— Я арестован? — не понял Аэций.

— Заключен под стражу.

— За что?

— За участие в тайном сговоре. И лучше бы ты отвечал на вопросы, а не задавал их. Признание значительно облегчит твою участь.

Каждое слово начальника стражи звучало холодно и надменно. Неужели узнал о договоре со скифами? В первый момент Аэций подумал именно так, но дело оказалось в другом.

— Ты призывал Бонифатия к союзу с вандалами. А потом написал подстрекательское письмо, принуждая его к мятежу, — сказал Севастий.

— Ах, вот ты о чем…

Аэций вздохнул свободнее. К скифам это не имело отношения. Для оправдания ему достаточно было сказать, что написал Бонифатию по просьбе матери императора, но тогда вину возложили бы на неё, а этого он не мог допустить. Галла Плакидия была его верной союзницей, единственным человеком во всей Империи, кто неизменно стоял за него горой.

— Ты слегка припозднился, — сказал он Севастию. — В Аримине нас помирили. Так что эта история в прошлом…

— Хватит юлить, — неожиданно резко ответил тот. — В Аримине ты пытался убить Бонифатия. Так что история продолжается. И не закончится, пока ты не скажешь, какие подлые твари сподвигли тебя написать письмо.

Он так разошелся, что набухла вена на лбу. И все из-за письма Бонифатию?

— Ты что? У него на службе? — спросил Аэций.

— Тебя это не касается, — отрубил Севастий.

— Так, значит, правда… И сколько он платит?

— Нисколько. У нас с ним совершенно иная связь.

— Это какая же?

— Родственная.

Аэций удивленно шевельнул бровями.

— Не знал, что Бонифатий тебе родня.

— Не знал или не хотел узнать? Севастием меня прозвали в казарме, как беспородную лошадь, у которой не может быть имени, только кличка. От рождения я — Себа́стьен. Зять Бонифатия. Точнее, был им. Во время мятежа моя жена находилась в Африке, её убили в Карфагене вместе с детьми.

Обескураженный неожиданным признанием, Аэций не сразу нашелся, что сказать.

— Сожалею, — сорвалось с его губ, — но если ты думаешь, что они погибли из-за меня, клянусь, я никогда не принуждал Бонифатия к мятежу. Констанций Феликс собирался заменить его на Сегисвульта. А как проводились такие замены, ты знаешь не хуже меня. Констанций Феликс действовал без суда и следствия. Казнил неугодного человека и назначал другого. Так он избавился от многих. Вспомни римского диакона Тита и архиепископа Арелата. С Бонифатием было бы то же самое, появись он в Равенне, когда его вызвали…

По крайней мере, так уверяла августа.

— Хм, так значит, ты собирался его спасти, и другого умысла не было? — произнес Севастий, округляя брови. — Возможно, кто-то другой и поверил бы в эту чушь, но у меня на подобные вещи нюх. Я слишком давно за тобой наблюдаю. Ты связан с какими-то скрытыми силами. С какими-то неизвестными нам людьми. Они помогают тебе держаться у власти, и ты всегда наплаву. В то время как честные люди, вроде меня, прозябают в безвестности. Думаешь, ты был первым, кого узурпатор позвал на высокую должность? Вначале он обратился ко мне, но я ответил отказом. Не хотел замарать свое имя. А ты согласился, и это сошло тебе с рук. Когда узурпатора свергли, ты снова был наверху, а я оказался никем. Думал, женюсь на дочери Бонифатия, и меня начнут уважать, но Бонифатий поднял мятеж. И пришлось начинать сначала. В Равенне мне дали самую низшую должность. А ты получал одно повышение за другим. И даже история с письмом к Бонифатию не свернула тебя с пьедестала. Я ждал, что тебя растопчут, смешают с грязью, но вместо этого ты вновь получил повышение. И вот наконец-то у меня появился шанс…

— Занять мое место консула?

— Не консула, а магистра армии. Когда Бонифатий уедет в Африку воевать с ванадалами, августе придется найти замену. И если тебя не окажется рядом, магистром армии стану я.

— Ха-ха, неужели ты думаешь, что она согласится? — сквозь смех проговорил Аэций. — Научись прежде меч вынимать из ножен.

