— Вы должны пойти дальше без меня.

— О чем вы? — гневно вскричала она. — Я вас не понимаю.

— Послушайте, — настойчиво проговорил он, с усилием подвинувшись ближе к ней. — Отсюда до водопада недалеко, всего несколько миль, а до индейских деревень, стоящих над ним, и того ближе. Доберитесь до одной из этих деревень, и там вам хотя бы не будут грозить эти дьяволы. Мы сохранили наш отрыв от них, и, возможно, они не доберутся до этого места еще несколько часов. А когда доберутся, я, с Божьей помощью, смогу задержать их здесь еще не на один час. Это место представляет собой природную крепость, а мушкетов у них нет. Они не возьмут меня, пока не иссякнут мои боеприпасы, а вам известно, что у меня еще имеется немного пороха и пуль. Они будут думать, что вы здесь, со мной, что вы прячетесь за этими валунами…

— Так оно и будет! Я буду здесь, с вами! — возмущенно крикнула она.

— Нет, нет, вы должны пройти через этот проем в утесах, что виднеется справа, и как можно быстрее двинуться по берегу в сторону устья реки. Бог даст, завтра вы уже окажетесь в безопасности. Это единственный путь. Остаться здесь — значит попасть в их лапы. И вы не должны мешкать. Вам надо уйти прямо сейчас.

— А вы… — шепотом промолвила она.

— Не все ли равно, когда я расстанусь с жизнью: нынче или через несколько недель? Я огорчен вот этим, — он взглянул на свою ногу, — потому что из-за этого я не могу препроводить вас туда, где ваша безопасность будет полной. В остальном же это не имеет значения. Сударыня, вы теряете время.

Ее грудь судорожно вздымалась, одной ногой она постукивала по земле, и в ее чудных глазах читалось нечто такое, чего он не мог понять.

— Я не уйду, — молвила она наконец.

— Не уйдете? — вскричал Лэндлесс.

— Нет, не уйду! — с жаром ответила она. — Как вы можете так думать обо мне? Послушайте, мы были вместе, вы и я, много недель! Вы были моим верным проводником, моим верным защитником, вы не раз спасали мне жизнь. И вот теперь, когда беспомощным стали вы сами и притом из-за меня, когда только из-за меня вы вообще оказались в этом ужасном лесу, вы вдруг говорите мне уйти! Уйти и предоставить вас той участи, которую на вас навлекла я! Уйти, чтобы спасти свою шкуру! Я не стану этого делать! На днях вы сказали мне, что для вас было бы бесчестьем оставить меня за водопадом — хотя там я уже была бы в почти полной безопасности. Для меня же бесчестье — это сделать то, о чем вы просите меня сейчас!

— Сударыня, сударыня, для женщин это не то же самое, что для нас, мужчин!

— Меня не волнуют другие женщины, мне есть дело только до меня самой! Я никогда, никогда не покину человека, который беспомощен, ранен и который умирает ради меня!

— Я умоляю вас на коленях — уходите! — в отчаянии крикнул Лэндлесс. — Вы не можете меня спасти, не можете мне помочь. Не делайте мою участь горькой. Дайте мне умереть, зная, что вы спаслись от этих злодеев, и тогда, что бы они со мной ни сделали, я умру счастливым, благословляя ту женщину, которая позволила мне отдать — притом отдать с радостью и гордостью — мою никчемную жизнь за ее жизнь, такую юную, яркую, невинную. Идите, идите, пока не поздно!

Он с трудом придвинулся еще ближе к ней и поднес к губам подол ее платья. — Прощайте, — молвил он с едва заметной улыбкой. — Поначалу держитесь за скалами, а затем идите вниз по течению реки. Не думайте обо мне плохо. Прощайте.

— Уже поздно, — сказала она. — Я вижу реку через проем между валунами. Одно из их двух каноэ только что проплыло вниз по реке. В нем сидели семеро рикахекриан и мулат. Я видела его ясно, поскольку они гребли близко к берегу, глядя на лес. Они высадятся ниже по течению и начнут искать наш след. А не найдя его, смекнут, что мы находимся между ними и остальной частью их отряда, и нападут на нас сзади. Если я сейчас уйду, они заметят меня. Мне уйти?

— Нет, нет, — простонал Лэндлесс. — Теперь уже поздно. Хоть бы вам помог Бог. Сам я не могу этого сделать.

Крупные слезы выступили на ее глазах и покатились по ее белым щекам.

— О, почему, — горестно промолвила она, — Бог попустил вас пораниться?

