Приказ Геринга о создании зоны противовоздушной обороны «Запад» явился типичным примером его тесного сотрудничества с Гитлером в тот год. В раздражении фюрера, вызванном сопротивлением сухопутных войск постройке Западного вала, Геринг увидел шанс показаться ему в хорошем свете. Зона воздушной обороны должна была протянуться в качестве второй линии Западного вала вдоль всей западной границы Германии. В качестве ее вооружения предусматривались главным образом 88-миллиметровые зенитные орудия (флак{118} ) для противовоздушной обороны. Позиции их следовало оборудовать так, чтобы их можно было бы эффективно использовать и в наземном бою для отражения танков. Сухопутные войска рассматривали план Геринга как вмешательство в их дела и были этим недовольны.

Ешоннек критиковал решение Геринга как ослабляющее собственные задачи люфтваффе. Требовавшееся для увеличенного выпуска зенитных орудий сырье следовало в этом случае отбирать у производства самолетов и строительства аэродромов, причем в тот самый момент, когда на основе политического развития возможность войны против Англии впервые перешла в область генштабистского планирования. Правда, Геринг уверял своих сотрудников, что Гитлер желает примирения с Англией, а войны не хочет. Тем не менее задача генштаба – быть готовым ко всему. Ешоннек же был твердо убежден в том, что война в 1938 г. еще не грозит. Его основной заботой были выпуск самолетов и их поставка в войска. Он не питал никакого доверия возглавляемому Удетом Техническому управлению и боялся, что требования генштаба люфтваффе в отношении конструирования, производства и поставки бомбардировщиков выполнены не будут. Ешоннек радовался, что «Ме-109» хорошо зарекомендовал себя как истребитель. Истребители были страстью Удета. Что же касается бомбардировщиков, то он отдавал предпочтение пикирующим (они сокращенно именовались «штука»{119} ), которые Ешоннек считал переходным вариантом до тех пор, пока нет хорошо работающих приборов наведения на цель для бомбометания в горизонтальном полете.

Я был успокоен тем, что в генеральном штабе люфтваффе царило ясное представление о вооружении летных частей, но заклинал Ешоннека подействовать на Геринга так, чтобы тот вел себя более трезво с Гитлером, не давал ему ложных обещаний и не допускал приукрашивания действительности. У меня сложилось впечатление, что у Гитлера имеется преувеличенное представление об эффективности действий люфтваффе, чем на самом деле; он целиком полагается в области авиации на Геринга и доверяет данным последнего. Что же касалось тогдашнего начальника генштаба люфтваффе генерала Штумпфа, тот политические отношения с Англией воспринимал серьезнее, чем Ешоннек.

Противоречие между серьезными опасениями и радостной беспечностью – вот что характеризовало настроение руководящих лиц государства, вермахта и партии в 1938 г. Широкие массы народа были счастливы и довольны… Доверие к Адольфу Гитлеру и вера в его стремление к миру захлестывали все опасения.

Моя служба снова началась поездкой – на этот раз 31 июля в Бреслау{120} на «Германский праздник гимнастики». Гитлеру захотелось посмотреть его. Особенно привлекали к себе внимание различные группы из заграницы, выступавшие в национальных нарядах. Народные группы судетских немцев проходили перед Гитлером с возгласами «Домой в рейх!». Это было захватывающей, но и внушающей тревогу демонстрацией. Лица выражали нужду и тревогу; Гитлер почувствовал это, сделав для себя вывод: освободить судетских немцев из чешской неволи. Фюрер открыто высказал, что немцы ни в Чехословакии, ни в Польше не имели той защиты, которая была положена им как национальному меньшинству по Версальскому мирному договору.

В Берлине я нашел уже измененную в персональном отношении адъютантуру. Путткамер после трехлетней адъютантской службы вернулся в войска и стал командиром миноносца, оставив здесь только друзей. Редер избрал в качестве его преемника корветтен-капитана Альбрехта и предложил эту кандидатуру Гитлеру.

