Впрочем, некоторые имена были все же названы Робеспьер резко обрушился на Камбона, заявляя, что его финансовая политика выгодна лишь богатым и имеет целью «разорить и привести в отчаяние бедных, умножить число недовольных». Столь же резко критиковался и Фуше как защитник «атеизма».
Авторитет Робеспьера был еще велик. Конвент встретил его речь громом аплодисментов. Заговорщики в первый момент растерялись. Лоран Лекуэнтр, который еще 24 мая, на интимном ужине, в присутствии девяти депутатов Конвента, призвал прикончить Робеспьера ударом кинжала, внес теперь льстивое предложение напечатать его речь. Но запротестовал Бурдон от Уазы, потребовавший передать эту речь на предварительное рассмотрение комитетов. На Бурдона резко обрушился Кутон, которому удалось добиться решения Конвента о том, что речь Робеспьера будет не только напечатана, но и разослана по коммунам республики. И тут поднялся Камбон, которому уже нечего было терять. «Пора сказать всю правду, заявил он. Один человек парализовал волю всего Национального конвента; это человек, который только что произнес здесь речь, это Робеспьер». Камбон полностью отверг обвинения Неподкупного в адрес комитетов и заключил, что опасаться нужно властолюбивых замыслов его самого. Депутата поддержали Билло-Варен, Амар и многие другие. Принятое решение напечатать речь Робеспьера и разослать ее по коммунам было отменено.
Битву в Конвенте Робеспьер проиграл. Если Неподкупный хотел продолжить борьбу, он должен был теперь вынести ее за стены Конвента, обратиться к парижским секциям, к народу.
Вечером 8 термидора Робеспьер пришел в Якобинский клуб, где вновь зачитал свою речь. Ему горячо аплодировали. Колло д'Эрбуа и Билло-Варен, пытавшиеся возражать Неподкупному, были изгнаны из зала. Однако никакого плана действий якобинцы не наметили. Робеспьер был печален. В конце своего выступления он сказал: «Эта речь, которую вы выслушали, мое предсмертное завещание; сегодня я видел смерть — заговор злодеев так силен, что я не надеюсь ее избегнуть Я умру без сожаления; у вас останется память обо мне; она будет вам дорога, и вы ее сумеете защитить». После выступления Робеспьер вернулся домой и сразу лег спать.
А заговорщики тем временем занимались разработкой своего плана. Таль-ен, Баррас, Фуше, Бурдон от Уазы и другие до поздней ночи вели переговоры с депутатами Равнины, убеждая их голосовать завтра против Робеспьера. И Равнина пообещала им свою поддержку. Во всех деталях была разработана тактика обструкции, которой рассчитывали сорвать доклад Сен-Жюста. Приняли меры и на тот случай, если бы Робеспьер все же рискнул обратиться за поддержкой к Парижской коммуне. Еще ранее по распоряжению Карно из Парижа были выведены некоторые части артиллерии Национальной гвардии, которые не внушали заговорщикам доверия.
Вечером 8 термидора, когда Робеспьеру аплодировали в Якобинском клубе, решением Комитета общественного спасения было упразднено главное командование Национальной гвардии Парижа, доверенное Анрио. Отныне функции командующего должны были поочередно исполнять начальники легионов.
9 термидора (27 июля), ровно в полдень, на трибуну Конвента поднялся Сен-Жюст, чтобы сделать порученный ему правительственными комитетами доклад. В отличие от Робеспьера он собирался сделать шаг к примирению с Конвентом. Но ему не дали говорить. Тальен и Билло-Варен прервали его с первых же слов. Оба кричали, что Конвент не хочет больше терпеть «новых тиранов». Началась заранее намеченная обструкция. Раздавались возгласы:
«Да погибнут тираны!» Робеспьер пытался пройти к трибуне. Но его встретили криками: «Долой тирана!»
Председательствовавший в начале заседания Колло д'Эрбуа предоставил слово Тальену, который стал громить «нового Катилину», «новых Верресов». Робеспьер продолжал требовать слова. Он охрип от крика, закашлялся, и тогда Гарнье крикнул ему: «Тебя душит кровь Дантона!» «Значит, вы мстите мне за Дантона!» — ответил Робеспьер. «Последний раз, председатель убийц, я прошу у тебя слова!» — обратился он к Тюрио, сменившего Колло д'Эрбуа. Но выступить ему не дали.
