В поисках предполагаемых лабораторий Гитлера, где шли работы по созданию атомной бомбы, разведгруппы из Лондона устанавливали местонахождения немецких физиков, способных проводить подобные исследования. Аэрофотосъёмка показала, что в некой необычной лаборатории в Далеме, недалеко от Берлина, активно ведутся работы. Эту информацию подтвердили словоохотливые немецкие учёные, сообщив в ходе острожных опросов, что их коллеги уехали на какие-то новые исследования.

Затем британской разведке стало известно, что один пронацистски настроенный швейцарский учёный участвует в работах по созданию нового взрывчатого вещества в секретной лаборатории в Южной Германии в городке Бизинген, расположенном в области Гогенцоллерн. После этого американский цензор перехватил письмо, отправленное в Южную Америку, автор которого работал в «исследовательской лаборатории — Д». На конверте стоял штамп Эхингена, городка, расположенного в трёх милях к северу от Бизингена, а в нём, согласно сообщению одного дружественного швейцарского учёного, проживал доктор Вернер Гейзенберг, германский физик-ядерщик № 1. После опроса всех учёных-атомщиков из союзных стран, а также многих из нейтральных на предмет того, кто из числа нацистских учёных мог там работать, были получены пятьдесят фамилий. Вскоре «лазутчики» уже имели характеристики внешности, адреса и фотографии многих из них и даже запись голоса одного. Были «с пристрастием» допрошены все немецкие военнопленные из той местности и получены описания зданий, в которых могла размещаться лаборатория.

Весной 1945 года союзники прорвались в Германию, и Ланздейл, уже подполковник, распорядился:

— В Гогенцоллерн — и как можно скорее! Нужно захватить учёных со всеми их секретами, пока они не разбежались.

Для поиска атомных секретов и учёных была создана особая группа, насчитывавшая более ста человек, из отборных солдат, специалистов-офицеров и команды учёных во главе с профессором Сэмюэлом Гоудсмитом из Северо-Западного университета, которая получила кодовое название «Алсос». Эту группу возглавил полковник Борис Паш, человек безрассудной дерзости, и одной из первых её и самых секретных задач стал розыск ведущего французского учёного-атомщика Фредерика Жолио-Кюри, зятя Марии Кюри и будущего руководителя Комиссариата Франции по атомной энергии. Лабораторией Жолио пользовались нацисты, поэтому Гоудсмит предположил, что он должен много знать об их работе. Чтобы помешать возможному похищению нацистами этого французского учёного с приближением наших войск, полковник Паш вместе с полковником Калвертом и двумя агентами Си-ай-си двигались вместе с передовыми французскими танками и вместе с ними вошли в Париж. Встретившись с Жолио, они узнали, что его лабораторией распоряжались двое немецких учёных, проводивших работы в области ядерной физики. Однако им не удалось сколько-нибудь близко подойти к созданию атомной бомбы. Группа «Алсос» двинулась дальше к границам Германии, и её сотрудники находились среди войск, отбивших у немцев Страсбург. Там, в университете, учёные и военные нашли ценные записи, бесспорно указывающие на то, что германский атомный центр находится где-то в Гогенцоллерне.

Внезапно возникло сильнейшее со дня «Д» волнение: новая фотосъёмка с воздуха показала лагеря, в которых трудились заключённые, протянувшиеся линии электропередачи и огромную промышленную стройку, продвигающуюся с невероятной быстротой у городка Бизинген, а вскоре после этого берлинское радио объявило, что у немцев уже есть атомная бомба!

В отчаянном стремлении поскорее узнать истину учёные и военные ринулись в Бизинген. Там их ждало разочарование и одновременно огромное облегчение: новый большой завод не был предназначен для производства атомных бомб, а лишь для получения масла из сланца. Они поспешили к другим объектам. В расположенной рядом деревушке Тальфинген в лаборатории за своим столом сидел Отто Ган, первооткрыватель явления ядерного деления; с ним находилось десятка два других учёных. Эти люди стали отрицать, что они пытались создать атомную бомбу, и сказали, что все их бумаги с выкладками уничтожены. Но один учёный приветствовал американцев словами:

— Я ждал вас, — и вручил им краткий отчёт о своей работе (это был сам Ган). В конце концов несколько немецких учёных убедили остальных всё рассказать и они открыли запасы своей лаборатории: немного тяжёлой воды, спрятанной на старой мельнице, некоторое количество окиси урана, закопанной в поле и, наконец, большой, уходящий в горный склон тоннель — их «реактор».