Она повернулась к валуну у которого стояла, и, закрыв лицо согнутой рукой, тихо зарыдала. От этих звуков у Лэндлесса, сидящего у ее ног, защемило сердце.

Но вскоре рыдания прекратились. Она сделала долгий судорожный вдох и смахнула с глаз слезы. Ее руки непроизвольно, чисто по-женски коснулись растрепанных волос, и она поглядела на него с вымученной улыбкой.

— Я не хотела быть такой трусихой, — просто сказала она. — Но теперь я буду храброй.

— Вы самая храбрая женщина на свете, — отвечал он.

Под ними колыхался разноцветный лес, полный победно реющих багряных и золотых знамен. Крепкий южный ветер доносил до них шум, похожий на шепот множества людей. Сверкающая река журчала в тростниках и на гладких камнях, а воздух был полон хлопанья крыльев, поскольку громадные стаи птиц подымались с воды, словно темный дым, либо задевали ее поверхность, вздымая мириады бриллиантовых брызг. По всему горизонту громоздились исполинские скопления облаков, фантастические замки из сказки про Джека-победителя великанов — со стенами, башнями и бастионами, возведенными из жемчуга и кораллов высоковысоко над землей. А выше них ярко синели безмятежные небеса.

Души двоих обреченных щедро омывали великолепие, тепло и красота мира, который им вскоре предстояло покинуть. И в сердце своем и он, и она уже попрощались с этим миром. Патриция стояла, запрокинув голову, и ясными глазами вглядывалась в лазоревое небо.

— Я стараюсь думать, — молвила она, — что смерть не так уж горька. Нынче вокруг красиво, но завтра будет еще прекраснее. Ибо мы никогда больше не будем ни уставать, ни бояться, и нам никогда более не будет грозить опасность. Мне не страшно умереть, но если бы смерть могла прийти к нам прямо сейчас, быстро, беззвучно вот с этого голубого неба, без крови… без ужасов…

Она замолкла, и по телу ее пробежала дрожь. Ее глаза закрылись, и она прислонилась к скале. Лэндлесс смотрел на ее прекрасное бледное лицо, на подрагивающие веки, на коралловую нижнюю губу, прикушенную жемчужными зубами, и его терзали жалость и отчаяние. В его мозгу проносились жуткие картины индейских пыток, он видел, как она корчится, слышал крики боли… Если он убьет мулата, может статься, что ее конец окажется именно таким; если же мулат останется жив, она наверняка убьет себя сама. Он отдал ей нож, принадлежавший Монакатоке, и она хранила этот клинок за корсажем… Великолепие осеннего дня померкло, и душу Годфри наполнила скорбь; ему казалось, что до нынешнего дня он никогда не страдал. На его теле выступил холодный пот, и с криком ярости и отчаяния он ударил по своей раненой ноге, как если бы она была его смертельным врагом. Девушка вскрикнула, услыхав звук этого удара.

— О, нет, нет, что вы делаете? Вы сбили повязку, и у вас опять идет кровь.

Несмотря на его возражения, она очень нежно и осторожно поправила шейный платок, которым была перевязана его размозженная нога.

— Должно быть, вам ужасно больно, — с жалостью сказала она.

Она взял ее маленькие руки в свои и поцеловал их.

— О, сударыня, — простонал он, — видит Бог, я бы отдал всю свою кровь каплю за каплей, отдал бы тысячу раз, лишь бы спасти вас. Смерть для меня пустяк, а жизнь не так сладка, чтобы я за нее держался. Могила — менее страшная тюрьма, чем земные темницы, и думаю, Бог окажется более милосердным судьей. Но вы — вы, такая юная и прекрасная, имеющая друзей, имеющая любовь…

Жестом, полным достоинства и нежности, она сделала ему знак замолчать.

— Та моя жизнь ушла навсегда — ее отделяют от нас тысячи миль и целые века. Тот мир дальше от нас, чем звезды, и ныне мы куда ближе к раю, чем к нему… Странно думать, как нас, вас и меня, принесло к этим скалам. Год назад мы никогда не видели друг друга, никогда не слышали имен друг друга, и все же вы приближались к этим скалам из тюрьмы и по океану, а я двигалась вам навстречу… И они станут местом нашей гибели, и мы умрем вместе, и, быть может, завтра малиновки засыплют нас листьями, как тех малых детей, оставленных на смерть в лесу в старой сказке. Те умершие дети были братом и сестрой. Когда придет наш час, я не буду бояться, ведь я буду с тобой… мой брат.