— Не может этого быть! — воскликнула Марийка, пораженная рассказом свекра. — Партизаны будут голодными, а этого не сделают! За такие дела никому не сносить головы. У Степана Егорыча не дрогнет рука. Нет, это не партизаны!

— Все говорят, что они…

— Неправда! Не верю!

— А кто ж тогда, по-твоему?

Не допив чашку чаю, Марийка встала из-за стола и, думая, прошлась туда-сюда по кухне… Вдруг она остановилась, круто обернулась, посмотрела на свекра расширенными, испуганными глазами и сказала негромко:

— Это он!… Это Лозневой!…

— Лозневой? Да неужто он?

— Ох, подлец! Ох, какой подлец!

Внезапно осененный какой-то мыслью, Ерофей Кузьмич поднялся и воскликнул:

— Если он, то его песня спета! Так и знай! Он сегодня же ночью будет в ваших руках! Погоди, я вас научу, что делать… Что ты дрожишь вся? Не дрожи! Садись и слушай мое слово…

С первого дня службы на посту волостного коменданта полиции Лозневой энергично занялся подготовкой к разгрому партизан. От этого теперь зависела его судьба. Но, чтобы серьезно думать о разгроме партизан, надо было отыскать их лесные убежища. Эти поиски, к огорчению Лозневого, продвигались очень медленно.

В комендатуру между тем ежедневно поступали донесения о партизанских налетах в разных концах волости. Партизаны не давали житья старостам и полицаям в деревнях, очень часто обстреливали из засад машины на большаке, сожгли на станции Журавлиха армейский продовольственный склад и спустили с рельсов воинский поезд, направлявшийся в Ржев…

Военный комендант Гобельман метал громы и молнии. Карательный отряд немецкой комендатуры носился по волости безрезультатно: партизаны были неуловимы. Вместо них немцы-каратели хватали и везли в Болотное, в концлагерь, ни в чем не повинных мирных жителей. Гобельман понимал, что толку от этого мало. Надо было узнать, где скрываются партизаны, обложить их стан и покончить с ними за один раз и навсегда. Поэтому Гобельман ежедневно требовал от Лозневого ускорить розыски партизанского убежища. Лозневой клялся, что еще несколько дней, и он выполнит трудное задание…

Но однажды Лозневой внезапно пришел к мысли, что, если даже уничтожить поголовно всех партизан, какие действуют сейчас в волости, с партизанским движением все же не будет покончено. Лозневой видел: идея партизанской борьбы с немецкими оккупантами, вопреки его ожиданиям и предсказаниям, пустила глубокие корни в народе. Отовсюду поступали сведения, что мирные жители всячески поддерживают народных мстителей, что из деревень все время бегут в леса те, кто может носить оружие… Лозневой понял, что теперь уже мало истребить партизан, надо убить самую идею партизанской борьбы. Но сделать это — нелегкая задача. Для этого надо добиться, чтобы народ резко изменил свое отношение к партизанам, отшатнулся от них…

У Лозневого созрел план провокации.

Этой провокацией, горячо одобренной Гобельманом, Лозневой занялся лично и в строжайшей тайне от всей комендатуры. В соучастники Лозневой подобрал трех полицаев, на которых можно было вполне положиться. Темными ночами Лозневой и его помощники стали появляться в деревнях вокруг Болотного под видом партизан. После двух таких ночей по деревням заговорили о том, что партизаны оголодали в лесах, забыли о своих высоких целях, потеряли веру в победу над врагом и начинают не хуже гитлеровцев заниматься грабежами…

…Вчера вечером в Болотное вернулся Усачев, побывавший в лесной партизанской избушке. Он сообщил об аресте Шошина и о том, что пробраться в партизанский лагерь пока невозможно. Приходилось оставить мысль об облаве, и Лозневой решил в ожидании донесений Шошина более энергично заняться своей провокацией.

…В этот вечер Лозневой вновь, в четвертый раз, молча собирался в путь. Анна Чернявкина, подавая ему варежки, спросила недовольным голосом:

— Опять едешь?

— А в чем дело?

— Интересно знать, — заговорила Анна, встряхнув кудряшками, — куда это стал носить тебя дьявол по ночам? Что косишь глаза? Нельзя сказать?

— Это — секретное дело, Анна…

— Может, другую где-нибудь завел?

