— Так-то оно так, только ведь на тебеневке лошади то идут, то стоят, то лежат, то скачут. Приволье!.. А здесь изо дня в день переход сто верст, и кони некормленые. Люди замаялись.

Офицер пожал плечами.

Поняв, что спорить без толку, Буранбай послал вестового за полковым муллой.

— Святой хэзрэт, отдыха нам не полагается, а до Серпухова три дня пути. Прошу, ободряй людей словом и молитвой, чтоб не падали духом.

— Понимаю, корбаши[31].

Отпустив муллу, Буранбай поторопил коленями коня, обогнал первую сотню, выехал вперед… Карагош-мулла — достойный внук легендарного деда своего Киньи Арсланова, сподвижника Емельяна Пугачева. Умный, неторопливый в ответах и назиданиях. Правда, зря иногда проявляет мягкосердечие. Время суровое, раскисать нельзя. Хотя служителю пророка, может, и полагается быть не воином, а добрым покровителем обиженных? Салават Юлаев и дед муллы Кинья Арсланов подняли народ на борьбу против царицы Екатерины и ее пособников. А теперь Буранбай ведет башкирских джигитов на защиту, нет, не внука царицы Екатерины, императора Александра, а великодушного российского народа. Народ с народом всегда столкуется… Все зло мира от деспотов вроде французского Наполеона.

В окрестностях Серпухова земля подсохла, лужайки закурчавились низкой травою. На привалах и ночью лошади паслись, щипали мураву, и повеселели. Но всадники не радовались первым цветам, скупо украсившим подмосковные поля, а приуныли, вспоминая родные урманы, с какими расстались так надолго, а иные, может, и навсегда.

— Весною всюду хорошо, — говорил Карагош-мулла в утешение.

— Нет, я не хаю здешние места, но с Уралом все ж не сравнить, — сказал Буранбай. — В эту пору каждый уголок Урала, Башкортостана — что цветущий сад. А птичьи песнопения! Жизнь отдашь, чтобы насладиться ими!

— Да разве они уже прилетели? У нас-то ведь холоднее, чем под Москвой.

— На родину каждый рвется поскорее вернуться — и человек, и пернатый певец! В конце апреля кукушки, ласточки прилетают и к нам, — Буранбай вздохнул. — А вот соловья мы в этом году уже не услышим. И суждено ли когда-нибудь услышать?

— Без надежды только шайтан живет, — напомнил мулла. — Оттого и злобствует.

Чтобы тоску развеять, чтобы забыться, Буранбай заиграл на курае, с которым не расставался и в дальнем походе, любимую народом песню «Гильмияза».

Джигиты, следовавшие за ним, звонкоголосо подхватили:

Справедлива пословица: «Солдат спит, а служба идет». И не только служба — время идет, и в армии даже значительно быстрее, чем дома, в деревне.

Лето и начало зимы башкирские полки провели в лагерях в Курской губернии. Джигиты усиленно обучались военному делу, тосковали по женам, по невестам, по родителям… В январе 1812 года полки перевели в Луцк, там их догнал калмыцкий казачий полк.

Генерал-майор Иловайский, начальник гарнизона, приказал готовиться к смотру-параду: почистить коней, привести в порядок сбрую, седла, обмундирование, оружие.

Командир Второго башкирского полка Юлбарис Бикбулатов, сменивший в походе поручика Айсуака, приехал к соседу Буранбаю за разъяснениями:

— Что за суета? Ты не знаешь?

— Знаю. Ждут большого начальника, а вот кого, пока не слыхал.

— Лошади же к параду не растолстеют! А у людей одежда обносилась… — Юлбарис расстроился, взъерошил усы. — А виноватыми мы с тобой, брат, окажемся.

— Не тужи, земляк, — усмехнулся Буранбай. — Полюбите нас серенькими, а красненькими-то нас все полюбят… А как дела у калмыков?

— Похоже, что лошади свежее, а вообще-то то же самое.

