Лэндлесс ринулся вперед и ударил баронета по лицу. Тот покачнулся от удара, выхватил было шпагу, но тут же со щелчком вернул ее в ножны.

— Я дворянин, — с беззаботным смехом сказал он, — и не могу драться с рабом. — И чуть заметно улыбнулся, приложив кружевной платок к щеке, на которой выступило несколько капель крови.

Мистрис Летиция, которую то ли любопытство, то ли поиски четвертого тома "Клелии" заставили замешкаться в комнате, громко вскрикнула, увидев эту пощечину, а подошедший к двери полковник Верни остановился как вкопанный, глядя то на одного, то на другого из двоих мужчин.

Хижина починщика сетей стояла на узком перешейке, соединяющем два обширных приливных болота. То из них, которое располагалось восточнее, частично уходило под воду в высокий прилив, а на том, которое лежало западнее, даже во время прилива колыхалась пышная трава. Эта западная низина была отделена от леса и полей речушкой, такой узкой, что громадные сосны, растущие на одном ее берегу, затеняли другой и одно упавшее дерево превращалось в подобие моста.

Траву на этой низине ежегодно косили, чтобы заготовить сено, ибо, хотя огромные стада скота, принадлежащего разным плантаторам, бродили свободно и невозбранно круглый год, питаясь растительностью лесов и приливных болот, наиболее рачительные хозяева все же имели обыкновение заготавливать корма на зиму, которая могла оказаться суровой, сопровождающейся снегом и льдом.

День клонился к вечеру, и здесь только что скосили траву. Полдюжины косцов повалились на землю, вытянув усталые ноги и скрестив руки под затылком. Им было велено завершить работу до захода солнца, они работали быстро, и теперь, когда трава была скошена, то вдали от глаз надсмотрщика и укрывшись за кедрово-сосновой рощей, отгораживающей покос от табачных полей, они смогли выкроить драгоценный свободный час, когда можно было побездельничать, поболтать и покурить, покуда звук рожка не позовет их в их хижины.

Трое из них были кабальными работниками, неуклюжими деревенскими парнями с честными лицами, чьи цели в жизни были незамысловаты и просты. Их символ веры состоял всего из четырех положений: "Работай ровно столько, чтобы не прогневить надсмотрщика, и не больше; бери себе полную порцию каши с беконом, а если у тебя есть смекалка, то прихвати и чужую; пользуйся любым подвернувшимся случаем, чтобы немного пошалить; почитай короля и Церковь хотя бы на словах, и полковник Верни закроет глаза на большую часть твоих проказ". Одним из остальных трех был магглтонианин, вторым — мулат Луис Себастьян, а третьим — каторжник, не Трейл, а рыжеволосый рябой негодяй, который явился на плантацию вместе с Трейлом и Лэндлессом и которого называли Таракан.

Один из троих земледельцев, с виду более умный, чем остальные двое, и с добродушной проказливостью на молодом лице и в голубых глазах, начал очень похоже передразнивать последнюю проповедь доктора Нэша, в которой тот призывал подневольных работников к покорности и послушанию, и вскоре его слушатели уже хохотали. Мулат и каторжник мало-помалу, незаметно удалились от остальных и, улегшись на землю, завели тихий разговор. Белый каторжник, чья рожа всем своим видом выражала гнуснейшую низость, сосредоточенно слушал Луиса Себастьяна, который быстро и негромко говорил, сопровождая свою речь беспокойными и зловещими движениями своих длинных желтых пальцев. Чуть поодаль ничком лежал магглтонианин, опираясь локтями о землю, обхватив ладонями лицо и вперив взгляд в Женевскую Библию, которую он достал из-за пазухи.

Закончив потеху, голубоглазый юноша перекатился по земле туда, где лежал магглтонианин, погрузившись в чтение главы, посвященной обличению грешников. Закрыв страницу Библии одной огромной ручищей, парень игриво попытался засунуть мизинец другой в дыру от гвоздя в ухе Порринджера.

— Что, старый хрыч, — лениво проговорил он, — выискиваешь новые проклятия, чтобы обрушить их на наши головы?

