Что за ерунда? Какой дрессированный ёж? Это ж совершенно тупая животина, которую научить чему-либо вообще нереально! Она людей к себе вообще не подпускает. И ведёт ночной образ жизни. Жрёт она ночью, а не забирается в чью-то постель!

Я секунды две тупил, а потом меня прошиб холодный пот и я, вперёд собственного визга, бросился обратно на почту, к телефону. Попытка напроситься на приём к наркому внутренних дел, закономерно, ни к чему не привела.

— Товарищ Любимов, вам же уже сказано, что нарком Ежов в отпуске! Обращайтесь к его заместителям!

— К сожалению, дело очень личное и очень важное, поэтому мне необходим сам нарком Ежов! Можно с ним как-нибудь связаться? В крайнем случае, если нарком в отъезде, я сам могу к нему выехать. Не подскажете куда?

— Вряд ли у вас это получится, — в телефонной трубке послышался смешок. — Нарком Ежов находится на лечении за границей. В Австрии.

Вот оно! Точно, едрёна кочерыжка! Ай да Аня, ай молодец! Чёрт, а письмо-то сколько шло?

— Спасибо, — буркнул я, спохватившись, что ещё держу трубку и повесил её на рычаг.

Так, "крылышки", авиапочта, глянул я на конверт. Всё равно это несколько дней. Да у меня времени в обрез!

— Собирайся, отъедем поговорим, — с трудом дождавшись своей очереди в приёмной, ввалился я в кабинет наркома.

— Товарищ Любимов, что ты себе позволяешь? — возмутился Кожанов.

— А, простите, товарищ нарком. Не будете ли вы так любезны, составить мне компанию в поездке? Для обсуждения одного щекотливого вопроса наедине, — я, карикатурно-любезно, повторил своё предложение.

— Это абсолютно необходимо? У меня через двадцать минут совещание назначено.

— Тваюмать, морячок!!! Это необходимо! Если хочешь жить, оторви свою задницу от стула и марш за мной!!! — на нервах я орал так, что даже в приёмной, за обитой толстой кожей тяжёлой дверью, притихли.

— Совсем спятил! — потрясённо констатировал очевидный факт Кожанов. — Помогу я тебе с этими самолётами, скажи только как и зачем. Чего так орать-то? Тоже мне вопрос жизни и смерти!

— Какие в задницу самолёты! — процедил я сквозь зубы, оперевшись двумя руками о длинный стол наркома. — Я же сказал, твоя башка на кону! И моя тоже! Поехали, здесь уши могут быть…

Кремлёвская набережная, забранная в гранит, выглядела точно так, какой я её помнил с детства. Даже на какой-то миг показалось, что я опять в своём времени и вот-вот встречу на пустой дороге какой-нибудь "крузак" или "мерин", а может быть и обычную раздолбанную "шестёрку" с водителем-горцем, разъезжающим по городу в поисках заработка. Но не было встречных горцев и вообще никого не было. Уж такое место Кремлёвская набережная, что тут можно только гулять, а проходить "насквозь" по делам просто неоткуда и некуда, такие дела. А кто ж гуляет в разгар рабочего дня? Вот поэтому я и выбрал это место для разговора, к тому же, до наркомата ВМФ рукой подать.

Я остановил машину и вышел, Кожанов последовал за мной. Ещё при отъезде из наркомата я категорически настоял, чтобы тот ехал без порученца и на моей машине.

— Ежов завербован немцами, — начал я без предисловий. — Надо что-то срочно предпринять, времени совсем нет. Информация поступила по почте.

— От кого? — уточнил Кожанов.

— Анна постаралась, считай, свой первый орден заслужила. Вот, читай, — я сунул наркому письмо.

— Да, дела, — хмыкнул Кожанов, пробежав листок глазами. — Сомневаюсь я только. Вряд ли этот немец решился бы работать самого Ежова. Вероятностью того, что наркомвнудел в курсе всех фокусов, он не мог пренебречь. Если не совсем дурак, конечно. Но такие в разведке долго не живут.

— Я из письма понял, что Ежов сам вляпался по самые уши без посторонней помощи, а Энглер только воспользовался ситуацией.

— Считаешь, Николай на это способен? У него анкета чиста кристально…

— Считаю, что если его взять и тряхнуть, как следует, посыпется из него такая грязь, которую и представить нельзя. Погоди, он ещё в мужеложстве признается…

Кожанов промолчал, а потом, как бы рассуждая сам с собой, проговорил.

— Не любишь ты Ежова, товарищ Любимов, ой не любишь! Уж не пытаешься ли ты нас лбами столкнуть? Зачем тебе это?