— Заткните его! Живо! — рявкнул Севастий стоявшим у входа подручным и, глядя на то, как Аэцию стягивают рот ремнями, подумал не без злорадства: «Посмотрим, как ты посмеешься, когда на твоих глазах будут резать твоих друзей».

Походный лагерь на побережье в пяти миллиариях от Аримина. Некоторое время спустя

На побережье было прохладно. В походном лагере Бонифатия витало уныние. Южане не привыкли к промозглому ветру. Непривычная пища изматывала их желудки. Но больше других доставалось самому Бонифатию. Рана, полученная в поединке с Аэцием, загноилась. На месте пореза образовалась язва. А сам Бонифатий испытывал страшные боли. Лекарь из Аримина посоветовал ему отправиться в Маргус. Мол, местные травники лечат даже самый тяжелый недуг. Поначалу Бонифатий отказывался, считая, что лекарь сгущает краски, но день ото дня ему становилось всё хуже, и он готов был отправиться, куда угодно, лишь бы избавиться от ежедневных мук.

Ухаживала за ним молодая жена Пелагея. В лагере её называли вандалкой из-за огненно рыжих волос и усыпанной веснушками кожи. Она и была вандалкой, а кроме того доводилась родственницей нынешнему королю торингов Теодориху. По сговору с ним её выдали замуж за Бонифатия. Предполагалось, что жена-вандалка поможет наместнику укрепить доверие вандальской знати, и те согласятся переселить своих родичей в Африку. Теодориху это было на руку. С уходом вандалов в заморские дали торинги избавлялись от грозного врага.

Как и все вандалки Пелагея живо интересовалась делами мужа и старалась во всем угодить. Одного не могла — родить ему сына. Мучилась мыслями о бесплодии и хотела быстрее поехать в Маргус, надеясь, что травники вылечат и её.

Однако по непонятной причине поездку всё откладывали и откладывали. Пелагея не задавала вопросов. Даже когда привезли таинственную, накрытую дырявой холстиной, клетку.

Сопровождал эту клетку начальник равеннской стражи Севастий, которого Бонифатий по старой привычке продолжал называть своим зятем. Пелагея сидела в углу палатки и слышала, как они обсуждали того, кто находится под холстиной.

— Ты совсем потерял рассудок?! — негодовал Бонифатий. — Августа назначила его консулом. У него обязанности в Равенне.

— Консулом изберут другого, — отвечал Севастий. — Аэцию вынесен смертный приговор. Он обречен.

— Кем обречен? Твоими дружками в масках?

— Не называй их моими дружками. Я всего лишь помог им свалить вину на Аэция.

— Так значит, он все-таки не виновен.

— В убийстве Констанция Феликса? Нет. Показания стражников были ложью. Жена Констанция Феликса умерла задолго до их прихода и никого не могла обвинить. Аэций виновен в другом. Он находится в сговоре с твоими врагами. Теперь я узнаю их имена. Доверься мне.

— Довериться?! Ты должен был исподволь расспросить Аэция, а вместо этого посадил его в клетку!

— Он не оставил мне выбора. На свободе за ним охотятся маски. Они убьют его прежде, чем успеет мне что-нибудь рассказать. Один из них напал на него прямо в доме. Я знал, что готовится нападение, но не знал, как именно это будет. Аэция обложили со всех сторон, словно зверя. Там повсюду были огни, но никто не подумал, что он отважится прыгнуть с высокой кручи. А я служил с ним и знаю, насколько отчаянная у него голова. Расставил внизу людей и ловушка захлопнулась. Остается избавиться от его сторонников в Аримине. Завтра к утру я заманю их на берег, и твои южане сметут эту свору.

Севастий был явно доволен собой.

— Да пойми ты, — попробовал втолковать ему Бонифатий. — Победа над сворой Аэция ничего не изменит. Я проиграл ему поединок. И уже никогда не смогу доказать свою правоту… Отпусти Аэция. Командовать римской армией должен он, а не такой калека как я.

— Перестань. Никакой ты пока не калека. В Маргусе тебя вылечат.

— А если не вылечат?

— Ну, тогда… — Севастий на мгновенье умолк, словно раздумывая. — Передашь свои полномочия мне.

— Тебе? Ты смеешься? Августа на это не согласится. Да и её сановники… Ну, какой из тебя магистр армии? Тебе не хватает опыта. Ты не показал себя в бою.