После пережитого напряжения открывшееся реальное положение дел выглядело просто смешным. Их «урановая машина» или «реактор» был настоящей липой. Он не мог ни запускать, ни поддерживать на нужном уровне цепную реакцию. Немцы не умели вырабатывать плутоний и не считали возможным выделение урана-235 из урана-238 (американцы знали три способа, как это сделать). У них имелся один циклотрон, у американцев — более тридцати. Лучшие учёные-атомщики Германии не продвинулись дальше экспериментальной стадии.

В 440 милях к югу от Бенгази, в сердце заброшенной, бесцветной, выжженной земли, превратившейся давным-давно в Ливийскую пустыню, покоятся обломки бомбардировщика военных лет. Это «Консолидейтед B-24 Либерейтор». На его фюзеляже хорошо различимы номер 64 и выцветшая от солнца надпись: «Леди, будьте послушной».

В апреле 1943 года самолёт взлетел с аэродрома в Солуке, расположенного на береговой полосе южнее Бенгази, чтобы атаковать вражеские цели в Италии, и бесследно исчез. С того дня прошло более шестнадцати лет.

Только в конце лета 1959 года в штаб-квартиру военно-воздушных сил Соединённых Штатов (ВВС США) поступило донесение с базы Уилус в Ливии о том, что геологическая экспедиция обнаружила в пустыне обломки большого самолёта времён Второй мировой. На транспортном самолёте C-47 была отправлена поисковая команда с приказом приземлиться поблизости и обследовать обломки. Мрачная перспектива обнаружить истлевшие останки пропавшего вместе с бомбардировщиком экипажа всю дорогу не покидала поисковиков.

C-47 удачно приземлился на усыпанный гравием грунт. Поисковиков встретили обжигающий зной и мёртвое молчание. Они быстро распознали в разбитом самолёте «Либерейтор» и направились к обломкам. Их глазам предстало удивительное зрелище: на металлических частях бомбардировщика не было признаков коррозии, сухой, как из печи, воздух пустыни превосходно сохранил его. Выглядел он так, будто вырвался из оков времени и упал здесь только вчера. Он лежал на брюхе, правое крыло немного поднялось, а левое зарылось в песок. Задняя часть фюзеляжа и хвост отвалились и лежали поодаль. Один из его знаменитых лучеобразных двигателей «Туин уосп» был оторван. Правое шасси далеко отброшено, причём шина всё ещё оставалась накачанной.

Вокруг в беспорядке валялись кислородные баллоны, стальные каски, аптечки первой помощи, ремни портупей и предметы обмундирования. Поисковики осторожно заглянули внутрь фюзеляжа. К счастью, они не натолкнулись на мумифицированные останки. Внутри было совершенно пусто.

Изнемогая от нестерпимого зноя, они всё же провели полный внутренний осмотр. Проверили радиоприёмник: он всё ещё был в рабочем состоянии; вскрыли герметичные фляжки с тёплым кофе, который неожиданно оказался пригодным для питья.

Топливо в баках «Либерейтора» было практически израсходовано. Три из четырёх двигателей должны были неминуемо заглохнуть ещё в полёте, поскольку лопасти пропеллеров для снижения лобового сопротивления были «зафлюгированы» — повёрнуты острыми кромками к воздушному потоку. Четвёртый двигатель в момент катастрофы, похоже, ещё работал.

Стало ясно, что экипаж воспользовался парашютами. В последние минуты бомбардировщик летел на автопилоте, вероятно, для того, чтобы сохранить устойчивость, пока люди покидали борт.

На «Либерейторе» не было видимых признаков повреждений, полученных в бою; очевидно, экипаж оставил самолёт, когда в нём кончилось топливо. И только один вопрос остался без ответа: «Что этот самолёт делал здесь, за сотни миль от места, где ему следовало быть?»