От металлического скрежета страх рванулся у Сэма в груди. Не может же быть, что это просто ключ повернулся в замке? Но именно ключ в замке это и был. Тяжелая дверь отворилась без скрипа, без визга на хорошо смазанных петлях, и в луче света обозначилась человеческая тень. Такая нелепая, колеблющаяся, растущая, зловещая тень. Но это была Мэри, а вовсе не пришелец из царства Аида. Она вошла в приоткрытую дверь по лучу света, держа перед собой поднос, и запах тушеного мяса свел все муки Сэма в единое мучительное желание немедленно, не откладывая приступить к делу.

— Эй, ты там? — спросила она.

— Да.

— Он ушел.

— Кто ушел?

— Папа. На собрание Союза прогрессистов. У них раз в месяц собрания. А я забыла. Я выждала, пока он уйдет. По-моему, так лучше. Света тут довольно, но ты слезай спиной, не то свалишься.

— Я замерз, — сказал Сэм.

— С чего бы это?

— С того, что тут у вас очень жарко на антресолях.

Он осторожно, спиной, как ему было велено, неловко спускался вниз, не переставая ворчать, но ворчание это было не всерьез. Как чудесно, что она наконец пришла.

— Да там столько сена, мог бы зарыться и согрелся бы, — сказала она. — И газетами укрыться. У тебя что, головы нет?

— Нету.

Он поравнялся с нею и почувствовал волну тепла, исходящую, словно радиация, от ее тела. Он сразу смешался, потерял целеустремленность и отошел к открытой двери, чтобы размять ноги, а заодно отодвинуться от Мэри. В дверь был виден мощеный дворик в завесе мелкого дождя, а сквозь дождь ярко светила лампа «Летучая мышь», свисавшая на скобе за дверью. В магазине было явно уютнее. Он вернулся к ней, подальше от сырости, от холода и ветра.

— Это ваш дом вон там? — спросил он.

— Выходит, так, — ответила она.

— А где же собаки?

— Спрятались от дождя и спят под домом. Они лучше сторожат, когда хорошая погода.

Он кивнул на верх.

— Я там спать не смогу, так и знай. Я бы там умер.

— Не знаю. В доме ты все равно спать не будешь, так что придется тебе умереть.

— Может, ты мне хоть пару одеял добудешь?

— Ну и бывалый же ты бродяга, закаленный.

— Там сидишь под самой крышей, — жалобно сказал он. — А ведь это голое железо. Ты об этом не думала? Поднимись да приложи ладонь к крыше, сразу почувствуешь.

— И не подумаю. Какая глупость.

— Просто я замерз. А ты так долго не шла.

— Да, видно, тебе любые лишения нипочем.

Она поставила поднос на прилавок и сама зашла с другой стороны, обойдя ящик с чаем — тот самый ящик, из-за которого она днем высунула голову.

— Придвинь-ка табуретку, Сэм, и давай ешь. Обед вкусный, если кто любит тушеное мясо. Конечно, я могла бы и пирог мясной испечь.

Ее было плохо видно, свет от двери не доходил до прилавка. Она сидела там на чем-то, так что ее глаза приходились вровень с его глазами. И, как ни странно, они у нее немного светились, будто две неяркие лампы, верно, откуда-то свет все-таки набирали. Он живо, как электричество, ощущал ее присутствие. Но запах от обеда шел божественный…

— Это, в кружке, горячее молоко, — сказала она.

— Спасибо.

— В нем немного солоду.

Он наклонился над кружкой, принюхиваясь, — глубоко, и мелко, и по-всякому.

— Давай пей, Сэм. Не всю же ночь тут сидеть.

— Да пью я, пью. Понюхать тоже хочется. Господи!

— Ты что божишься?

— Я не божусь.

— Нет, божишься. Поминаешь имя божие всуе.

— Ого! Да ты совсем как тетечка.

— Какая еще тетечка?

— Моя тетечка Фредерика Виктория Клеменс.

— Ты шутишь?

— Какое там.

Немного погодя она сказала:

— Папа вернется часа через два.

— Да?

— Я пойду в полдесятого.

— Куда пойдешь?

— То есть как? Ясно, домой. Куда же еще? Запру магазин до его прихода, чтобы уж не рисковать, наверняка. А тебя что, в первом классе из школы выгнали? Утром открою, так что спи спокойно. Смотри только не высунься, пока не убедишься, что это я.