— Затем, что я Тёмный Властелин и хочу захватить власть над миром! — не удержался я от сарказма. — Что за чушь? Развели здесь тайны мадридского двора!

— Ну, ну, не горячись. Так, к слову пришлось, — Кожанов перешёл на резкий, деловой тон, от былой туповатости не осталось и следа. — Значит, полагаешь, Энглер тебя просчитал уже?

— Наркомат обороны для него, считай, прозрачен. Сам начштаба РККА в агентах! Наверняка уже давно обо мне справки наведены и установлено, что я служу в НКВД. Теперь, когда у него на крючке Ежов, он, голову даю на отсечение, первым делом спросил про меня и понял, что за мной никто не стоит!

— Я за тобой стою!

— Но немцы этого не знают!

— Вот на этом и будем играть! — подвёл Кожанов итог.

— Если я всё правильно понимаю, возьмут меня не сегодня, так в ближайшее время. И будут колоть на вредительство и прочее. Поводов — более чем. А через пять дней вернётся Ежов и ласково спросит про документы, пообещав просто расстрелять без мучений. Мне ему что сказать?

— Значит так! Похоронное настроение отставить! Я сейчас напишу приказ. Ты его возьмёшь, соберёшь семью и мигом на Центральный аэродром. Тебя будет ждать вот этот самолёт, — Кожанов, пока говорил, поковырялся за пазухой и, достав блокнот с карандашом, написал бортовой номер, вручив мне вырванный листок. — Экипаж не будет знать заранее, кто и куда летит. Дуешь в Севастополь и ляжешь в госпиталь. По моему второму письменному приказу, который будет при тебе.

— Что, прям, всей семьёй в госпиталь лягу?

— А хоть бы и так! Вопросы всё равно потом задавать будут мне, — отмахнулся нарком. — А мы, тем временем снарядим толкового гонца за новинкой кинематографа. Энглера прижмём, отдаст, некуда ему деваться. Если всё подтвердится насчёт Ежова, не вижу иного выхода, как идти на доклад к Сталину. Ты уж извини, но нам сейчас не до хитрых комбинаций. Тут такое начаться может! Хорошо ещё, Батумский батальон через Москву сейчас должен проезжать, придержу для охраны наркомата.

Вот тут я только начал полностью осознавать, перед какой пропастью мы оказались. Армейские командиры, до должности начштаба РККА включительно, ненадёжны. Одному Богу известно, в какой мере они могут распоряжаться боевыми частями по собственному усмотрению, но война в Грузии, когда "национальные" дивизии встали на сторону повстанцев, наводила на самые мрачные размышления. Флот надёжен, но он корабли в Москву не притащишь. Остаётся НКВД, призванный, по идее, защищать государственный строй, но тут всё тёмно. Однозначно сказать, чью сторону примут чекисты, после ежовского фокуса, довольно затруднительно.

— Чтобы обвинить командармов, нужны веские доказательства, — напомнил я Кожанову.

— И они у нас будут, как только фильм окажется в наших руках. Тогда и расписки, данные Энглеру, будут стоить гораздо больше. Тут уж не скажешь, что они сфабрикованы. Продемонстрируем товарищу Сталину, так сказать, весь процесс, от начала и до конца.

Кроме того, мы малость и сами накопали, без всяких твоих хитроумных штучек. Да ты не переживай, у тебя даже прогула не будет, выпишем тебе больничный и всё, — попытался успокоить меня флагман флота.

— Остаётся только надеяться, что нам поверят и у тех, кто поверит, хватит благоразумия действовать осторожно.

— Будь уверен, у товарища Сталина благоразумия на десятерых хватит. А теперь — по коням, минута дорога, — с этими словами Кожанов уселся в машину и скомандовал. — Меня в наркомат, сам в Севастополь. И без истерик, мне ещё твои выкрутасы объяснять не хватало!

Невероятно, неделя отпуска ни с того, ни с сего! Я уже и забыл, что это значит — вообще ничего не делать. В Севастопольском морском госпитале нас с Полей поселили под чужими фамилиями, причём разными, но на одном этаже и в одном крыле здания, в уже знакомом мне ожоговом отделении. Там мы были единственными "постояльцами", обеспечить это в мирное время в лечебном учреждении, ещё при царе строившемся для целого воюющего флота, было проще простого. Как говорится — лежи, отдыхай, набирайся сил. Лежи — в буквальном смысле. Из отделения мне отлучаться было запрещено, даже во двор, посидеть на свежем воздухе, не разрешалось. Зато Поля с детишками могли делать что угодно, чем и пользовались, бросая меня в тоскливом одиночестве и отправляясь на море.