– Я не хотела… я не могла…

– Плевать мне глубоко, что ты хотела и чего не хотела. Ты мать, она ребенок. Ты будешь держаться до тех пор, пока ее не будет рядом и она не увидит, как ты распускаешься. Это понятно?

Она заморгала:

– Я не знаю, смогу ли я…

– Сможешь. И сделаешь. – Я посмотрела вокруг – Эдуарда еще не было. И хорошо. – Ты уже взрослая, Донна, и будешь, черт побери, вести себя как взрослая.

Я ощущала наблюдающий взгляд Питера, почти чувствовала, как он это записывает, чтобы потом прокрутить. Он точно запомнит эту сцену и обдумает ее как следует.

– У тебя дети есть? – спросила она, и я уже знала, что будет дальше.

– Нет.

– Так какое ты имеешь право меня учить, как мне моих воспитывать?

Она сильно разозлилась, села прямо и стала вытирать лицо резкими, короткими движениями.

Сидя на бампере, она была выше меня, присевшей у земли. Я посмотрела в ее злобные глаза и ответила правду:

– Мне было восемь лет, когда погибла моя мать, и отец не смог справиться с собой. Нам позвонили из полиции штата и сказали, что она погибла. Отец бросил трубку и завыл – не заплакал, а завыл. Схватил меня за руку, и мы несколько кварталов шли к дому моей бабушки, а он все выл, ведя меня за руку. Когда мы пришли, у дома бабушки стояла толпа соседей, все спрашивали, что стряслось. И это я повернулась к соседям и сказала: «Моя мама погибла». Отец свалился рыдать на груди родственников, а я осталась одна, без утешения, без поддержки, со слезами на глазах, и это я должна была сказать соседям, что случилось.

Донна смотрела на меня почти с ужасом.

– Ты… ты прости меня, – произнесла она смягченным голосом, из которого ушла вся злость.

– Не надо извиняться, просто будь матерью своему ребенку. Возьми себя в руки. Ей надо, чтобы ты ее утешила. Когда будешь одна или с Тедом, тогда дашь себе волю, только, пожалуйста, не при детях. К Питеру это тоже относится.

Она глянула на Питера, который стоял неподвижно и смотрел внимательно на нас, и тут она покраснела, наконец-то смутившись. Слишком быстро закивав, она выпрямилась. В буквальном смысле у меня на глазах она собралась. Взяв меня за руки, она их стиснула.

– Я очень сочувствую твоей потере и прошу прощения за эту сцену. Я не слишком умею выдерживать сцены насилия. Даже если это несчастный случай, порез, так пусть даже кровь будет, мне это нипочем, честно, но насилия я не переношу.

Я осторожно высвободила руки. Не то чтобы я так уж ей поверила, но сказала:

– Рада это слышать, Донна. А сейчас я приведу… Теда и Бекки.

– Спасибо, – кивнула она.

Я встала, тоже кивнув, и пошла туда, куда ушел Эдуард. Донна мне стала нравиться меньше, но зато я знала, что Эдуард должен от этой семьи уйти. Донна не слишком переносит близость насилия. Господи, знала бы она, кого, какое чудище пустила к себе в постель. У нее истерики хватило бы на весь остаток жизни.

Эдуард стоял на дорожке перед одним из многочисленных домиков. Перед каждым из них был садик, отлично ухоженный, отлично разбитый. Мне это напомнило Калифорнию, где каждый дюйм двора используется для чего-нибудь, потому что земля – драгоценность. Альбукерк далеко не настолько был населенным, но во дворах жили уплотненно.

Эдуард все еще держал Бекки, но она смотрела туда, куда он показывал, и на лице ее была улыбка, заметная еще за два дома. Меня вдруг отпустило напряжение, которое, как я только сейчас поняла, сковывало мне плечи. Когда девочка повернулась лицом ко мне, я увидела цветок, который она воткнула себе в косу. Бледно-голубое не совсем идет к желтым лентам и платью, но ладно – все равно симпатично.

Улыбка ее чуть поблекла, когда девочка увидела меня. Очень вероятно, что я не попадаю в число ее любимцев. Наверное, я ее напугала. Да ладно.

Эдуард поставил девочку на землю, и они направились ко мне. Она улыбалась ему снизу вверх, чуть покачивая его руку. А он улыбался ей, и улыбка казалась настоящей. Можно было запросто поверить, что он – любящий и любимый отец Бекки. Как, черт побери, убрать его из их жизни, не повредив Бекки? Питер будет рад, если Тед испарится, а Донна… ладно, она взрослая. А Бекки – нет. Черт бы побрал.

