Я взглянул на Ужаса: он, как ни в чем не бывало, продолжал полулежа нахлестывать камчой. Лошан стоял у дверей, слегка ухмыляясь. Я вскочил на ноги и, приказав Угэ охранять Пармана и Фаруха, выскочил на площадь и побежал к баракам рабов.

Увиденное меня просто ошарашило. Гунны, поочередно намеренно растягивая время для того, чтобы кошмар до конца охватил живых согдийцев, одним вскрывали горло, другим живьем снимали скальпы. На земле лежали сотни истекающих кровью тел.

— Прекратить, — тихо прошептал я, ни к кому особо не обращаясь. Но меня услышал один из моих телохранителей, последовавших за мной. Он подбежал к командовавшему казнью рабов. Тот обернулся ко мне и, слегка поклонившись, громко крикнул, чтобы оставшихся в живых снова распределили по баракам.

Когда мы вернулись в город после победы над армией Чен Тана, я вызвал к себе Пармана и Фаруха.

— Вы свободны, — сказал я, — для всех оставшихся в живых согдийцев приготовлены верховые лошади, на которых вы можете вернуться в Согд хоть сейчас. Также все получат оружие и горсть серебряных монет из казны. Простите за смерть ваших соотечественников.

Согдийцы с удивлением переглянулись. Парман, склонившись передо мной, сказал:

— Царь гуннов исполнил свое обещание и не его вина, что оно было дано после того, как начали казнить согдийцев. Пятьсот оставшихся в живых согдийцев выражают благодарность тебе и восхваляют богов о пославшем им милостивого владыку.

— Поешьте со мной перед вашим отъездом, — сказал я, показывая на места рядом со мной. Позвав стражника, я передал ему, чтобы принесли чего-нибудь съестного и никого не впускали в комнату.

Пока расстилали дастархан с блюдами, мы молча, не стесняясь прямых взглядов, изучали друг друга. У них был прямой и гордый взгляд и осанка, несмотря на годы невзгод, проведенных ими в качестве рабов, они сохранили свою аристократичность.

Я оторвал ножку от лежащего передо мной на золотой тарелке нафаршированного фазана и жестом пригласил согдийцев присоединиться. Перед ними нарезанными большими кусками лежали куски конины и баранины, с десяток тандырных лепешек. Я продолжал смотреть на то, как они отрывают зубами куски мяса. Затем я налил из поставленного специально возле меня кувшина три чашки шубата и подал две из них согдийцам. Те, пораженные, осторожно взяв, залпом осушили чаши. Я снова налил.

Согдийцы, закончив есть, снова посмотрели на меня. Парман, отложив чашу, сказал:

— Мы благодарим тебя, великий царь, — и, помедлив с секунду, добавил, — за проявленное уважение к моему возрасту и гостеприимству по отношению к нам.

— Благодарю тебя Парман и Фарух за то, что вы приняли мое приглашение и, пользуясь вашим расположением, хотел бы задать вам несколько вопросов, — ответил я.

— Конечно, мой царь, мы расскажем все, что ты хочешь знать, лишь бы глаза наши видели это, и уши наши слышали это.

Я улыбнулся про себя этой восточной витиеватой речи и спросил:

— Расскажите мне про страну Согд, ее жителей и про себя.

— Согдиана — это страна садов, поля ее плодородны, жители искусные земледельцы и ремесленники, предприимчивые купцы, талантливые музыканты и поэты. Столица этой прекрасной страны Самарканд — город по зелени своей словно небо, а дворцы его словно звезды на небесах, а река его — зеркало для просторов, а стена его — солнце для горизонтов19, — начал он.

Согдийцы рассказывали долго. Из всего этого я понял, что сейчас страна находится не в лучшем политическом раскладе. С запада предприимчивый и дерзкий царь Хорезма Артав хочет присоединить Согдиану к своему государству. Осуществить свое желание ему мешает Сапабид — правитель тохаров, обосновавшихся на территории бывшего Греко-Бактрийского Царства. Он создал Кушанское государство. С востока совершают постоянные набеги усуни. Ну, а с севера угрожают гунны вместе с канглы, то есть теперь я во главе их.

«Устоять пока в окружении стольких врагов удается с помощью племен саков, перекочевавших с севера на территорию Согдианы. Ну и, конечно же, с помощью богатства страны, которым они откупаются от нас и усуней. Но все равно Согдиана скоро будет завоевана Артавом, а после этого будет захвачена вместе Хорезмом тохарами», — вспомнил я из той истории.

