Он долго говорил и о других совхозах Урала, хвалил новые, целинные, зерновые и молочные, бранил животноводческие. А про свой личный «комплекс» отделался юморком: рассказал лишь о жене Спиглазова, примерно повторив то, что говорил накануне Глаше.

Агафон понял, что этим метким юмором он маскирует свое волнение, а на душе-то, видимо, кошки скребли.

К концу их разговора на веранду вбежал Федя, помахивая зажатой в руке газетой, громко и растерянно крикнул:

– Ну и пропесочили!

– Что такое? – повернувшись к нему, спросил Мартьян.

– Наш совхоз продернули в газете! Ну и ну!..

Мартьян взял у него из рук газету, и начал читать вслух:

– «Арбузная трасса»…

Агафон заглянул через его плечо. Увидев свой псевдоним, обомлел. Заметка не только была напечатана полностью, но и расширена и даже сопровождена карикатурой. Художник нарисовал большую, с порожним кузовом грузовую машину; вместо прицепа за машиной катилась детская коляска, в которой лежали пестрый арбуз и дыня. Следом прытко бежали два козленка с початками кукурузы в зубах. За рулем сидел солидный улыбающийся мужчина, рядом дама с пышной прической. У водителя вместо шляпы была надета на голову половинка арбуза, а у дамы – половина дыни… Да, статья называлась «Арбузная трасса». Она заканчивалась хлесткими фразами, критикующими не только Спиглазова, но и партийную организацию. У Агафона таких фраз не было. Заметку его усилили, сделали очень злой и едкой.

– Кто же это такой, Амирханов? – спросил Федя.

– Кто бы ни был, все равно молодец! – повеселел Мартьян.

– Что же теперь будет? Надо что-то с ней делать. Может быть, обсудить? – спрашивал Федя.

– Можно и обсудить, – согласился Мартьян. – Только это и без тебя сделают. А вот что, Федя: повесь-ка ее в конторе на стенд, чуть пониже доски Почета. Завтра люди придут на работу, прочтут и обсудят…

Мартьян не вытерпел – безудержно захохотал на всю веранду. Сквозь смех решительно проговорил:

– Нет. Теперь я отсюда не уеду.

Агафон, читая газету, всеми силами старался сдержать волнение. Он никак не ожидал, что так скоро напечатают его критику.

– А удобно ли будет, Мартьян Савельевич? – колебался Федя. – Может, все же…

– Ты комсомольский вожак и делай, как тебе советуют, – сказал Мартьян. – Это же такой случай! А кстати, вот Агафон Андриянович, ваш шеф от парткома. Думаю, возражать не станет, – посматривая на Агафона, добавил Голубенков.

– Я не возражаю, – не отрываясь от газеты, ответил Агафон, представляя себе, как увидит и взбесится Роман Спиглазов.

– А дама-то вроде похожа… – заговорил было Федя.

– Похожа сама на себя, и гадать тут нечего, – резко прервал его Мартьян. Ему стало стыдно, но ничего поделать было нельзя. Весь поселок знал, как она разъезжала со Спиглазовым по бахчам.

– Как раз все твои мысли о неправильном использовании транспорта подмечены, – обращаясь к Агафону, проговорил Мартьян.

– Даже больше того…

Агафону было очень неприятно скрываться за вымышленным именем. Это походило на трусость. Хотел вначале тут же признаться Мартьяну в своем авторстве, но не решился. Понял, что безымянную даму Спиглазова приняли за Варвару. «А я и не знал, что наговоры окажутся правдой. Хорошо еще, что в фельетоне она безымянная…» – смущенно подумал он и ушел из дому.

Все дальнейшие события разыгрались на следующее утро в конторе. Федя выставил заметку на видном месте, а Даша – любительница таких карикатур – для большей привлекательности обвела столбец коричневой тушью. Любуясь, она восторженно, чтобы поддразнить Федю, говорила:

– Ну прямо прелесть этот Амирханов! Не то что наши некоторые активисты… Прямо расцеловала бы этого Амирханова. Такой умный и смелый!..

– Не знаю еще, что из этого выйдет, – не обращая внимания на подковырки своей подружки, отвечал Федя.

Утром первой, кто увидел газету, была секретарша Мария Петровна. Прочитав заметку, она ойкнула и схватилась за сердце. Потом стали приходить остальные сотрудники, появились шоферы, механики, зоотехники, чабаны. Они на разные лады комментировали статью и карикатуру, сопровождая обсуждение разными остротами и хохотом.