— Слушай, Анна, — заговорил Лозневой, начиная сердиться, — прекрати эти разговоры! Надоело! Ложись и спи, я вернусь на рассвете…

В комендатуре Лозневого уже поджидал полицай Трифон Сысоев, переведенный недавно из Семенкина в Болотное. Он сидел в кабинете коменданта полиции как свой человек, пил самогон и трудился над жаровней с бараниной.

— Как дела? — спросил его Лозневой.

Сысоев обтер жирные пальцы о кудлатые рыжие волосы и, подмигивая, ответил:

— Дела на мази!

— Ярыгин и Чикин готовы?

— А как же? Ждут свистка…

— Лошадей хорошо накормили?

— Хорошо. Садись, выпей на дорогу…

Лозневой охотно выпил стакан самогона-первача. Закусывая, спросил:

— Никто не звонил?

— Звонили из деревни Сохнино.

— Еремин? Что он сказал?

— Сказал, что тебя надо…

Лозневой вызвал Сохнино. Полицай Еремин оказался у телефона. Он доложил, что в полдень побывал в соседней деревне Иваньково и узнал, что прошлой ночью там появились партизаны. Они ограбили два дома: забрали у крестьян все зерно, муку, несколько овец, валенки и шубы…

— Эти бандиты, — ответил Лозневой, — теперь повсюду начали заниматься грабежами. За прошлую ночь они, оказывается, побывали в трех деревнях. У вас в деревне об этом всем известно?

— Да, об этом все знают, — ответил Еремин.

— Ну, а что говорит народ по этому поводу?

— Народ говорит разное…

— А все же?

— Сами знаете, господин комендант, какой у нас народ… — Еремин замялся, вздохнул с досадой. — Многие, сказать откровенно, даже не верят этим слухам. Не может, говорят, быть, чтобы партизаны занялись грабежом. Видите, какой народ?

— Слушай, Еремин, обожди одну минуту… — Лозневой прикрыл ладонью микрофон и обернулся к Сысоеву. — Далеко до Сохнино, а? Съездим? — Сысоев согласно кивнул, и Лозневой открыл микрофон. — Еремин, ты слушаешь? Значит, не верят, что партизаны занимаются грабежом? Ничего, сегодня не верят, так завтра поверят!

…В комнате вокруг полицая Еремина сидели Ерофей Кузьмич, Хахай, Крылатов, Марийка и еще несколько партизан. Все они напряженно прислушивались к дребезжанию мембраны. С особенным волнением следила за разговором Еремина с Лозневым Марийка. Она несколько раз даже подставляла ухо к трубке. Она была уверена, что партизанам удастся заманить Лозневого в Сохнино, и едва сдерживала лихорадочную дрожь от предчувствия близкой расплаты…

Положив трубку на рычаг, Еремин обтер рукавом пиджака взомлевшее щекастое лицо и точно передал то, что говорил ему волостной комендант полиции.

— Есть! — крикнула Марийка. — Едут!

Снег косо бил в землю. Лошади с трудом волокли сани по слабо накатанной дороге. По расчетам Лозневого, давно пора бы появиться деревне Сохнино, но впереди никаких признаков близкого жилья…

С напряжением вглядываясь в белесую темь над холмистым полем, Лозневой спросил:

— Может, заблудились, а?

— Нет, здесь дорога одна, — ответил Сысоев. — Вон они, телеграфные столбы-то…

— Где столбы?

— А вон, гляди правее!…

— Да, скверная ночь! — проворчал Лозневой, прячась от снега за спину Сысоева. — Гляди-ка, валит все гуще и гуще… Метели не будет?

— Дьявол ее знает!

— Может, вернемся?

— Нет, надо доехать, раз поехали…

— Может, в другую деревню завернем?

— А куда? Теперь скоро Сохнино.

— Да, сегодня зря поехали…

— Не вздыхай, скоро доедем!

Впереди показались силуэты высоких деревьев и строений.

— Вот и Сохнино. Видишь?

Лозневой вскочил на колени.

— Далеко не поедем?

— Нет, надо опять с краю.

— Да, надо с краю — больше веры…

Деревня спала в сугробах. Въехав в улицу, полицаи остановились у нового дома с хорошими дворовыми постройками и молодыми липами в палисаднике, — по всему чувствовалось, что до войны в этом доме жили зажиточно. Полицаи в запорошенных снегом полушубках, с винтовками столпились у передних саней.