Она вскинула голову, и я зарычал, не найдя в сером отражении глаз и толики испуга. А я хотел именно его. Мне нужно было вдохнуть её страх, почувствовать во взгляде, в движениях. Пускай боится меня. Долбанная сучка, словно клещ въевшаяся в мои мозги, проникшая под кожу и отравляющая кровь.

Провёл рукой по тонкой руке, и коснулся ее пальцев, сжатых в кулак.

— Такая хрупкая…беззащитная. Ты боишься меня, Викки? — она вздёрнула подбородок, и я ухмыльнулся.

— Нет, не боишься. Никогда не боялась, а зря. А я хочу видеть твой страх, тварь. — Резкое движение — и хруст костей, Викки вскрикнула от боли, а я почувствовал, как загорается кровь в венах. Её боль — самый лучший афродизиак. И мы только начали.

Рино ударил меня по щеке, и я облизала кровь с губы, не отрывая от него взгляда. Пока выплевывал мне в лицо, что я принадлежу ему, мне хотелось истерически рассмеяться. Когда — то я мечтала принадлежать ему. Когда — то это было единственное, о чем я вообще мечтала.

Я задохнулась от резкой боли, но, несмотря на это, истерически расхохоталась ему в лицо, а слезы все равно катились из глаз. Физическая реакция — он только что сломал мне пальцы и они срастались, причиняя мне адские мучения. Я видела в его глазах эту вспышку дикого кайфа от моей боли. Психопат. Садист, испытывающий наслаждение от чужих страданий. Таким его сделали. Меня это не пугало. Я прошла через иные пытки, несравнимые со сломанными пальцами. Но ведь он хочет другую боль и страх…а их уже нет. Боится тот, кто не хочет умирать…а я….захлебнулась смехом, а я не боюсь Смерти.

— Не твоя! — все еще смеясь в перекошенное от ярости и ненависти лицо. — Ломай, режь, убивай — не твоя. И никогда не была и не буду твоей… Только шлюхой. Только ею. Не впервой!

Это не лезвием по венам. Это кислотой в лицо. И ты чувствуешь, как обугливается и лопается твоя кожа, как разносится запах гари по всему помещению, как разъедает чёртова жидкость… до мяса, до костей. Потому что она неправа. Потому что она МОЯ. Уже сотню лет МОЯ!

Она истерически смеётся мне в лицо, а мне хочется кричать. Причинять ей боль и кричать. О том, что рвётся наружу. Продажная сука!

Влепил ещё одну пощёчину и достал нож. Складной, с блестящим хрустальным лезвием. Тот, что как по маслу режет плоть бессмертных, не давая восстановиться, оставляет шрамы, вырезает внутренности намного быстрее, чем мои когти.

Викки снова засмеялась Зло. Громко. Издевательски. По щекам катились слёзы, а её смех гулко разносился по помещению, отражаясь от пропитавшихся ее болью стен.

— Смейся, Викки! — подошёл к ней и, сжав руку, да хруста, начал вырезать на безымянном пальце кольцо. Она закричала, но тут же закусила губу, а я стиснул зубы от её боли, разъедавшей и мою плоть.

— Смейся, мать твою. Потому что ты действительно МОЯ. Понимаешь? — тонкая жилка на ее шее лихорадочно билась, привлекая внимание, вызывая навязчивые образы. Вспорол её кончиком ножа, как заворожённый, наблюдая за струйкой чёрной крови. — Ты моя по всем законам! — провёл языком, смакуя её вкус на языке, ощущая, как дернулся член в штанах. Да, бл**ь, я хотел ее даже сейчас. Даже в момент этой дикой ненависти я ее жаждал. Исступленно, извращенно желал это продажное тело. Резать ее на части и долбиться в нее, что есть мочи, под аккомпанемент криков агонии.

— Вспомни, Викки…Вспомни, как обещала стать моей… — прошептал в ухо, наматывая тёмные локоны на руку. — Вспомни данные мне клятвы, б***ь. Ты, — оттянул её голову в сторону и вонзил нож в горло, едва не застонав от смеси наслаждения и судороги боли, пронзившей все мое тело, — моя жена, чёртова сука. Моя. По всем законам моя бл**кая, гребаная, лживая, продажная жена, которая трахалась с ублюдком Рассони, но побрезговала мною!

Он резал что — то на моем пальце, а я кусала губы до крови и сдерживалась, чтобы не стонать от боли. Потому что я не подарю ему ни кусочка наслаждения ею. Ни мгновения. Меня уже резали на живую, меня потрошили, меня убивали без наркоза. И это ничто по сравнению с тем, что он уже сделал со мной.

