Лестница оказалась короткой, и двери внизу не было. Убежище Жан-Клода в Сент-Луисе было чем-то вроде подземной крепости. А здесь – кое-как замаскированная дверь, короткая лестница, второй двери нет, и это опять из-за той же самоуверенности.

Олаф закрывал от меня Даллас, но я видела, что он уже добрался до тускло освещенного проема внизу. Ему пришлось нагнуться еще больше, чтобы пройти в него, и, осмотревшись уже на той стороне, он выпрямился. Вроде бы какое-то движение началось там вокруг него. Мимолетное, такое, как иногда видишь уголком глаза. Мне вспомнились руки, которые раздевали Сезара, когда он шел между светом и темнотой.

Олаф стоял в проеме, почти заполняя его собой, перекрывая даже то тусклое освещение, что там было. Еле заметно мелькнула Даллас. Она уводила его дальше, от дверей, в темноту, освещенную отблеском огня.

– Олаф, как ты там? – позвала я.

Ответа не было.

– Олаф? – попробовал позвать Эдуард.

– Все в порядке.

Я оглянулась на Эдуарда. Мы посмотрели друг другу в глаза, думая об одном и том же. Это может быть западня. Может, она-то и стоит за всеми убийствами и хочет прикончить истребительницу. А может, просто многовековой вампир вздумал нас помучить и убить ради самого процесса.

– Она могла заставить Олафа солгать?

– Ты имеешь в виду, подчинить его разум? – спросила я.

Он кивнул.

– Не так быстро. Пусть он мне не нравится, но он крепче для такой процедуры. – Я посмотрела на Эдуарда, пытаясь прочесть в полумраке выражение его лица. – А не могли они вынудить его солгать?

– Ты имеешь в виду нож у горла? – спросил Эдуард.

– Ага.

Он чуть улыбнулся:

– Не так быстро. И вообще нет.

– Ты уверен?

– Жизнью готов поручиться.

– Мы, собственно, это и делаем.

Он кивнул.

Я верю Эдуарду, раз он говорит, что Олаф не предаст нас из страха смерти или боли. Он не всегда понимает, почему люди поступают так, а не иначе, но обычно не ошибается в том, как они поступят. Мотивы от него ускользают, но не сами поступки. Так что… Я пошла дальше вниз.

Проходя в двери, я напрягла периферийное зрение, стараясь видеть все вокруг. Мне не пришлось нагибаться. Комната, где мы оказались, была маленькой и квадратной, футов шестнадцать на шестнадцать. И почти под завязку она была забита вампирами.

Я прислонилась спиной к стене справа от двери, сжимая двумя руками направленный в потолок пистолет. Мне очень хотелось наставить его на кого-нибудь – на любого. Аж плечи свело. Но мне никто не угрожал. Никто ни черта не делал – только стояли, смотрели, передвигались по комнате, как обычные люди. И откуда у меня взялось чувство, будто сюда надо было врываться со стрельбой?

Вампиры высокие и низенькие, толстые и тощие, всех размеров, форм, почти всех рас бродили по тесной каменной комнате. После того что было наверху с их Мастером, я старалась не встречаться глазами ни с кем из них, а оглядывала комнату, пытаясь быстро пересчитать, сколько их. Когда я добралась до шестидесятого, мне стало ясно, что комната как минимум в два раза больше, чем мне сперва показалось. Иллюзия тесноты возникла от того, что комната была битком набита. Обман зрения усиливался от света факелов – дрожащего, танцующего, неверного.

Эдуард остановился в проходе, прислонившись к косяку, чуть задевая меня плечами. Пистолет он, как и я, держал дулом вверх, обводя взглядом вампиров.

– В чем дело?

– В чем дело? Да ты посмотри на них.

Голос у меня был приглушенный, но я вовсе не пыталась шептать – бессмысленное занятие, – просто у меня в горле сильно пересохло.

Он снова осмотрел толпу:

– И что?

Я мельком глянула на него и тут же снова уставилась на выжидающие позы вампиров.

– Да черт побери, Эду… Тед!