Был принят декрет об аресте Анрио и председателя Революционного трибунала Дюма. Затем среди страшного шума депутат Луше потребовал голосовать обвинительный декрет и против Робеспьера Зал на минуту оцепенел, а затем разразился громкими аплодисментами.
Декрет об аресте Неподкупного прошел единогласно. Робеспьер-младший потребовал, чтобы и его арестовали вместе с братом «Я разделял его доблести, я хочу разделить и его судьбу», сказал он. Аналогичное заявление сделал и Леба. Конвент декретировал и эти аресты, как и аресты Сен-Жюста и Кутона. «Республика погибла! Настало царство разбойников!» — воскликнул Робеспьер. Публика на трибунах толпами устремилась к выходу. Не было еще и двух часов дня.
Узнав о том, что произошло в Конвенте, робеспьеристское руководство Коммуны пыталось поднять парижские секции на защиту Неподкупного и других арестованных депутатов. Около трех часов дня мэр Парижа Флерио-Леско и национальный агент Коммуны Пейан предложили находившимся в ратуше членам Главного совета отправиться в свои секции и объявить тревогу. Анрио разослал шести начальникам легионов приказ немедленно выслать к ратуше по 400 человек с оружием в руках. Всем ротам канониров также было приказано прибыть на Гревскую площадь с орудиями.
Затем, в порыве безумной отваги, в сопровождении всего лишь нескольких конных жандармов, Анрио бросился спасать Робеспьера. Арестованных к этому времени перепроводили в здание, где располагался Комитет общественной безопасности. Расталкивая толпу, Анрио во главе своих жандармов прорвался к парадному подъезду Комитета. Он выбил дверь и тут же был повален, связан и отдан под охрану… сопровождавших его жандармов.
Комитет общественного спасения принял постановление, запрещавшее начальникам легионов выполнять приказы Анрио. Четыре начальника легионов сразу же перешли на сторону Конвента. Функции командующего Национальной гвардией Парижа комитет возложил на начальника 1-го легиона Фоконье.
Но и сторонники Робеспьера не дремали. Около половины шестого вечера собрался Главный совет Коммуны. Единодушно было принято воззвание к населению Парижа, изобличавшее «изменников», которые «диктуют законы Конвенту» и преследуют Робеспьера. Воззвание заканчивалось призывом: «Восстань, народ, не дадим погибнуть завоеваниям 10 августа и 31 мая! Низвергнем в могилу всех изменников!»
Главный совет Коммуны предписал всем установленным властям Парижа немедленно явиться в ратушу и принести присягу на верность народу. Исполнять приказы объединенных Комитетов общественного спасения и общей безопасности запрещалось.
Однако население Парижа не поднялось на защиту Робеспьера. В богатых кварталах, например, откровенно радовались аресту «тирана» Резко активизировались «умеренные», наводнившие в ночь на 10 термидора собрания секций в западных кварталах и во многом определившие их решения. Из 48 секций только 16 послали к ратуше, на Гревскую площадь, отряды Национальной гвардии.
Несмотря на это военное превосходство было по-прежнему на стороне Коммуны. К семи часам вечера более трех тысяч вооруженных национальных гвардейцев собрались на Гревской площади. К десяти часам вечера в распоряжении Коммуны было 17 рот канониров из 30 рот, размещенных в столице, и 32 орудия. Конвент располагал в это время лишь одной ротой охраны. Однако руководители Коммуны никак не решались предпринять наступление на Конвент.
Около восьми часов вечера вице-председатель Революционного трибунала Кофиналь во главе сильной колонны, с пушками, совершил лихой налет на помещение Комитета общественной безопасности в Тюильри и освободил томившегося там Анрио. Конвент был в панике. Председательствовавший Колло д'Эрбуа обратился к депутатам: «Граждане, наступил момент умереть на нашем посту». Однако умирать на своем посту никто не желал На какой-то момент положение Конвента казалось совершенно безнадежным.
Передав Анрио часть своего отряда, Кофиналь поспешил в ратушу. Анрио же направился в Тюильри, намереваясь закрыть главный зал и выставить пикет. Но когда он узнал, что члены Конвента собрались и заседание продолжается, неожиданно приказал своим людям также повернуть к ратуше освобождать арестованных депутатов. Более удобного случая для взятия Конвента уже не представилось и представиться не могло.