Эдуард улыбнулся мне и жизнерадостным голосом Теда спросил:

– Ну, как оно там?

– Пучком, – ответила я.

Он приподнял брови, и на долю секунды его глаза мигнули, из циничных стали радостными, да так быстро, что у меня чуть голова не закружилась.

– Донна и Питер нас ждут.

Эдуард повернулся так, что девочка оказалась между нами. Она подняла глаза на меня, и взгляд ее был вопросительным, задумчивым.

– Ты побила того плохого дядю, – сказала она.

– Да, пришлось.

– Я не знала, что девочки это умеют.

От этого у меня зубы заныли.

– Девочки умеют все, что захотят уметь, в том числе защищать себя и бить плохих людей.

– Тед сказал, что ты того дядю стукнула, потому что он про меня плохие вещи говорил.

Я глянула на Эдуарда, но лицо его было открыто, приветливо, обращено к ребенку и мне ничего не сказало.

– Это так, – ответила я.

– Тед говорит, что ты можешь кого-то побить, чтобы меня защитить, и он тоже может.

Посмотрев в серьезные, большие, карие глаза, я кивнула:

– Могу.

Она улыбнулась, и это было прекрасно, будто луч солнца из-за облаков. Девочка протянула мне свободную ручку, и я взяла ее. Так мы с Эдуардом и шли по дорожке, а девочка между нами, и она то шагала, то танцевала. Она верила Теду, а Тед ей сказал, что она может верить и мне, она и поверила. Странно, что я готова бить морды, чтобы ее защитить. Я готова была на это.

Поглядев поверх ее головы на Эдуарда, я увидела, как он ответил мне взглядом из-под маски. Мы смотрели друг на друга, и я не знала, что делать. Не знала, как выбраться из той каши, которую мы все заварили.

– Покачайте меня! – попросила Бекки.

– Раз, два, три! – посчитал Эдуард и стал качать девочку, заставив меня качать ее за вторую руку. И мы пошли через стоянку, качая между собой Бекки, а она радостно и звонко смеялась.

Так мы ее и поставили, смеющуюся, перед матерью. Донна взяла себя в руки и улыбалась. Я была горда за нее. Бекки, сияя, обернулась ко мне:

– Мама говорит, что я слишком уже большая, чтобы меня качать. Но ты ведь сильная?

Я улыбнулась, но смотрела я на Эдуарда, когда сказала:

– Да, я сильная.

Донна и Эдуард попрощались нежно, но вполне пристойно. Питер закатил глаза под лоб и скривился, будто бы они не просто полуцеломудренно поцеловались, а бог знает что устроили. Эх, видел бы он, как они сегодня в аэропорту тискались.

Бекки поцеловала Эдуарда в щеку, смеясь. Питер все это оставил без внимания и вылез побыстрее, будто боялся, как бы Тед и его не стал обнимать.

Эдуард махал рукой, пока машина не свернула на Ломос и не скрылась из глаз, потом повернулся ко мне. Он только посмотрел на меня, но мне хватило.

– Давай сядем в машину и включим кондиционер до того, как я начну у тебя огнем выпытывать, что тут творится, – сказала я.

Он отпер машину, и мы сели. Эдуард завел двигатель, и кондиционер заработал, но воздух остыл не сразу. Мы сидели в этом дорогостоящем шуме двигателя, обдуваемые горячим воздухом, и молчание заполняло салон.

– Ты считаешь до десяти? – спросил Эдуард.

– Скорее уж до тысячи.

– Спрашивай, я знаю, что тебе неймется.

– О’кей, пропустим тирады насчет того, что ты втянул Донну и детей в свои неприятности, и приступим к сути: что это еще за Райкер и зачем он послал громил тебя отпугивать?

– Во-первых, это неприятности Донны. Во-вторых, это она втянула меня в них.

Недоверие к его словам отразилось у меня на лице, и Эдуард добавил:

– Она со своими друзьями входит в общество археологов-любителей, которое пытается сохранить индейские стоянки в округе. Ты знаешь, как ведутся археологические раскопки?

– Немного. Знаю, что к найденным предметам привязывают этикетки, снимают, зарисовывают – вроде как с обнаруженным мертвым телом перед тем, как его убрать.