Дело было не в их численности. Проблему создавала моя способность их чувствовать. Мне случалось быть в окружении сотни вампиров, но те не действовали на меня так, как эти. Не знаю, то ли моя отгороженность от Жан-Клода делала меня для них уязвимее, то ли у меня с тех пор усилились некромантические способности. Или просто Итцпапалотль была куда сильнее, чем тот Мастер, и ее сила превращала их во что-то намного большее, чем обычные вампы. В комнате их было около сотни, и я получала впечатление от каждого в отдельности и от всех одновременно или почти от всех. У меня сейчас щиты были отличные, и я могла отгородиться от противоестественных явлений, но не в таких масштабах. Если бы меня спросили, я бы сказала, что в этой комнате нет вампира моложе ста лет. От некоторых исходили вспышки при долгом взгляде на них, вроде как резкий удар силы, возраста. Каждой из четырех женщин в правом углу было больше пятисот лет. На меня были устремлены их черные глаза, кожа казалась темной, но не настолько, а как бы с легким загаром. У тех четырех был терпеливый, пустой взгляд.

Голос Обсидиановой Бабочки прозвучал из середины комнаты, но ее не было видно за вампирами.

– Я не проявила к вам насилия, и все же вы вытащили оружие. Вы ищете моей помощи, но грозите мне.

– Здесь ничего личного, Итц… – Я запнулась на ее имени.

– Можете называть меня Обсидиановая Бабочка.

Странно было говорить с ней, не видя ее за фигурами вампиров.

– Здесь ничего личного, Обсидиановая Бабочка. Просто я знаю, что если убрать оружие, то потом у меня будет чертовски мало шансов снова вытащить его раньше, чем кто-нибудь из твоих питомцев перервет мне горло.

– Ты не доверяешь нам, – сказала она.

– А ты нам, – ответила я.

Тогда она рассмеялась. Это был обычный смех молодой женщины, но к нему, словно напряженное эхо, присоединился смех других вампиров, и их голоса были чем хотите, но только не нормальными. В этом смехе была дикая нотка, отчаяние, будто они боялись не смеяться. Интересно, а какое наказание их ожидало за это?

Смех затих, если не считать высокого мужского голоса. Остальные вампиры затихли, и в наступившей тишине они казались отлично выполненными статуями – каменными и крашеными, – вовсе не живыми. Они замерли, как груда предметов, и будто чего-то ждали. И только звучал этот высокий, нездоровый смех, забирая все выше и выше, как в фильмах, где показывают сумасшедший дом или лабораторию чокнутого ученого. От этого голоса у меня волоски поднялись на руках, и магия тут была ни при чем. Просто становилось жутко.

– Если вы уберете оружие, я отошлю почти всех своих прочь. Так ведь честно?

Может, и честно, только мне это не нравилось. Меня больше устраивало держать пистолет наготове. Конечно, толк от него был бы лишь в том случае, если, убив нескольких из них, я остановила бы тем самым остальных, но этого не случится. Если она пошлет их в ад, они примутся рыть дыру. Если она им скажет броситься на нас, они так и сделают. Пистолеты – лишь страховочный прием, тактика затяжки времени. Всего несколько секунд мне понадобилось, чтобы все это продумать, но ужасный смех никак не прекращался, будто голосила одна из тех жутких кукол, в которые вставлен закольцованный ролик со смехом.

Я почувствовала, как плечо Эдуарда прижалось к моему. Он ждал моих действий, надеясь на мой опыт и знания. Ладно, может, нас и не убьют по моей вине. Вложив пистолет в кобуру, я потерла руку о бедро. Слишком долго я крепко держала в руке оружие. Нервничаю, оказывается?

Эдуард убрал пистолет. Бернардо остался на лестнице, и я поняла, что он следит, чтобы никто не появился сверху и не отрезал нам отход. Приятно было, конечно, работать не только вдвоем, но еще и знать, что и все остальные твои сторонники готовы стрелять в любой движущийся объект. Никаких моральных переживаний, никаких рефлексий – дело прежде всего.

Конечно, Олаф уже был рядом с Даллас. Пистолет он и не думал вынимать. Он пер в самую гущу вампиров, следуя за подпрыгивающим хвостом волос к гибели. Ладно, пусть к возможной гибели.

Вампиры сделали вдох, синхронно, как будто сотня тел с единым разумом. Жизнь – за отсутствием лучшего слова – вернулась к ним. Некоторые были совсем похожи на людей, но многие выглядели бледными, изголодавшимися и слабыми. Лица чересчур стянуты, будто кости черепа хотят пробиться сквозь иссохшую кожу. Естественный ее цвет был не совсем белый, а посмуглее, поэтому я не заметила у них привычной бледности привидений. Я почти удивилась, обнаружив вдруг, что в основном мои знакомые вампиры – белые. А здесь такие были в меньшинстве.