– Ну уж это вам виднее. Мое дело – здоровье военнослужащих, а не безопасность базы. Надеюсь, вы сумеете объяснить генералу Офри, что стряслось с его женой. Только чур не просить, чтобы я подтвердил, будто кое-кто из дамочек, в том числе миссис Офри, повредились в уме без всякой причины.

Майор взвесил все за и против и решил, что обращаться к врачу с такой просьбой действительно не стоит. Ну ладно: за все ответит лейтенант Хара.

– Скажите, а как себя чувствует Хара?

– Как может чувствовать себя человек, получив удар в пах и надышавшись ПГ-2? Я уж молчу о том, что у него всегда мозги были не в порядке. А сегодня ему пришлась бы очень кстати вот такая штука, – врач взял в руки коробочку от крикетных шаров.

Глаусхоф задумчиво осмотрел ее, перевел взгляд на Уилта и спросил:

– Для чего террористу эта хреновина?

– Наверно, боялся того же, что схлопотал лейтенант Хара. – предположил врач и направился к двери. Глаусхоф прошел вслед за ним в соседний кабинет и вызвал капитана Клодиак.

– Присаживайтесь, капитан, – предложил он. – Расскажите-ка по порядку, что же сегодня произошло.

– Что произошло? Думаете, я знаю? Этот маньяк – Хара…

Глаусхоф жестом остановил ее:

– Должен вам заметить, что в настоящее время лейтенант Хара очень плох.

– Скажете тоже – «в настоящее время». Он всегда был плох. У него шариков в голове не хватает.

– Ну, сегодня, положим, ему зашибли не голову.

Капитан Клодиак жевала резинку.

– Значит, те шарики, что у нормальных мужчин между ног, у него в голове. Но меня это не касается.

– Напрасно вы так думаете. Избить младшего по званию, это, знаете ли, чревато.

– Так же, как и развратные действия в отношении старшего по званию.

– Вполне вероятно. Только вы сперва докажите.

– По-вашему, я вру? – возмутилась капитан Клодиак.

– Нет, что вы. Я-то вам верю. А вот поверят ли остальные, сомневаюсь.

– У меня есть свидетели.

– Были. Судя по словам врачей, на них уже нельзя рассчитывать. В свидетели они, можно сказать, не годятся. Паралитический газ плохо действует на память. Вы разве не знаете? А по поводу избиения лейтенанта Хары составлен протокол, и вам едва ли удастся его оспорить. Возможно, вам и не придется его оспаривать, и все же я бы советовал оказать кой-какое содействие нашему отделу.

Капитан Клодиак пристально посмотрела майору в лицо. Физиономия не из приятных. Но в положении капитана другого выхода нет.

– Что вам от меня надо?

– Я хочу знать, о чем говорил Уилт. Что он там болтал на своих лекциях. Можно было понять из его слов, что он коммунист?

– Я ничего такого не замечала. Иначе доложила бы.

– О чем же он рассказывал?

– Ну, о парламенте, о том, кто за кого голосует на выборах. Что англичане думают о том о сем.

– О том о сем? – переспросил Глаусхоф, недоумевая. что такая аппетитная бабеночка находит в лекциях. на которые он, Глаусхоф, не пошел бы и за большие деньги. – О чем же именно?

– О религии, о браке, о… Мало ли о чем.

Битый час майор расспрашивал капитана Клодиак, но так ничего толком и не узнал.

Сидя на кухне, Ева поглядывала на часы. Пять часов утра. Ева уже в два была на ногах и предавалась самым разнообразным чувствам. Вчера, ложась в постель, она осерчала на мужа: «Ну вот, опять зашел в пивную и надрался. Теперь пусть только пожалуется на похмелье». Она все заводилась и заводилась, но в час ночи злость сменилась тревогой. Генри никогда еще не задерживался так долго. Не случилось ли чего? Что только ни приходило ей на ум: попал в аварию, арестован за нарушение порядка в нетрезвом виде. В конце концов ей стало казаться, что в тюрьме с Генри произошло самое ужасное. Он же занимается с извергом, с убийцей Маккалемом. То-то в понедельник после урока он был сам не свой. Правда, он порядком выпил, но Еве почему-то запомнились его слова про… Нет, не в понедельник. В понедельник он вернулся, когда Ева уже спала. Значит, во вторник утром. Ну да. Он прямо места себе не находил. Батюшки, как она сразу не догадалась: Генри был напуган! Он сказал, что оставил машину на стоянке, а вечером то и дело опасливо поглядывал в окно. Машину разбил. Тогда Ева думала, что виновата его обычная расхлябанность, но теперь-то она понимает… Ева зажгла свет и встала с постели. Что же это: под самым ее носом разыгрывается какая-то кошмарная история, а она "и знать ничего не знает.