Иловайский сам проследил, чтобы овса коням отмерили полным весом и сена не жалели.

«Так бы каждый день», — уныло подумал Буранбай.

Несмотря ни на что, башкиры и калмыки встретили смотр молодцевато: бешметы починили, почистили, сами помылись, коням гривы и хвосты расчесали, оружие, включая луки, колчаны со стрелами, копья, сабли, — в порядке.

Призывно запела труба, впервые три конных полка собрались вместе, выстроились на плацу.

Иловайский, грозный, с густыми, насупленными для важности бровями и пышно взбитыми усами, в новеньком мундире, объезжал строй, придирчиво осматривал всадников и лошадей, морщился, ворчал.

«Поздно спохватился», — усмехнулся про себя Буранбай.

— Недавно, наверно, выбился в генералы, — негромко заметил сотник первой сотни.

— С чего ты так решил?

— Мундир с иголочки, эполеты сверкают, и сам важничает.

— Т-с-с!..

— Да он же по-нашему не понимает.

Вдалеке, за изгибом дороги заметались махальщики, подняли вверх пики с вымпелами.

— Едут! Едут!.. — громко сказал адъютант Иловайского.

Генерал повернул высокого, вороной масти, в белых чулочках жеребца и поскакал к дороге, где уже взбухали плотные клубы пыли.

— А кто едет? — успел спросить адъютанта Буранбай.

— Багратион!

О Багратионе Буранбай слышал, и не раз: в Омске, когда учился в военном училище, в Оренбурге, во дворце губернатора князя Волконского, и на марше. Талантливый, беззаветно храбрый, добрый к солдатам воин, Багратион был любимцем русской армии. О его безграничной смелости в бою в полках складывали былины.

— Сми-и-и-рно-о-о!..

Башкиры встретили славного Багратиона не по воинскому церемониалу, а по обычаю восточного кордона, где раньше несли пограничную службу, — дружными оглушительными криками «ура».

В свите Багратиона офицеры зашептались, посмеиваясь, но генерал, обернувшись, бросил на них строгий взгляд, и они умолкли потупившись.

Буранбай не отрывал глаз от Багратиона, от его темного, словно опаленного знойным грузинским солнцем лица, с твердыми скулами, с крупными, плотно сжатыми губами. А когда через неделю увидел князя пешим, то удивился — тот был ниже среднего роста, однако сейчас в седле держался статно и производил величественное впечатление.

Смотр Багратион проводил не по традиции, а въедливо: спрашивал джигита с помощью переводчика, есть ли запасной конь, пробовал лук на крепость и упругость, раскачивал на ладони стрелу. Буранбая князь спросил, почему он не в мундире, а в бешмете, но с погонами есаула, в остроконечной шапке с широкой меховой опушкой.

— Я корбаши, а по-военному — командир Первого башкирского полка, — ответил Буранбай с достоинством.

Багратион наклонил голову в знак признания национального обычая, но сказал строже:

— Лошади исхудали, жилы наружу. Бешметы у всадников в заплатках. Да разве так полагается, есаул?

— Это еще не беда, ваше сиятельство, — смело сказал Буранбай, — гораздо хуже, что лошадиного ремонта в полку почти не осталось. От бескормицы на марше много коней пало.

— А люди в комплекте?

— В Оренбурге было по тысяче в каждом полку, но в Серпухове оставили по пятьсот тридцать пять человек, а остальных перевели в резерв.

Смуглое лицо князя буквально почернело от гнева.

— Как же вы, генерал, намерены воевать? — обратился он к Иловайскому. — Немедленно затребуйте из Оренбурга лошадей. Доукомплектуйте оба полка. Лошадей поставить на усиленное питание. Людей обмундировать.

— Слушаю.

— Полки наших прославленных «северных амуров» должны быть в образцовом состоянии!..

— Слушаю.

— Где учились, есаул?

— В Омске, ваше сиятельство.

— До Тильзитского пакта воевали против французов?