«Наказуемого действия нет в том случае, если лицо, его совершившее, находилось в момент его совершения в бессознательном состоянии или в состоянии болезненного нарушения умственной деятельности, в силу чего это лицо не было способно понять неправомерность своего действия и свобода воли этого лица исключалась».

Но тут профессор Швунг показал себя в своем истинном виде! Он пренебрег моей уступчивостью и надменно заявил, что вместо «и» в этом предложении нужно поставить «или». Тебе понятно его намерение. Тем-то и отличается человек мыслящий от профана, что всегда различит «или» там, где тот скажет просто «и», и Швунг сделал попытку уличить меня в поверхностном мышлении, заподозрив меня на основании моей выразившейся в «и» готовности к соглашению в том, что я будто бы не понял, как велико и важно противоречие, которое нужно преодолеть!

Само собой разумеется, что с этого момента я выступал против него со всей непреклонностью.

Я снял свое компромиссное предложение, почувствовав себя вынужденным настаивать на принятии моей первой редакции без всяких поправок; Швунг же с коварной изощренностью старается с тех пор чинить мне всякие трудности. Так, он приводит тот довод, что, согласно моему предложению, берущему за основу способность понять неправомерность действия, лицо, страдающее, как это бывает, особого рода бредовыми идеями, но в остальном здоровое, может быть оправдано ввиду душевной болезни только в том случае, если удастся доказать, что оно вследствие своих особых бредовых идей предполагало наличие обстоятельств, оправдывающих его действие или отменяющих наказуемость такового, а стало быть, вело себя, хотя и в неверно представляемом себе мире, совершенно корректно. Но это довод совершенно неубедительный, ибо хотя эмпирической логике известны лица, которые частично больны, а частично здоровы, логика юридическая не вправе, когда речь идет об одном и том же преступлении, признавать смешанность двух юридических состояний, для нее лицо либо вменяемо, либо нет, и мы вправе предполагать, что и у лиц, страдающих бредовыми идеями особого рода, сохраняется в общем способность отличать правомерное от неправомерного. Если она в особом случае затемнялась у них бредовыми идеями то потребовалось бы только особое напряжение их умственных способностей, чтобы согласовать это с остальным содержанием их личности, и нет никаких причин видеть в этом особую трудность.

Я сразу же и возразил профессору Швунгу, что поскольку состояние вменяемости и невменяемости логически не могут существовать одновременно, то надо предположить, что у таких индивидуумов они быстро чередуются, а это как раз для его теории и неудобно, ибо при каждом отдельном преступлении следовало бы отвечать на вопрос, каким из этих чередующихся состояний оно вызвано; ведь для этой цели приходилось бы приводить все причины, влиявшие на обвиняемого с момента его рождения, и все причины, влиявшие на его предков, наделивших его добрыми и скверными свойствами… Ты, наверно, не поверишь, но у Швунга хватило наглости ответить мне, что так оно и должно быть, ибо юридическая логика не вправе, когда речь идет об одном и том же преступлении, признавать возможность смешения двух юридических состояний, а потому относительно проявления каждой отдельной воли нужно решать, мог ли обвиняемый по своему психическому развитию совладать с этой волей или не мог. Мы, смеет он утверждать, знаем гораздо четче, что наша воля свободна, чем то, что все происходящее имеет причину, и пока, дескать, мы свободны в основе, мы свободны и по частным основаниям, отчего следует предположить, что в таком случае нужно только особое напряжение силы воли, чтобы воспротивиться причинно обусловленным преступным импульсам».

На этом месте Ульрих отказался от дальнейшего выяснения отцовских планов и задумчиво взвесил в руке многочисленные приложения к письму, ссылки на которые давались на его полях. Он только бросил взгляд на последние строки письма и узнал из них, что отец ждет от него «объективного воздействия» на графов Лейнсдорфа и Штальбурга и настоятельно рекомендует ему своевременно указать в соответствующих комитетах параллельной акции на те опасности, которые могут возникнуть для духа целостной государственности, если столь важный вопрос будет неверно поставлен и решен в юбилейном году.

