Севастий уехал из крепости через несколько дней, оставив своих подручных следить за порядком. И не столько за пленником, сколько за Пелагеей, вполне способной снова его отпустить. Пелагея слышала, как Севастий приказывал им немедленно сообщать обо всем, что случится в крепости. Особенно его беспокоило здоровье Бонифатия, которое по дороге в Маргус пошатнулось так сильно, что добравшись до крепости, он уже не вставал с постели. Травники Маргуса оказались такой же химерой, как и лекари Аримина. Их живительные снадобья были ничем иным, как изменявшими сознание зельями и сонными настоями. Они облегчали состояние и помогали уснуть, но не лечили болезнь. Пелагея пыталась сказать об этом, но Бонифатий ответил, что слабость — временное явление, и надо попросту отлежаться.

В один из дней Пелагея пришла его покормить, дотронулась до плеча, полагая, что спит, и вдруг поняла, что это не сон. Отдернула в ужасе руку, а потом как безумная начала тормошить, молила, звала по имени, но все бесполезно. Бонифатий был уже мертв.

Несколько дней после этого Пелагея скрывала правду. Продолжала ходить к Бонифатию как к живому. Заваривала настои и относила в спальню, ничем не выдавая своего смятения и горя. И каждый раз в коридоре поглядывала на арку, за которой виднелась лестница в подземелье. Возле арки всегда находился вооруженный охранник. Пелагея понимала, что обмануть его так же легко, как в походном лагере, не удастся, но, если подлить ему в пойло сонного зелья, он беспробудно уснет, и тогда она сможет никем незамеченная спуститься в подземелье и увидеться с пленником, которого собиралась спасти.

Разговор с Аэцием

Убедившись, что охранник уснул, и сон его крепок, Пелагея подхватила светильник и быстро скользнула в арку. Севастий как-то обмолвился, что раньше в подземелье была кладовая, в которой прежние хозяева крепости прятали золото и другие богатства. Теперь же от тех богатств остались лишь разбитые сундуки, упавшие статуи да какая-то истлевшая ветошь. Для пленника расчистили место возле задней стены, расписанной живописными видами скал. Подогрели пол. Набросали шкур. Поставили над головой светильню в виде змеи, с языка которой капало масло, заставляя пленника корчиться всякий раз, когда раскаленная капля попадала на кожу. Севастий велел приковать его к нарисованным скалам, и большей частью прикованный спал, лишь иногда поднимаясь, чтобы размять затекшее тело или справить нужду.

Пелагея застала его за странным занятием. Он сидел на полу в расплывшемся круге света и кормил объедками скудного ужина здоровенную крысу. Вид этой крысы, отвратительной, грязной, с облезлым голым хвостом, был так неприятен, что Пелагея захотела её прогнать и слегка пристукнула пяткой. Крыса мгновенно юркнула в темноту, а пленник резким движением поднял обросшую светлыми лохмами голову.

Находясь в подземелье, он изменился не только внешне. Обреченность чувствовалась во всём его облике. Как будто что-то истлело, умерло у него внутри.

— Вы помните меня? — спросила Пелагея, опасаясь за его рассудок. — Я жена Бонифатия.

— Это он вас прислал? — охрипшим от долгого молчания голосом проговорил Аэций.

— Нет, я пришла сама, — ответила Пелагея с трепетом. — Бонифатия унесло на лодке в долину мертвых. Он скончался несколько дней назад.

Договорить ей было трудно. Она на мгновенье запнулась.

— Я принес бы свои соболезнования, но… — Аэций отвел глаза.

— Понимаю, вас гложет обида и, может быть, ненависть, — продолжила за него Пелагея. — Поверьте, перед смертью Бонифатий раскаялся и ни в чем вас не винил.

— Надо же… — с иронией промолвил пленник, не проявляя особого интереса к тому, что ему говорят.

