– Ладно. Я тоже об этом думал, – сказал Агафон. Он понимал, что агрессивные действия Варьки спровоцированы Романом Спиглазовым. Мартьян как-то намекнул ему, что Спиглазов догадался, кто автор статьи о транспорте. Мартьяну об этом по секрету сообщила Глаша, а ей рассказал Михаил Лукьянович.
Сытные, вкусные хозяйские обеды для Агафона давно уже закончились. Теперь он харчевался в чайной, съедая отвратительно приготовленные щи и супчики. Изредка обедал у Хоцелиусов.
На другой день после стычки с Варварой Агафон побывал у Мартьяна на пашне и передал ему, как ночью явилась его супруга и потребовала освободить боковушку. Не утаил и ее бесстыдного вида.
– Любит бабенка подолом потрясти. Я уже давно махнул на нее рукой…
Они стояли на узкой недопаханной меже, около глубокой борозды.
Чумазый, пыльный Мартьян оскалил белые крепкие зубы, добавил задумчиво:
– Ты покамест живи и ни о чем не думай. Никаких родственников она не ждет. Врет все.
Наконец статья была закончена. Хоронясь от посторонних глаз, Агафон печатал ее на машинке по две-три странички в вечер. Однажды его чуть не застала на месте преступления появившаяся в конторе Мария Петровна. Она была одинокая вдова, сравнительно молодая, говорила тягучим голоском и постоянно прихорашивалась. Заметив, что Агафон сидит по вечерам в конторе, решила тоже туда наведаться.
Увидев ее, Агафон успел прикрыть перепечатанный лист старой газетой.
– Что ж это вы все печатаете, Агафон Андрияныч? – спросила она.
– Секрет, Мария Петровна.
– Подумаешь… И не надоело вам секретничать?
– Пока нет.
– Наверное, еще какую-нибудь докладную придумали?
– Придумал, Мария Петровна.
– Ох же, и чудак вы!
– Почему же чудак?
– Бросить такой институт и прискакать в нашу дыру! Кошмар! – протяжным голоском пропела Мария Петровна.
– Может быть, вам машинка нужна? Я могу освободить, – желая переменить разговор, сдерживая раздражение, проговорил Агафон.
Машинка ей была совсем ни к чему. Ее томили весна, одиночество и чисто женское любопытство. Повертевшись минуты две и обозвав его букой, Мария Петровна ушла. Агафон облегченно вздохнул. Ему оставалось перепечатать самую малость.
Статья получилась большая, чуть ли не двадцать страниц. Даже не будучи уверенным, что ее напечатают, Агафон знал, что этому материалу непременно дадут ход. Он давно уже предназначил ее для одной московской газеты, которая быстро и оперативно откликалась на все корреспонденции и многочисленные читательские письма. Завтра ему предстояла поездка в банк, там он и решил сдать пакет на почту. Вот уже несколько дней Ян Альфредович лежал в больнице. Подозрительно прихварывал и Никодим Малый после очередной получки… В бухгалтерии работали еще две пожилые женщины, обремененные семьями и всякими домашними заботами. Случилось так, что Агафон возглавил всю бухгалтерию. Женщины, эти незаметные конторские труженицы, покоренные его неутомимой энергией, беспрекословно подчинились ему, чувствуя, что он быстро вошел в курс дела и часто поправлял самого Никодима Малого, который всегда по понедельникам путал дебет с кредитом.
Закончив в городе очередные банковские дела, Агафон отправился на почту. Еще по дороге в Валиевск он переменил прежнее решение, неожиданно вспомнив, что писатель, которым хвастался Спиглазов, был тот самый Петр Иванович, что заправлялся у отца бензином и хранил у них же свою моторную лодку. Не раз Гошка ездил с ним на рыбалку и чинил его мотор. Ему-то и решил Агафон отправить свое сочинение, зная, что Петр Иванович, человек внимательный, отзывчивый, прочтет материал с несомненным интересом, а может быть, кое в чем и поможет. Агафон и не подозревал, что Петр Иванович знал о делах уральских совхозов куда больше и сам собирался написать очерк, но так и не собрался.
Сопроводив отправленное письмо коротенькой запиской, Агафон просил Петра Ивановича рекомендовать статью редакции газеты «Известия». Он был твердо убежден, что таким материалом заинтересуются. Навестив в больнице Яна Альфредовича, Агафон вернулся под вечер в Дрожжевку.
