендрикса я огляделся и увидел девушку, улегшуюся чуть в стороне от остальных. Я собрался позвать ее, но Хендрикс меня опередил.

— Ползи сюда, девочка. — И добавил холодно, но не безразлично. — И пусть тебя не беспокоит всякая чепуха.

Кила коротко усмехнулась и я понял, что она решила: безнадежно объяснить что-либо этому здоровяку, который так туп во всем, касающемся дарковерского этикета. Ее голос был резок и отрывист:

— Она меня не беспокоит… — и распутала тяжелую накидку перед тем, как сползти в наше гнездо из одеял.

Ее мышцы были сведены судорогой и она была холодная как ледышка, несмотря на одеяло, которое укутывало ее. Мы были притиснуты друг к другу и голова Килы покоилась на моем плече. Сквозь полудрему я почувствовал, как она в поисках теплого места свернулась калачиком и прижалась ко мне. Я вдруг отчетливо осознал, что чувствую ее близость, причем, как ни странно, с благодарностью.

Девушка конвульсивно вздрагивала и я прошептал:

— Бок болит? Тебе холодно?

— Немного. С тех пор, как я была в таких высотах — прошла уйма времени. Но вот что у меня не выходит из головы: эти женщины…

Хендрикс закашлялся, неловко дернувшись.

— Я не пойму: эти создания, что на нас напали — они что, все бабы?

Я объяснил:

— Среди Людей Неба, как и повсюду, рождается больше женщин, чем мужчин. Но Следопыты так регулируют свою жизнь, что у них нет свободного пространства в Гнезде для лишних женщин. Так, когда девочка по их меркам достигает зрелости, другие женщины вышвыривают ее из города пинками, и она бродит в лесах, пока какой-нибудь мужчина не предъявит на нее свои права и не приведет ее с собой. Тогда ее не могут никуда выслать, хотя, если она не рожает детей, ее могут сделать прислугой остальных его жен.

Хендрикс издал возглас возмущения.

— Вы думаете, это жестоко? — С неожиданной страстью спросила Кила. — Но ведь в лесу они могут жить и находить себе пищу. И не умрут голодной смертью. Многие из них предпочитают лес жизни в Гнезде. Они прогонят любого мужчину, подошедшего слишком близко к ним. Мы, кто называет себя «гуманистами», зачастую не делаем для наших женщин даже этого.

Она замолчала, вздохнув с затаенной болью. Хендрикс ничего не ответил, лишь как-то неопределенно хмыкнул.

Некоторое время я пытался собрать все силы и забыть, что рядом лежит женщина, после чего сказал:

— Давайте прекратим разговоры. В отличии от нас другие хотят спать.

Через некоторое время я услышал храп Хендрикса и спокойное дыхание Килы. Сонно прикинул, что стал бы чувствовать Джей в подобной ситуации. Он, который ненавидел Дарковер и избегал всяких контактов с нелюдями — он лежит между Свободной Амазонкой и полудюжиной вообще не поймешь кого.

Мне пришлось отказаться от этих мыслей из опасения, что это может как-то пробудить доктора Элисона в наших с ним мозгах. Но надо было о чем-то думать, лишь подавить сознание того, что ее голова покоится на моей груди и ее дыхание щекочет мне шею. И только немалым усилием воли я не дал своим рукам скользнуть на ее груди, теплые и хорошо ощутимые под свитером.