— Прошу вас, выслушайте, это важно, — взволнованно промолвила Пелагея. — Теперь, когда Бонифатий умер, Севастий прикажет от вас избавиться. Он хочет, чтобы я стала его женой, и как жена хранила молчание обо всех злодеяниях, которые совершает. Но Бонифатий советовал мне выбрать другого мужа. — Пелагея взглянула на Аэция одним из тех взглядов, после которых признаваться в чувствах уже не нужно. — Если вы согласитесь на мне жениться, клянусь, я сейчас же поеду к августе и сделаю все возможное, чтобы вытащить вас отсюда. Впрочем, быть может… У вас уже есть жена?

— Она умерла, — ответил Аэций.

— Тогда, если других обязательств нет…

Пелагея нарочно умолкла, чтобы услышать ответ, за которым пришла.

Громыхнув кандалами, пленник поднялся с места и медленно протянул ей руку. Сомневаться в значении этого жеста не приходилось. Пелагея доверчиво улыбнулась и без тени сомнений вложила в неё свою.

В Равенне

Несмотря на то, что приближались мартовские иды, и новый консульский год давно начался, объявление о замене консула Запада Римской Империи задерживалось. По слухам, Аэций скрывался у скифов, но точное местонахождение беглого консула по-прежнему оставалось тайной. В Равенне только и говорили о поражении, которое нанес ему новый магистр армии. Бонифатия восхваляли как победителя. Однако главным героем молва вознесла его зятя Себа́стьена, и никому в Равенне, кроме самых осведомленных, даже в голову не пришло, что он и Севастий — одно и то же лицо.

Об этом должны были объявить на приеме, устроенном в его честь. Желая предстать в наиболее выгодном свете, Севастий не поскупился нанять лектикариев, сопровождавших носилки с пурпурными занавесками и резными подпорками, но вместо них к его дому явилось несколько стражников с длинными пиками.

Севастий подумал было, что за ним прислали почетный эскорт. Однако вид и поведение стражников были какими-то странными. О причине визита они ничего не сказали. Велено проводить и всё.

Следуя за ними по холодному озябшему городу, Севастий успокаивал себя мыслью, что августа, должно быть, обеспокоена состоянием его тестя, но первый вопрос, который она задала, касался Аэция.

— Это правда, что вы держите его в Маргусе в кандалах?

Галла Плакидия произнесла это с тихой угрозой. По всему было видно, что ей известно о пленнике и о том, что происходит в крепости.

Но откуда?

«Пелагея…» — догадался Севастий, и его захлестнуло бессильной злобой. Так вот почему по бокам и сзади стоят молчаливые стражники с пиками.

— Отвечайте. Немедленно, — наседала на него мать императора, пылая праведным гневом. Ослепительная в своем одеянии из белоснежной шерсти она казалась частью мозаики, изображавшей мучеников, раскаявшихся в своих грехах, но Севастию вовсе не хотелось становиться мучеником, а тем более каяться.

— Аэций действительно арестован и находится в Маргусе. Таково было распоряжение Бонифатия, которому я не мог противиться, — стараясь выглядеть хладнокровно, ответил он.

— Однако жена Бонифатия утверждает иное, — сурово сказала августа. — По её словам Аэция арестовали именно вы, а Бонифатий был против и потребовал его отпустить.

Несмотря на холод Севастия бросило в пот. Он и подумать не мог, что Пелагея слышала их разговор. Проклятая рыжая дрянь.

— В тот момент у меня не было другого выхода. Когда Аэций прибыл в поместье, на него напали неизвестные в масках. Одному он отрезал голову. Я не мог допустить, чтобы её предъявили для опознания. Иначе… — Севастий лихорадочно подбирал слова.

— Иначе? — поторопила его августа.

— Аэций узнал бы правду.

— Какую правду? Да говорите же.

— Найденная в поместье голова принадлежит телохранителю вашего сына, — ответил Севастий.

Для большего впечатления он собирался добавить, что покушение связано с убийством Констанция Феликса, однако и сказанного оказалось вполне достаточно. Судя по изменившемуся выражению лица, августа больше не думала о том, что происходит в Маргусе. Все её мысли были о сыне и только о нем.

— Это какой-то немыслимый, чудовищный заговор, — произнесла она так, словно оправдывалась перед целой толпой. — Телохранители императора не могут быть масками.