В лаборатории А.А. Баландина успешно шли работы по дегидрогенизации бутана в бутилен и последнего в бутадиен на катализаторе, содержащем окись хрома, и это обещало создание нового процесса получения обычного бутадиенового каучука, но не на основе спирта, а на основе газов крекинга нефти. В последующие годы (включая военные) работники этой лаборатории — О.К. Богданова, А.П. Щеглова, М.Н. Марушкин — в содружестве с ярославским заводом проверяли и совершенствовали катализатор в производственных условиях.

В лаборатории А.Е. Фаворского М.Ф. Шостаковскому удалось ацетиленом «винилировать» спирты, а полученные так винилалкиловые эфиры гидролизом превращать в ацетальдегид: таким образом был создан способ косвенной (безртутной) гидратации ацетилена в ацетальдегид. Виниловые эфиры давали также интересные густые полимеры, имевшие разнообразные применения. Однако при внедрении этих и других работ, готовых для внедрения, мы столкнулись с трудностями, иногда совершенно непреодолимыми, о которых затем столько говорилось на разных высоких совещаниях.

Вскоре после начала моей директорской деятельности состоялось отчетное собрание (вероятно, это было расширенное заседание Президиума), на котором О.Ю. Шмидт делал доклад. К моему удивлению, среди объектов своей критики он избрал главным (так мне, по крайней мере, казалось) ИОХ. Он сказал, в частности, что если ИОХ будет продолжать так же бесплодно работать, то Президиум построит здание не для ИОХа, а для одного из других, хорошо работающих институтов. Это было не только неожиданно, но и несправедливо. Я попросил слова (это было мое первое выступление на Президиуме АН) и рассказал о наиболее к этому времени продвинувшихся работах Н.Д. Зелинского и об их практическом значении. Затем взял слово А.Я. Вышинский, бывший тогда членом Президиума. В своем обычно остром «припирающем к стенке», прокурорском стиле он набросился на Шмидта, дезавуировал его, говоря, что тот не имел права выдавать свои, да еще не основательные мнения за оценку Президиума деятельности ИОХа. Все это было сказано очень резко и пространно — целая речь. Шмидт побледнел, с ним начался нервный припадок. Это была тяжелая картина. Одной из причин данного выступления Вышинского было его прекрасное отношение к Н.Д. Зелинскому. Была ли еще какая-нибудь подоплека отношения Вышинского к Шмидту, не знаю. Для ИОХа же это была победа.

Запомнился еще случай, относящийся к 1939 или 1940 г. Рано утром, по существу ночью, — звонок, пожар в ИОХе. Мы жили тогда у Курского вокзала. За мной послана машина. Лечу в газике по Земляному Валу, Таганке к Калужской, и картины одна страшней другой возникают в воображении. Въезжаю во двор. Пламени нет. Здание цело. Лишь в одной комнате выбиты окна, и еще не рассеялись остатки дыма. В здании какие-то официальные лица делают свое дело — протоколы и все, что нужно. Звоню домой, успокаиваю Нину Владимировну. Оказалось, выгорел один стол в лаборатории А.Д. Петрова.

^{Мечта о строительстве нового здания университета стала явью. А.Н. Несмеянов на строительной площадке на Ленинских горах. 1950 г.}

Наступило лето 1941 г. Семья моя жила на даче в Соколовой Пустыни на Оке, и я с 1 июля собирался в отпуск, так что в воскресенье 22 июня был дома один (кстати сказать, уже в новой нашей квартире в доме Академии наук на Б. Калужской ул., 1)[225]. Почему-то было включено радио, чего я обычно избегал. И вдруг, как гром среди ясного дня, слова В.М. Молотова[226] о нападении фашистской Германии. Он говорил взволнованно своим низковатым голосом, слегка заикаясь. Выслушав его, я, в жажде что-то делать, отправился в институт, и с дежурными мы стали заклеивать окна крест-накрест полосами бумаги. Занятие, как показал опыт бомбежек, бесполезное, но в ту пору для нас психологически необходимое. Я и ночевать остался в институте, на рассвете увидел в окно какую-то армаду самолетов, которую принял за налет. По-видимому, это были учения.

