– Ты, парень, все хочешь знать сразу… – понимая его горячность, усмехнулся Мартьян. – Погоди, не спеши… Поработаешь в бухгалтерии, узнаешь многое. Там все известно. Учет, как говорят умные люди, – зеркало производства. Иди к Яну Альфредовичу, ему больше известно, чем мне. Государственные денежки считает он… Видишь недостроенное здание? – спросил Голубенков.
– Вижу. Что это строится?
– Вроде клуба или Дома культуры. А там подальше вон новые домики. Это с фланга, можно сказать, коммунизм на нас наступает. А здесь, – Мартьян показал рукой на приземистый дом тещи, – здесь еще старые ведьмы на лохматом помеле из собственной трубы выпархивают… Старое-то зубами во все вгрызается, сопротивляется насмерть. Будем считать, что ты прибыл сюда на подкрепление.
– Я готов! – воскликнул Агафон.
– Ну, будь здоров. Иди быстрее. Ян Альфредович на новом фланге живет, рад тебе будет.
Мартьян приветливо помахал ему рукой и направился к дому тещи.
«Такому неспокойному человеку, как этот хромой комбайнер, трудновато здесь живется», – подумал Агафон.
Семья Хоцелиусов жила в чистеньком, только что выстроенном домике. Ян Альфредович и здесь успел уже развести молодой сад.
Агафон увидел его высокую костлявую фигуру на усадьбе. В резиновых сапогах, в холщовом переднике, с ведерком в руках, он стоял на мягкой, влажной еще земле и обмазывал белой кистью ствол крепкой ветвистой яблоньки. Услышав скрип калитки, Ян Альфредович обернулся. Сунув кисть в ведро, приложил руку к длинному козырьку лыжной шапки и вгляделся в маячившую у ворот фигуру. Оставив ведро под яблоней, быстрыми шагами пошел навстречу. Узнал сразу и молча ткнулся седыми усами в щеку Агафона. Оглядывая неожиданного гостя с ног до головы, повернул его и так и этак, взял за крупный раздвоенный подбородок, не скрывая старческих слез, сказал:
– Ты замечательно сделал, что заехал к нам, Гоша. Ах как славно, малыш! Мы тебя так часто вспоминали… Идем скорей до хаты. Наши все так будут рады, ты даже представить себе не можешь. Как ты вырос, Агафон! Ульяна тоже так вымахала, что ты ее совсем не узнаешь. Окончила техникум, теперь агроном, а все такая же озорная, веселая! – не выпуская руки гостя, ведя его к застекленной террасе, говорил Ян Альфредович.
– Марта! Ульяна! Слышите? Вы только взгляните, кого я вам тащу! – входя в дом, кричал он.
В прихожей, куда они вошли, была такая удивительная чистота и опрятность, что Агафон сразу же застыдился своих грязных, нечищеных башмаков. На маленьком столике лежали разноцветные салфеточки, полки с книгами были завешены шторками, подзорами, такими крахмально-белыми, что к ним боязно было притронуться.
– Ну что ты там, старый, кричишь? – послышался знакомый голос Марии Карповны, такой близкий и родной на далекой чужбине, что у Агафона защекотало в горле. И тут же, где-то за перегородкой, зазвенел другой голос:
– Погоди, мама! Погоди! Он, наверное, опять живого зайчонка поймал. Я бегу, папка!
Из ближайшей комнаты вышла высокая, отдаленно знакомая Агафону девушка с длинными распущенными косами. В ее больших, цвета полевой герани глазах – смятение и радость. Узнав Агафона, она всплеснула белыми руками.
– Мамочка моя родная! – держась за косяки двери, радостно вскрикнула она. – Фош-Агафош! Такой шикарный, длинный, как…
– Ульяна! – прервала ее Мария Карповна. – Как тебе только не совестно! Немедленно пошла вон, растрепка! Приберись!
Но «растрепка» и ухом не повела, с прежней детской неугомонностью выкрикивала:
– Гошка-Фошка! О! Ты как настоящий, номенклатурный мужчина! Ты стал большой и красивый. Здравствуй, милый Гошка!
Оторвав от косяка руки, Ульяна обвила ими его колючую шею и поцеловала прямо в губы.
Отвернув от него раскрасневшееся лицо, она стала торопливо застегивать трепетавший, как и ее сердечко, халатик.
Из-за спины матери вышла старшая дочь Марта, спокойно приложилась к щеке гостя и крепко, по-мужски пожала его тяжелую руку. Она была по-дорожному одета в лыжные, зеленоватого цвета штаны, заправленные в юхтовые армейские сапоги, и теплую, на меху, кожаную куртку.
– Я, папа, еду на кошару, – надевая рукавички, сказала Марта.
– Но ведь сегодня выходной и у нас гость, и такой гость! – возразил радостно Ян Альфредович.