Шмундт проинформировал меня о военных делах последних недель. Сам он производил впечатление человека подавленного. Строительство Западного вала и подготовка к операции «Грюн» еще более обострили противоречия между Гитлером и Главным командованием сухопутных войск (ОКХ). В связи с выступлением фюрера 28 мая Бек изложил свою точку зрения в нескольких памятных записках и попросил Браухича доложить их Гитлеру. По словам Шмундта, Браухич далеко не все представил фюреру в письменном виде, а изложил взгляды Бека устно. При этом разгорелась оживленная дискуссия и выявилась противоположность точек зрения. Бек сопровождать Браухича и лично высказать фюреру собственные взгляды отказался. Он полагал, что убедит Гитлера своими меморандумами, доказав, что германское нападение на Чехословакию неизбежно вызовет англофранцузское наступление на Западе, из чего в дальнейшем может возникнуть новая мировая война. Гитлер попытался убедить Браухича в обратном. Шмундт находился под сильным впечатлением этих дебатов. Доверие Гитлера к Беку оказалось разрушенным. Фюрер дал Браухичу понять, что намерен «наконец-то» избавиться от Бека. Но (и это Шмундт воспринял трагически) между Гитлером и Браухичем тоже возникло отчуждение. Я увидел, что Шмундту известно гораздо больше, о чем он мне, офицеру люфтваффе, умолчал. Ведь Шмундт был по природе своей довольно недоверчив, а в служебных вопросах – скрытен. Тогда он еще не знал, что я в генштабе люфтваффе уже многое слышал о взглядах ОКХ и что Гитлер и со мной тоже не раз заговаривал о делах сухопутных войск, когда у него не было под рукой армейского собеседника. К моему сожалению, доверительного сотрудничества между мною и Шмундтом долгое время не получалось.

В первые дни августа я как дежурный адъютант поехал с Гитлером на Оберзальцберг. Фюрер занимался исключительно строительством Западного вала и планом операции «Грюн», а также вопросом, как убедить генералитет и высший офицерский корпус сухопутных войск в правильности своих взглядов. Я слышал из его уст множество упреков по их адресу и теперь смог понять причину удрученности Шмундта. Доверие Гитлера к генералам исчезало. Это изменение всего за один год, да еще непосредственно перед возможным началом войны, было достаточным основанием для того, чтобы следить за дальнейшим ходом событий с величайшей озабоченностью.

Из Берлина Гитлер (не знаю уж каким именно образом – то ли от Геринга, то ли от Рейхенау) узнал, что Браухич и Бек, докладывая собравшимся высшим генералам сложившуюся обстановку, подвергли его намерения резкой критике. Мол, нападение на Чехословакию с целью быстрого успеха свяжет все наличные германские силы. Западные державы немедленно используют этот момент для своего вооруженного вмешательства. Западный вал – совсем не та преграда, которая может их остановить. Услышав это, Гитлер пришел в ярость и тут же приказал Браухичу немедленно явиться в Берхтесгаден. Разговор состоялся с глазу на глаз в кабинете фюрера на втором этаже виллы «Бергхоф». Окна были открыты настежь, и весь этот возбужденный разговор можно было слышать со всеми подробностями. Он продолжался несколько часов. Голоса звучали все громче, и мы сочли за благо уйти с террасы под гитлеровским кабинетом. Возникла неловкая ситуация, которую я никогда не забуду. Ведь это был единственный за всю мою службу случай, когда Гитлер во время беседы так громко орал на генерала.

10 августа Гитлер приказал прибыть в Берхтесгаден всем ответственным за мобилизацию начальникам штабов армий и соответствующих соединений люфтваффе. В многочасовом выступлении он, дабы убедить их в своей правоте, изложил собственную оценку политической и военной обстановки. Обсуждение показало, что это удалось ему не полностью. Точно такие же опасения, какие имелись у Браухича и Бека, высказали и некоторые другие высшие штабные офицеры, но никаких новых убедительных доводов они не привели.