75

Генерал Штумм фон Бордвер смотрит на визиты к Диотиме как на приятное разнообразие в служебных обязанностях

Маленький, толстый генерал снова засвидетельствовал Диотиме свое почтение. Хотя солдату в совете подобает скромная роль, начал он, он все же осмеливается пророчить, что государство — это сила самоутверждения в борьбе народов и что военная мощь, продемонстрированная в мирное время, отдаляет войну. Но Диотима сразу же перебила его.

— Господин генерал! — сказала она, дрожа от гнева. — Всяческая жизнь основана на мирных силах; даже деловая жизнь, если найти верный взгляд на нее, — это поэзия.

Маленький генерал озадаченно взглянул было на свою собеседницу, но тотчас приосанился.

— Ваше превосходительство, — согласился он (а чтобы понять это обращение, надо напомнить, что супруг Диотимы был начальником отдела, что начальник отдела в Какании был равен по рангу командиру дивизии, но что право на обращение «ваше превосходительство» имели только командиры дивизий, да и то лишь при исполнении служебных обязанностей; но поскольку солдат — это профессия рыцарская, в ней далеко не уйдешь, не называя их и вне службы «ваше превосходительство», и в духе рыцарского рвения «превосходительствами» именовали заодно уж и их супруг, не очень-то задумываясь над вопросом, когда же находятся на службе эти последние) — вот какие сложные ходы проделал в уме одним махом маленький генерал, чтобы первым же словом заверить Диотиму в том, что он безоговорочно с нею согласен и предан ей, и сказал: — Ваше превосходительство, вы предвосхитили мою мысль. При образовании комитетов военное министерство, само собой разумеется, нельзя было по политическим причинам принимать во внимание, но мы слышали, что это великое движение должно получить какую-то пацифистскую цель, — то ли, говорят, стать международной кампанией мира, то ли увенчаться дарованием дворцу в Гааге фресок нашей отечественной кисти? — и я могу заверить ваше превосходительство что нам это в высшей степени приятно. Военных обычно ведь представляют себе неверно; не стану, конечно, утверждать, что какой-нибудь молоденький лейтенант не хочет войны, но все ответственные инстанции глубочайше убеждены в том, что сферу насилия, которую мы, увы, олицетворяем, следует соединить с духовными благами именно так, как это вы только что сказали, ваше превосходительство.

Он извлек из кармана брюк маленькую щеточку и несколько раз провел ею по своим усикам; то была скверная привычка, оставшаяся у него с кадетских времен, когда усы составляют еще долгожданную великую надежду, и сделал он это безотчетно. Уставившись своими большими карими глазами в лицо Диотиме, он пытался определить, какое действие произвели его слова. Диотима показала, что смягчилась, хотя никогда в его присутствии не смягчалась вполне, и соблаговолила проинформировать генерала о том, что произошло со дня великого заседания. Генерал выказал особый энтузиазм по поводу великого Собора, выразил свое восхищение Арнгеймом и высказал убежденность в том, что такая встреча окажет чрезвычайно благотворное действие.

— Ведь множество людей понятия не имеет, как мало порядка в делах духовных, — развил он свою мысль. — Я даже, с позволения вашего превосходительства, убежден, что большинство людей думает, будто всеобщий порядок день ото дня прогрессирует. Они видят порядок везде — на фабриках, в конторах, в железнодорожных расписаниях, в учебных заведениях; тут можно, пожалуй, с гордостью упомянуть и наши казармы, прямо-таки напоминающие на свой скромный лад дисциплину хорошего оркестра; словом, куда ни посмотришь, видишь порядок, порядок в движении пешеходов, транспорта, порядок налогового обложения, порядок церковный, порядок в делах коммерции, в чинах, правила поведения на балу, правила нравственности и так далее. Я, стало быть, убежден, что сегодня чуть ли не каждый считает нашу эпоху вершиной порядка. Нет ли и у вашего превосходительства в глубине души этого чувства? У меня, по крайней мере, оно есть. У меня, стало быть, стоит мне только ослабить внимание, сразу появляется чувство, что дух нового времени заключен именно в этом большем порядке и что империи Ниневии я Рима погибли, должно быть, из-за какой-то безалаберности. Думаю, что большинство людей так считает, предполагая про себя, будто прошлое стало прошлым в наказание, в отместку за что-то, что было не в порядке. Но это представление, конечно, обман, которому люди образованные не должны поддаваться. И в этом заложена, увы, необходимость силы и профессии солдата!