— Будь проклят тот, кто насмехается над почтенными годами, — угрюмо ответствовал магглтонианин. — Да падет на него такая же кара, как на нечестивых детей, которые кричали пророку Елисею: "Иди, плешивый!"[53]

Парень рассмеялся.

— Скажи мне, когда увидишь медведицу, — изрек он. — Поесть медвежатины было бы недурно после того, как ты жрал один бекон.

Порринджер закрыл свою книгу и опять спрятал ее за пазухой.

— Скажи мне, — отрывисто сказал он, — ты не видал молодого человека по имени Лэндлесс?

— Молодому человеку по имении Лэндлесс, — брюзгливо ответил парень, — досталась чертовски легкая работенка. Вчера вечером я носил воду из родника и поливал цветы мистрис Патриции, и каждый раз, проходя мимо окна комнаты хозяина, видел этого малого, который удобно сидел на богатом кресле за богатым столом и что-то строчил. И я каждый раз говорил ему: "Небось, ты возомнил, будто ты ничуть не хуже лорд-мэра Лондона? Тоже мне секретарь!"

— А видел ли ты его нынче?

— Нет, нынче я его не видал — но вижу еще кой-кого. Ребята, — воскликнул он, — по тому берету речки идет колдунья Марджери. Я ее позову.

Вскочив на ноги, он крикнул:

— Эй, Марджери! Марджери! Поди сюда! Тут лежит дорога в рай!

Марджери махнула рукой, чтобы показать, что она слышала и поняла, и ступила на упавшее дерево, соединяющее берега речушки. Это был узкий и скользкий мосток, но она перепорхнула по нему легко, словно маленький лесной зверек, и, держа в руке свой посох, пошла к косцам. Затем остановилась между ними и стоящим на западе солнцем, неподвижная темная фигура в ореоле золотого света, пристально вглядываясь в сплошную зелень приливных болот и синь воды. Потом с безумным смехом подошла к мужчинам и бросила на землю свой посох, увитый плющом.

— Дороги тут нет, — вскричала она. — Тут есть только зеленая трава, а за нею — море, по которому надо так долго, долго плыть! Тут нет сияющей дороги в рай. — Она села на землю рядом со своим посохом и, опершись на руку подбородком, уставилась в землю.

Мужчины собрались вокруг нее — все, кроме магглтонианина, который, сравнив ее с библейской Аэндорской волшебницей, повернулся на бок и натянул на глаза свою шапку, словно затем, чтобы не видеть ненавистного зрелища. Каторжник подобрал посох и принялся снимать с него плети плюща.

— Положи его! — быстро промолвила она.

Но он продолжал сдирать плющ.

— Не трогай его, — сказал паренек. — Она никому не дает к нему прикасаться. Она говорит, что этот посох ей дал ангел, чтобы облегчить ее путь.

Ощерившись и захохотав, каторжник изо всех сил отшвырнул посох, и тот, пролетев по воздуху, упал в воду на середине речушки. Марджери вскочила на ноги, громко закричав. Юноша тоже встал.

— Будь ты проклят! — гневно сказал он. — Надо бы сломать его о твою горбатую спину! Полно, Марджери, не журись. Я достану его из воды.

Подбежав к берегу, он нырнул в речку и три минуты спустя воротился, держа в руке обвитый плющом посох, с которого лилась вода. Вложив его в руки Марджери, он встряхнулся, точно большой спаниель, и приветливо молвил:

— Держи. Он ничуть не пострадал.

С радостным криком Марджери схватила "дар ангела" и поцеловала руку, которая возвратила его ей. Затем повернулась к каторжнику.

— Когда я ворочусь в мою хижину в лесу, — торжественно изрекла она, подняв палец, — то свистну и соберу в круг весь здешний волшебный народец, всех эльфов, фей и маленьких бурых гномов, роющихся в палых листьях и похожих на сосновые шишки, и расскажу им, что ты сделал, и сегодня они явятся в твою хижину и исщиплют тебя до синяков, исколют древесными шипами и натрут ядовитыми листьями, покуда ты не пойдешь пятнами и прыщами и не станешь похожим на лягушку-быка, которая все квакает и квакает в здешних болотах.