Через несколько дней Президиум получил решение об эвакуации Академии наук, и я отправил машину за своими в Соколову Пустынь. Мы же всем институтом паковали приборы, реактивы и прочую утварь в ящики. 22 июля, ровно через месяц после начала войны, мы погрузились в вагоны и двинулись в Казань во главе с О.Ю. Шмидтом. Помню приезд среди ночи, размещение в одном из залов Казанского университета, среди уже спящих, затем утром встречу с А.Е. Арбузовым[227], который вел себя как гостеприимный хозяин, весь погруженный в хлопоты по устройству каждого института и каждого человека.

ИОХ получил в свое распоряжение старое, «бутлеровское» здание химического факультета и еще маленькое одноэтажное служебное зданьице рядом — «лягушатник». Некоторые лаборатории пришлось разместить в Казанском политехническом институте. И все-таки не хватало лабораторных помещений. Мою семью (Нину Владимировну, Олю, Колю и мою мать) А.Е. Арбузов устроил в квартире Флавицких (Флавицкий был уже старым человеком, сыном профессора-химика Флавицкого), где нам были предоставлены две большие комнаты. Флавицкие «уплотнились» в одну. Благодаря А.Е. Арбузову, оказавшемуся прекрасным организатором и получившему полномочия и от АН СССР, и от местных властей, размещение эвакуированных институтов АН, части ее Президиума и всех ее работников и их семей прошло удивительно гладко и целесообразно.

Надо было развертывать работу. В бутлеровском здании лишь несколько комнат бельэтажа были приспособлены для работы органиков. В большую часть здания предстояло провести воду, стоки и газ. За материалами пришлось командировать в Москву В.А. Целовальникова, а потом, в конце сентября, отправиться и мне.

В Москве все переменилось. Вечером и ночью — полная тьма. Под вечер поднимались серебристые «колбасы» — аэростаты заграждения. Стреляли зенитки, и прорезали тьму светящиеся линии трассирующих пуль, слышались взрывы. Я не мог остановиться в своей квартире, опечатанной и сданной на хранение, и жил в маминой квартире у моего младшего брата Андрея, который еще не эвакуировался с университетом, но был накануне эвакуации.

Одним из уполномоченных Государственного Комитета Обороны (ГКО) по науке был тогда министр высшего образования С.В. Кафтанов[228]. В один из вечеров я довольно долго задержался у него в министерстве на Рождественке, затем поехал в Институт органической химии на Б. Калужскую улицу. Наступил вечер. Грозил комендантский час. У меня не было пропуска, и я уже не мог успеть попасть к Андрею на Ленинградское шоссе. Я отправился на Б. Ордынку, где жила мамина сестра Н.Д. Рудницкая-Моргунова (тетя Наташа) с мужем. Настала кромешная тьма. Я ощупью нашел дом 51, зашел со двора, с черного хода, ощупывая стены как слепой, и вдруг с треском проехался ребрами по лестнице вниз — в бомбоубежище. Кости были целы, отделался синяками. Поднялся на второй этаж, застал хозяев дома. Неожиданному гостю обрадовались, накормили и уложили спать.

Сделав в Москве все, что было нужно, вернулись в Казань и в быстром темпе оборудовали институт. Теперь работа могла идти полным ходом. Значительная часть мужчин — сотрудников ИОХа была мобилизована еще в Москве. В Казани ушли на фронт и добровольцы-девушки. Состав сотрудников пополнили за счет членов семей, имеющих подготовку. Конечно, характер работы во многом изменился и приобрел практический, целеустремленный на нужды обороны характер.

Иногда это были наивные искания, такие, как самовозгорающиеся жидкости для борьбы с танками. Чаще это были полезные и нашедшие применение работы, как, например, клей И.Н. Назарова на основе винилацетилена, применявшийся для склейки калибров взамен механического крепления, намертво склеивавший металл и используемый и на авиационных заводах Казани. Сырье для этого продукта, вырабатывавшегося в ИОХе, приходилось везти из Еревана на самолете, что И.Н. Назаров проделывал самолично. В лаборатории М.А. Ильинского над технологией получения тринитробензола — идеального взрывчатого вещества — работал Федоров. Еще пример: «бальзам» Шостаковского, получаемый полимеризацией винилового эфира, оказывал благотворное действие на заживление ран и ожогов. Следующий пример — индикация новых малоизвестных отравляющих веществ, применение которых противником было возможно. За эту работу Р.Х. Фрейдлина была награждена орденом Красной Звезды. Разрабатывались карманные химические грелки и многое другое, полезное для фронта.