– А початки-то зачем у козленков в зубах? – спросил кто-то.

– Не видишь, машина пустая, ну и догоняют грузовичок, чтобы в кузов положить.

Мария Петровна пыталась увещевать комментаторов, оттереть их от стенда, выпроводить куда-нибудь и даже обратилась за содействием к появившемуся Агафону. Улыбнувшись, он только развел руками:

– А что я с ними поделаю? Уж если вывесили, значит, все должны прочесть.

– Разве можно было такую срамоту вывешивать? – нервно вороша на столе бумаги, сказала Мария Петровна.

– Почему же срамота?

– Ужас! Дама какая-то… Ни стыда, ни совести! – прижимая ладони к вискам, возмущалась она.

– У газеты нет совести или у дамы? – спросил Агафон.

– Да ну вас всех! Неужели вам нравится этот скандальчик на всю область? Роман Николаевич – женатый человек…

– Вот с женой и нужно бы на бахчи ездить, – посмеиваясь, сказал кто-то из шоферов.

– Что за галдеж? – спросил у секретарши вошедший Спиглазов.

Читатели сразу притихли и замолчали. Сторонясь, нарочно приоткрыли стенд для более удобного обозрения.

Роман Николаевич даже не взглянул на щиток; униженно и неловко улыбнувшись, прошел в кабинет. Он уже знал, читал заметку и теперь поджидал Соколова, чтобы переговорить с ним, обсудить событие.

– Кто мог написать такой пасквиль? – спросил он у прибывшего Соколова.

– Ума не приложу, кто бы мог это сделать! – пожимая плечами, ответил Соколов. Заметка ему тоже не понравилась, особенно упрек партийной организации, которую он временно возглавлял.

– Когда у нас последний раз были газетчики? – спросил Спиглазов, бегая по кабинету из угла в угол.

– После того писателя вроде бы никого не было, – припоминая, сказал Соколов. – А может, он и тиснул?

– Не поверю, чтобы такой порядочный человек мог так оскорбительно писать о людях, принявших его как друга.

– Кто его знает, – усомнился Соколов. – Он тоже на наших грузовичках в грязи загорал у Черной речки. Один раз трактором вытаскивали…

– Постой! – останавливаясь перед Соколовым, выкрикнул Роман. – Я, кажется, кое-что начинаю соображать…

– Припомнил кого-нибудь?

– Думаю, что это новенький бухгалтер! – злобно и торжествующе заявил Спиглазов. По знакомому обороту речи в заметке он интуитивно понял, что попал на верный след.

– Не может этого быть, – возразил Соколов.

– А я говорю – он, – настаивал Спиглазов. – Все факты взяты из его докладной записки.

– Какой такой записки? – спросил Соколов.

– Писал он мне, да не знаю, куда я ее задевал, – торопливо роясь в столе, проговорил Спиглазов. – Кажется, изорвал, дурак! Ну ладно, мы его сейчас вызовем и спросим…

– Этого ж нельзя делать, Роман Николаевич, – возразил Соколов.

– Почему? – удивился Спиглазов.

– Потому, это ж будет похоже на расправу с рабкором. А может, вовсе и не он. Тогда совсем получится черт знает что!

– Я ручаюсь, что он!

– Ну, предположим… Да ты сядь, не кипятись.

Теперь уже Соколову не нравилась озлобленность Спиглазова и вообще его поведение во всем этом деле. Погладив влажный лоб, он продолжал:

– В сущности, ежли разобраться по-честному, по-партийному, фактики-то соответствуют действительности.

– Ну, знаешь!.. – возмутился Спиглазов.

– Тут и знать нечего: используем машины хуже некуда.

– Значит, меня смешали с грязью, сплетню сделали общественным мнением, и ты считаешь – правильно? – презрительно, с трясущимися губами спросил Спиглазов.

– Видишь, какое дело, Роман, – после длительного размышления начал Соколов. – Я ведь тебя насчет «сплетен»-то предупреждал. Помнишь?

Спиглазов опустил голову и ничего не ответил. Разговор такой действительно был.

– А потом «сплетня»-то, дорогуша, – употребляя свое любимое выражение «в сущности», продолжал Михаил Лукьянович, – имеет под собой реальный факт. Завернул ты, Роман, не в ту борозду…