Ева опять обозлилась. Генри в своем репертуаре: как что-нибудь важное, так он скрытничает. Думает, она и совсем дура. Конечно, рассуждать о книгах и вести умные разговоры с гостями она не умеет, зато знает толк в житейских делах. Вон хоть близняшки: кто скажет, что Ева пристроила их в плохую школу?

Так прошла ночь. Ева сидела на кухне, беспрестанно пила чай, нервничала, злилась, ломала голову, кому звонить, а потом решила не звонить никуда. Ни к чему раздражать людей звонками среди ночи. Может, дело выеденного яйца не стоит: машина сломалась или заехал к Брейнтри, выпил и побоялся, что полиция задержит, а он за рулем пьяный. Тогда правильно сделал, что остался. В таком случае она может спокойно ложиться спать…

Но, несмотря на этот сумбур мыслей и чувств, на душе у Евы все время кошки скребли. Какая же она была дура. что послушала Мэвис и связалась с доктором Корее. Что Мэвис вообще понимает в сексе? Она же не говорит, как они там с Патриком в постели. Еве, правда, и в голову не приходило спросить, да Мэвис и не расскажет. Она только жалуется, что у Патрика вечно амуры на стороне. А может, Мэвис сама виновата. Может, она фригидна, или не слишком чистоплотна, или все время норовит подчинить Патрика своей воле, или ей не хватает женственности. Да мало ли что. Это же еще не повод, чтобы пичкать мужа – как их? – стероидами или гормонами и превращать его в сонного толстунчика – такого и мужчиной не назовешь, – который все вечера напролет пялится в телевизор и не справляется на работе. А Генри, в общем-то, не такой уж плохой муж. Рассеянный только: делает что-нибудь, а мысли витают бог знает где. Вон в воскресенье чистит картошку к обеду и вдруг заявляет: «По сравнению с нашим викарием, Полоний был просто великий мыслитель». С чего это он брякнул? Ведь два воскресенья подряд не был в церкви. Ева спросила, кто такой Полоний; оказывается, просто-напросто герой какой-то пьесы.

Да, Генри действительно не от мира сего. Но Ева и не требует от него житейской сметки. И все-таки у них случаются нелады, особенно из-за близняшек. Почему Генри никак не хочет признать, что у девочек необычные способности? Нет, насчет необычных способностей он согласен, но имеет в виду не те способности. И к чему он обозвал их «птицами одного помета»? А то и похлеще прозвища выдумает. Или эта гадкая история с кулинарным шприцем. Неизвестно, как после нее девочки станут относиться к мужчинам. В том-то и беда, что Генри какой-то бесчувственный.

Ева встала из-за стола и, чтобы развеяться, принялась наводить порядок в кладовке. В половине седьмого в кухню спустилась Эммелина в пижаме и помешала ее занятию.

– Что это ты делаешь? – спросила она, как будто сама не видит.

Ева, не чуя подвоха, отрезала:

– По-моему, и так понятно. Чего ты пристаешь с глупыми вопросами?

– А вот Эйнштейн сомневался в самом очевидном, – по своему обыкновению, Эммелина завела разговор о том, в чем Ева не разбиралась и потому не могла возражать.

– В чем сомневался?

– Что кратчайший путь между двумя точками – прямая.

– Разве не так? – Ева сняла банку мармелада с полки, где стояли банки с сардинами и тунцом, и поставила в отделение для варенья.

– Конечно, не так. Это же всем известно. Кратчайший путь – кривая. А где папа?

– Я не понимаю, как это… Что значит «где папа»? – неожиданный скачок с заоблачных высот к повседневности озадачил Еву.

– Я просто спросила, где он. Его нет?

– Нет, – Ева разрывалась между желанием задать дочери взбучку и необходимостью хранить невозмутимый вид.