Рино полоснул по моей вене на горле, и я тихо всхлипнула, когда он слизал кровь.

От его слов болезненно запульсировало в висках. Резко, невыносимо. Он намотал мои волосы на руку и дернул с такой силой, что из глаз снова брызнули слезы.

Вонзил нож мне в шею и я стиснула челюсти, чувствуя как все тело бьет от лихорадки…нет, не ужаса, а предвкушения смерти. Пусть убьет меня сегодня. Здесь… Сейчас…. я хочу этого.

— Моя жена, чёртова сука. Моя! — как сквозь вату, сознание уже затягивало туманом. — По всем законам… моя… бл**кая, гребаная, лживая, продажная жена, которая трахалась с ублюдком Рассони, но побрезговала мною!

Резко распахнула глаза, вглядываясь в его бледное лицо, видя, как стекает по воротнику кровь….его кровь.

— Брееед, все… — сглотнула, чувствуя, как подкашиваются ноги и я вот — вот упаду к его ногам, — клятвы…обещания…ложь…бред…ложь.

— Бред? Бред? — рассмеялся, чувствуя, как тело начинает колотить от злости. Рука, сжимавшая нож тряслась так, что, казалось, в любой момент он может выпасть или сломаться. — Ты думаешь, я не знаю, что это была ложь? Эти долбаные клятвы? Обещания? Я понял это ещё сто лет назад, мразь! — Ещё один завиток лезвием по нежной коже, залитой кровью. Она капает на пол, она забивается в ноздри, вызывая желание вонзиться клыками в горло и пить, пить, пить её. Выпивать её силы, её жизнь. И я обязательно это сделаю. Не сейчас. Сейчас я хотел только одного — обозначить свои права. — Твой муж всю свою грёбаную жизнь носит ошейник, Викки. Ошейник, накинутый на меня твоим отцом. — Нож словно в масло входит в шею, вырисовывая на затылке латинскую R. — И ты, как примерная жена, — расхохотался, — которая раздвигала ноги перед каждым, как самая последняя шлюха, — латинская I, — просто обязана разделить со мной эту участь!

Я вырезал на ней своё имя. Под звуки её тихих всхлипываний и нашего смешавшегося дыхания. Вырезал и чувствовал, как выворачивает наизнанку меня. От жуткой боли, она разъедала не только её, но и мою кожу.

Но, вашу ж мать, с каким упоением я приветствовал эту боль. Как я наслаждался ею. Пока она трепыхалась в моих руках раненым зверьком. И эта власть над ней…Как самое изысканное блюдо. Вкусное. И запретное. Пока не закатились ее глаза и не обмякла в моих руках.

«…Объекту на выбор были даны три ёмкости, содержащие разные виды ядовитых веществ, из которых он выбрал ёмкость с наименее опасным для своей жизни составом….

В результате употребления жидкости у Объекта проявились следующие симптомы воздействия яда: высыпания на коже в виде крупных красных овалов, слезоточивость глаз, ярко выраженная асфиксия….

Содержание сосудов: ………..»

Не знаю, какой из демонов Ада стал моим хранителем, и с какой целью каждый раз вытаскивал мою задницу из цепких лап смерти, но я до конца своей жизни, вероятно, должен быть благодарен ему. Так уж получилось, что опасность, угрозу я всегда чувствовал заранее. Понятия не имею, как, но я точно знал, что в еде, которую мне подсовывали, находилась та или иная дрянь; ощущал кожей, что за углом, уже здесь, в Асфентусе, меня ожидает далеко не теплый приём; или что девица, усердно лапающая мой член под столом, держит в другой руке шприц с ядом. Натура ли это Носферату или благосклонность какого — нибудь достаточно злого высшего существа, считающего, что этот мир вполне заслужил терпеть подобное мне чудовище, я не знаю.

Однажды, ещё во времена Доктора, передо мной поставили три стакана с кровью. Эйбель вместе с помощниками стояли возле клетки, ожидая, когда я сделаю свой выбор. Какой из абсолютно одинаковых по внешнему виду и наполненности стакан я выберу. То, что в каждом из них, наверняка, находится какая — нибудь опасная гадость, я догадывался. Но Доктор не знал одного. Я чувствовал запах смерти. И это не запах разложившихся тел, тлена…Трупным смрадом смерть воняет для тех, кто её не желает. Для тех, кого она утаскивает в Преисподнюю, скалясь в омерзительной улыбке. Тем же, кто жаждет её, как избавления от всех мук, она предстаёт прекрасным ангелом…с кровавыми крыльями. Истончая сладчайшие ароматы, способные вскружить голову и отбросить все сомнения прочь.