Парман и Фарух являются последними потомками царя Спитамена от его дочери Апамы, который за триста лет до этого осмелился противостоять Александру Великому. Апама вышла замуж за греческого военоначальника и телохранителя Александра — Селевка I Никатора, основателя династии и империи Селеквидов. И вот три года назад, последнего царя Согдианы, потомка Селевка I, отца Фаруха и брата Пармана, в результате дворцового переворота убил сакский вождь Ишкаш. А Пармана и братьев Фаруха и Фархада с их тысячью выжившими сторонниками передали в качестве части дани «моему» отцу Шоже. Кстати, Фархада так и не нашли, ни среди убитых, ни среди живых китайцев.

Согдиана скоро будет завоевана Хорезмом и тохарами. Размышляя об этом я сказал Парману и Фаруху:

— Вы ведь уже знаете о моей способности видеть будущее?

Согдийцы одновременно ответили утвердительно и, не дав продолжить, что-то сказать Парману, я сообщил:

— Через три года царь Хорезма Артава завоюет страну. Это приведет к активности тохаров, которые будут воевать с Хорезмом на территории Согда. В результате вся ваша страна, Самарканд и все другие города будут разрушены. Все сады и поля Согда сгорят в пламене войны, а жители частью будут убиты, частью проданы в рабство. Государства Согда больше никогда не будет, а ее существование постепенно сотрется из памяти людей.

Посмотрев на их помрачневшие лица я продолжил:

— Но я предлагаю вам изменить будущее, вернуть власть в Согде по праву принадлежащую вам и возродить его былую славу и могущество.

Спустя месяц после погребения кагана Шоже и его жен, возвращаясь к своему, теперь уже к своему городу, я был удивлен тому, как преобразилась степь вокруг города. С вершины холма было видно, как вся долина далеко за горизонт была усыпана тысячами юрт и шатров. Иргек, увидев это, сказал:

— Это люди пришли почтить память твоего отца.

— Нет, скорее эти люди пришли не только на поминки, но и увидеть нового кагана кочевников. И не просто кагана, а приветствовать победителя, великого вождя, который способен объединить все племена и возродить былую славу воинов степи. Уверен, то, что ты отказался нападать на усуней, когда мог их разгромить, а они тебя боялись, длинное ухо степи донесло до каждой юрты от гуннов на востоке и до сарматов на западе. Посмотри, там есть знамена не только гуннов, канглы и усуней, но прислали своих послов сарматы, динлины, аланы, саки, тохары, хорезмицы, согдийцы и Парфяне, — возразил Ирек.

— Только вот ханьцев нет, — отметил Иргек.

Я же, рассматривая флаги, людей и всадников, снующих меж юрт и шатров, не мог разобрать ничего. Честно сказать, между гуннами, усунями и канглы я не видел ни внешних отличий, ни отличий в быте, ни даже в языке. Язык, на котором разговаривали гунны, усуни и канглы, сами эти кочевники не относили ни к гуннскому, ни к какому другому кочевому племени. Все разговаривали на нем потому, что он был их родным языком. Внешне, конечно, некоторые кочевники отличались. Одни, например, были чистыми европейцами, вторые на вид больше похожи на кавказцев, другие на монголов. Но такая разница во внешности присутствовала и среди усуней, и среди гуннов, и среди канглы. Хотя «монголы» среди гуннов и канглы встречались больше, чем среди усуней. Я вспомнил свою маму, которая внешне была похожа на татарку с большими, без восточного разреза глазами, хотя она была чистой казашкой из древнего казахского рода дулатов. Среди кочевников было запрещено создавать браки не только среди близких, но и дальних родственников. Соблюдалось правило «семи колен». Нарушившие этот негласный закон умертвлялись, а все жители аула, в котором произошло нарушение, становились изгоями. К тому же, кочевники, вернувшись из набега на Китай, Согдиану, Хорезм и даже Индию и Европу, охотно брали в законные жены уведенную в полон женщину. А крепкие мужчины-рабы почти всегда становились мужьями кочевниц и, соответственно, полноправными членами рода, который всегда нуждался в новых бойцах, погибающих тысячами в бесчисленных сражениях. Таким образом, обеспечивались здоровые гены и соответственно увеличивалась рождаемость и жизнестойкость детей, смертность которых была очень высокой в суровых условиях степи. Из десяти рожденных здоровыми детей до совершеннолетия, в понятии моего времени, доживали только трое. Большинство погибало от холода, голода и болезней еще в раннем детстве. Дети чуть постарше, с двенадцати лет, погибали в боях. Но зато выжившие были реально суперменами, не говоря уж об их воинских умениях, обладали невероятной, даже для этого времени выносливостью, устойчивостью к длительной жажде, голоду и морозам. Кстати, кочевники считали лучшим временем для начала военного похода именно зиму.