— А вот и высунусь. Прямо так и крикну: «Эй, мистер! Это я, Сэм. Ну и дочка же у вас, скажу я вам. Запрятала меня здесь на антресолях да еще отдала половину вашего обеда».

— А вот и нет, — сказала Мэри. — Я тебе собачью долю отдала.

— Благодарю, — сказал Сэм.

— Если захочешь, мы представим, будто ты ранний покупатель. И потом ты сможешь попроситься дрова поколоть. Хочешь?

— Угу.

Отличная густая тушенка. С характером. Отличная. Не хуже маминой. В маминой меньше мяса было.

— Хорошо бы он позволил тебе остаться. Верно ведь, хорошо бы, Сэм?

— Пожалуй.

— Ты мог бы работать подсобником. Помогать мне.

— В каком деле?

Она хихикнула, и это его удивило.

— Понравилась моя тушенка?

— Спрашиваешь.

— Больше нету, так что не проси добавки. Все, что было, тебе досталось, и объедки с папиной тарелки тоже.

Даже если бы и так. Сэму наплевать.

— Пойду, пожалуй, принесу одеяла. Чтобы уж они тут были. А то, когда он вернется, может, и не получится.

А он уже сомневался, что они ему понадобятся. Ему и без того уже было тепло, уютно, сытно. Как толстому коту. Можно сказать, даже жарко. Ну и тушенка — чудо! Со специями, от которых волосы дыбом встают и пот прошибает. Те же запахи, что и во всем магазине. Пряности. Сэм впервые с ними столкнулся, он был рад этой встрече. Запахи разные, их можно перебирать по одному, а вместе смешанные, они содержали в сердцевине тушенку Мэри. Может быть, она просто отрезала угол магазина и прямо бухнула в горшок с водой.

Мэри вернулась с охапкой одеял.

— Кончил? — спросила она.

— Ага. Вкусно было. Очень вкусно. Ты здорово умеешь готовить.

— Умею немного. Но самой мне, бывает, в горло не идет. Тушенка, тушенка, тушенка. Никакой фантазии. Одна дурацкая тушенка. Ну, полезай наверх — я передам тебе одеяла.

— Уже?

— А ты что, хотел их внизу оставить? Если тебе потом лезть с ними в темноте, ты непременно полетишь и еще себе шею сломаешь. Тут-то нам и конец придет.

— Неужели?

— Может, ты рассчитываешь, что папа не услышит, как ты сверзишься? Да у него уши как у слона. Он ими хлопает. А спит он вон за той стенкой. Так что смотри не вздумай храпеть и скрежетать зубами.

— М-да, — сказал Сэм, — может, мне безопаснее уйти прямо сейчас?

— Ну, уж это твое дело решать.

Но ему сейчас уходить вовсе не хотелось. На ночь глядя. Да еще когда Мэри рядом. Чувствовать ее так близко было удивительно: какая она, ни на кого и ни на что не похожая. Вот тебе и приключение, почище путешествия в чужую страну. Поэтому он вскарабкался по лестнице, протянул вниз руки и поднял три одеяла, желтых, мохнатых, в брызгах дождя. А вслед за ним по лестнице поднялась и Мэри. Еще того интереснее. Факт. Он вроде и ждал этого, а теперь вдруг засомневался.

— Я тебе помогу устроиться, — сказала она. — Чтобы было уютно, тепло и снизу не видно. Я в скаутском отряде для девочек состою, умею устраивать привал. А ты состоишь в скаутах?

— Я в газетчиках состою, — ответил Сэм. — Некогда мне было в скаутов играть.

Она села на антресоль, свесив ноги. В свете, падавшем от двери, ему был виден ее профиль, весь профиль — и лицо, и фигура. Славная она. Про постель она словно бы забыла, и ладно.

— Двадцать пять минут девятого, — сказала она.

— Да?

— У нас осталось времени час и пять минут. Если он не даст тебе работы, мы, может, больше не увидимся.

— Наверно.

— Тут по соседству и ребят почти нет. На милю — двое. Да и те никудышные. Меня от этих мальчишек просто тошнит, от всех до единого. Сколько я их знаю, они все никудышнее и никудышнее становятся.

— Ага. Я понимаю.

— Понимаешь?

— У нас на Уикем-стрит то же самое. Такие девчонки, ну кому они нужны? Ужасные. Через десять лет, ручаюсь, они откроют на нашей улице клуб старых дев, и Роз будет в нем председательницей.

— Кто это Роз?