– Он наш старый друг. Гоша извинит меня. Я жду появления на свет маленьких козлят, – ласково проговорила Марта, поправляя на высоком шелушившемся лбу козырек такой же, как и у отца, шапки. По обветренному лицу Марты Агафон понял, что ей приходится немало ездить.
– Значит, начинается окот? – спросил он со знанием дела.
– Окот, Гоша, это, я думаю, не то слово. Ведь козы вовсе не кошки, – лукаво поглядывая на покрасневшего Агафона более синими, чем у сестры, глазами, ответила Марта.
– Марта у нас вечная спорщица, – заявила весело Ульяна. – Ты раздевайся, Гоша, и мы без нее начнем пировать, однако. Ты будешь со мной, Фош. А ей и вправду надо ехать, там такие прелестные козленки и пастушонок кельды-бельды Кызлгай, а по-русски Кузьма, в таком лисьем малахае, он… – Ульяна плутовски увела глаза под лоб, стараясь не глядеть на смутившуюся сестру, не договорила и умолкла.
– Ох, и невыносимая ты девчонка! – укоризненно покачав головой, проговорила Марта и, простившись, вышла.
– Пастушок кельды-бельды Кызлгай, – помогая Агафону снять пальто, шептала Ульяна, – влюблен в нашу Марту и ходит за ней, как козленок. У него такой прекрасный конь. Он иногда разрешает мне скакать на нем. Чудо, как хорошо скакать!
– Ты уже умеешь скакать на коне? – спросил Агафон, все больше удивляясь и радуясь этой чудесной встрече.
– А как же! Здесь без этого нельзя! Я агроном нашей фермы «Вишня». Это название я придумала. А то четвертая, пятая… Терпеть не могу казенных названий. Директор смеется надо мной. А Кузьма – Кызлгай так и зовет меня Вишней. Ах какой у него коняшка! У меня тоже есть жеребенок, скачу на нем каждый день туда и обратно двенадцать километров. Если бы он в меня влюбился, я бы за него замуж вышла, – неожиданно с лукавой серьезностью заключила Ульяна.
– За кого, за коняшку, что ли? – расхохотался Ян Альфредович.
– За Кузьму! С ним наша. Марта науками занимается, в техникум его готовит, ну он, конечно, втюрился… Ладно, я теперь в тебя влюблюсь. Только смотри! – прищурив глаз, Ульяна погрозила ему пальцем. – Больше выкупа за валенки платить не стану. Здесь снежище-то знаешь какой?
– Ты все помнишь, Ульяна? – тихо спросил Агафон.
– Еще как! – ответила она и радостно засмеялась. – Все помню, Фош-Агафош!
Коверкая его имя, она козыряла разными словечками, вроде «номенклатурный», «шикарный», тормошила его по всякому поводу, откровенно расспрашивая, сколько раз он был влюблен и в кого. Про себя она рассказала, что пробовала влюбляться не меньше десятка раз, но быстро охладевала и разочаровывалась…
Родители только посмеивались и, видимо, смотрели да это сквозь пальцы, как на детскую забаву.
– Ладно, Улька, хватит глупости говорить, – вмешался Ян Альфредович. – Ты, наверное, своей болтовней утомила нашего гостя.
– Ты разве устал, Гоша? – спрашивала Ульяна. – Ты считаешь, что я наболтала много глупостей?
– Да нет, – отговаривался Агафон, чувствуя, что ему пора уходить.
– Хорошо, что ты хочешь поработать со мной в конторе, – сказал Ян Альфредович. – Еще лучше, что поступаешь в планово-экономический. Не нужно терять времени. Оно сейчас очень дорого. Вы, молодежь, пока еще не считаете прожитых лет. А мы, старики, отмечаем каждый минувший час… Какой бы ты хотел взять на себя участок? – спрашивал Ян Альфредович. Не дожидаясь ответа, продолжал: – У нас не хватает хороших работников. Раз ты знаком с транспортом, возьми на себя машины, тракторы, горючее, а там будет видно.
Агафон беспрекословно согласился. Спросил было, почему совхоз убыточный.
Ян Альфредович пожал плечами, грустно улыбнулся, сказал строго:
– Это, Агафон Андриянович, большой вопрос, государственный. О нем мы потолкуем особо, когда ты немножко будешь в курсе дела. Если хочешь серьезно посвятить себя такому делу, как учет, накопляй знания и практический опыт. Опыт и знания – родные братья. Без этого ты в жизни нуль. Институт даст много. А я поделюсь своим опытом. Здесь, – Ян Альфредович постучал пальцем по своей седой голове, – много всякой чепухи, но есть, я полагаю, и немало полезного. Все, что имею хорошего, отдам людям. Всегда так делал и дальше так буду делать. Так ведь, Мария?