Была суббота. По улице уже гулял банный дымок, смешанный с запахом березовых, веников и томящихся на поду рыбных пирогов, испеченных для пахарей и бороновальщиков. Агафон зашел к Хоцелиусам и передал Марии Карповне привет от Яна Альфредовича и кое-какие поручения. Она горячо поблагодарила и оставила его обедать.
Вошла Ульяна. Голова ее, как чалмой, была окутана голубым полотенцем, под которым, как догадался Агафон, была сооружена высокая мудреная прическа. Узнав, что он навещал отца, Ульяна увела гостя к себе в комнату и усадила на диван. Развязывая чалму, сказала сердечно и живо:
– Ты, Гоша, просто молодец! Проведал папу. Ему ох как там скучно, однако!
Обеими руками придерживая на затылке скрученное из пышных волос свое великолепное сооружение, Ульяна попросила Агафона подать ей со стола несколько костяных шпилек. Она, видимо, только что приняла ванну и была сегодня неузнаваемо мила, ласкова и приветлива, а главное, так свежа и прекрасна, что Гошка не спускал с нее глаз. Подавая шпильки, он не смог удержаться и на правах старого друга пощекотал ей затылок. Она многозначительно посмотрела на него сбоку, сузила лукаво заискрившиеся глаза, чуть заметно кивнула головой и улыбнулась. Потом, закрепив на затылке последнюю шпильку, неожиданно быстро повернулась к нему и тихонько притронулась губами к его, щеке. Не отводя лица, осторожно погрузила руку в его спутанный чуб, прошептала:
– Это за то, что навестил моего папку.
Он радостно ощущал теплоту ее дыхания. От обветренных, загорелых рук Ульяны пахло степью, молодым горным разнотравьем, подснежниками и солнцем. Ведь она теперь с утра до ночи была на пашне, в полевых бригадах. Агафон был растроган ее неожиданной лаской и немножко обескуражен. Ему вспомнились их детские забавы на Большой Волге, юношеский задор и шаловливые поцелуи… Но сейчас это уже было совсем другое. У него тревожно зашевелилось и задрожало сердце.
– Тогда уж и за маму, – пробормотал он смущенно. Гошка не в состоянии был поднять глаз и сказать что-либо другое. Он терял голову…
– Можно и за маму. – Она легонько потянула его за чуб, подняла голову и еще раз поцеловала в другую щеку.
Он притянул ее к себе неумело и неловко, отыскал ее горячие открытые губы. На мгновение ослабев, она ответила чутко и жарко, но тут же вывернулась из его рук и отскочила к двери. Повернувшись от порога, она радостно засмеялась и убежала. Никогда еще она не испытывала такого смятения. Она стояла и боялась пошевелиться. Он покинул комнату и тихонько позвал ее, но она не откликнулась. Не дождавшись, он выскользнул на улицу, совсем забыв, что его приглашали обедать…
На дворе уже стало прохладно, а Гошке все еще было жарко. Расстегнув пиджак, он широко шагал по вытоптанной вдоль сада тропке, тихонько насвистывая, радовался огненно-красным лучам, лежащим на крышах домов, дымному запаху и даже хриплому, запоздалому крику старого петуха. Петух колобродил за плетнем с курами и неугомонно орал как оглашенный. Около речки Чебаклы, за дверями совхозной мастерской, кто-то звонко гремел железом. Звуки металла протяжно разливались по огородной низине и неприятно резали слух. Где-то гулко взревел автомобильный мотор и тут же затих, словно потушив на миг клокотавшую в душе Агафона радость. Он вспомнил, что, перегруженный делами, забыл отправить родителям письмо. Написал он его давно, несколько раз перечитывал и все время браковал… Решил, что письмо следует переписать заново, все лишнее выкинуть и завтра же отослать. Оставлять стариков в заблуждении было нельзя да и совестно.
С такими благими намерениями и мыслями Агафон подошел к конторе и увидел возле крыльца странное и забавное зрелище… Прямо против окон конторы дирекции стояла трехтонная грузовая машина, а в ее обшарпанном кузове нелепо торчал старенький, видавший виды «Москвич», исцарапанный, побитый, как после страшной драки, с одной фарой и начисто босой.
