Он как-то странно посмотрел на нее.

— Ты говорила, что ненавидишь Лас-Вегас.

Что действительно бесило ее, так это способность Алекса запоминать каждое оброненное в пылу ссоры слово и затем бросать ей в лицо. Сьерра задержала дыхание, чтобы не потерять самообладание.

— Я никогда не бывала в Лас-Вегасе, Алекс. Хотелось бы посмотреть, что это за город.

Он не стал спорить. Лишь посмотрел на нее. Интересно, почему ему так трудно принять решение, задавалась вопросом Сьерра. Разве не он предложил ей сопровождать его в прошлом году? Неужели он не хотел, чтобы она составила ему компанию на этот раз?

— Прекрасно, — бросил он, отводя взгляд в сторону, — но без детей. Выставка для меня — это работа, не игра. Тебе бы тоже не мешало понять это. У меня не будет возможности развлекать тебя.

Великодушный донельзя.

— Я попрошу Маршу оказать мне любезность и принять детей на выходные.

— Времени на экскурсии по городу у тебя не будет, — добавил он. — Нам придется посетить множество деловых обедов и организованных нашей фирмой приемов.

— Нужно ли мне обновить свой гардероб по случаю?

— Спроси у Одры.

—*—

Боже, разве Ты не слышишь, когда люди молятся?

Разве Тебя это не волнует? Мама говорила, что Ты заботишься о нас, но я не чувствую этого после той страшной беды, которая нас постигла. У меня даже появились сомнения, что Ты существуешь.

Иногда мне кажется, что хуже уже быть не может. Но это не так. Сначала отъезд Джеймса. Потом появление Салли Мэй в качестве жены Мэтта. Потом мамина смерть, а потом папа со своим виски. Как будто всего этого было мало, так Лукас уехал, прихватив с собой лучшего коня. Боже, что еще Ты собираешься отобрать?

Мама часто говорила, что все в Твоей власти. Так вот что хотелось бы узнать у Тебя: за что Ты посылаешь нам эту скорбь и печаль?

Салли Мэй почти все время болеет. Все время чего-то боится. Ничто ей не в радость. Она или плачет, когда Мэтт на работе, или орет на него, когда он дома. Говорит, что хочет домой к бабушке в Фивер-Ривер. Мэтт не повезет ее, а ее отец сказал, что умывает руки после ее свадьбы.

Папа весь день работает и пьет всю ночь, пока не засыпает. И при всей этой работе совсем не похоже, что год будет удачным.

Через месяц у нас совсем не будет мяса, а поскольку Лукас стащил папино ружье, то добыть его не будет никакой возможности.

Хуже быть уже не может.

Я была неправа.

Больше я не буду надеяться на Бога. Бога нет. Есть только ад на земле. Маме повезло. И Салли Мэй тоже, потому что она умерла.

Им не о чем беспокоиться. Нам же придется расхлебывать то, что они натворили. Мама уповала все время на небеса. А Салли Мэй знала, что ей уготовано место в аду.

Ума не приложу, что я буду делать с этим ребенком.

Мэтт поджег папино поле вчера. У него была серьезная причина. Салли Мэй сказала, что не он отец ребенка. Она знала, что умирает, и это напугало ее до безумия. Поэтому она рассказала страшную правду. «Ты думаешь, что ты отец, Мэттью? Тебе ведь тогда обязательно нужно было уехать с Лукасом в Фивер-Ривер, не так ли? Я знала, что ты будешь думать обо мне, когда вернешься. Я хотела сделать тебе больно прежде, чем ты сделаешь больно мне, и я сделала. О, да, я сделала. Я не собиралась тебе говорить, но я не могу умереть с этим грехом на душе. Я не хочу гореть в аду. Слышишь меня?» Мэтт спросил, что, мол, она такое несет. И Салли Мэй продолжила: «Ребенок не твой. Твой отец сделал его мне». Мэтт обозвал ее лгуньей, на что Салли сказала, пусть он сам спросит у отца. И он спросил.

Папа сказал, что он был пьян, когда она пришла и легла рядом с ним как жена. Он не знал, что он тогда делал. Мэтт обезумел. Он бил отца так сильно, что я подумала, он убьет его. Он три раза отшвыривал меня, прежде чем я смогла остановить его. А папа просто лежал в грязи, истекая кровью. Мэтт поджег поле. С тех пор я не видела его.

Салли Мэй жутко кричала. У меня волосы встали дыбом от ее крика. Ребенок пришел в этот мир вместе с огнем. Дыма было столько, что глаза жгло. Пожар не задел дом. Ветер изменил направление, и огонь стал распространяться от поля к лесу и реке. Если бы не это, то папа, Салли Мэй, ребенок и я уже были бы мертвыми.

Ребенок родился ночью, тогда же началось кровотечение. Никогда я не видела так много крови. Она просочилась через соломенный матрас и большой лужей собралась на полу под кроватью. Тогда Салли Мэй перестала кричать. Папа вошел в дом, когда я позвала, но лишь остановился в дверях. Я продолжала кричать и звать его на помощь. Он сказал, оставь это порочное дитя умирать со своей матерью. Он сказал, пусть они вместе катятся прямо к дьяволу.

Я не смогла их так оставить. Не могла позволить умереть этому ребенку. Мать его была вертихвосткой, а отцом ему приходится пьяный дурак. Так что же, он должен погибать из-за этого?

Папа сказал, что не позволит дьявольскому отродью Салли жить в его доме. Я сказала, что это не отродье и тем более не дьявольское, а его собственный сын. Он проклял меня. Сказал, что больше я ему не дочь. Сказал, что если я не уберусь из дома и не заберу ребенка, то он убьет нас обоих.

Я слышу, как отец копает могилу для нее. Не будет никакой церемонии или прощания. Он сжег все ее вещи и кровать, на которой они с Мэттью спали.

Ему следовало гореть вместе со всем этим.

Я решила назвать ребенка Джошуа. Это не семейное имя, как Мэттью и Лукас. Но почему кто-то непременно должен хотеть принадлежать к этой семье? Мне нравится, как звучит это имя. Я вычитала его в Библии. Мама, бывало, пела о Джошуа[12], который затрубил в трубы, и рухнули стены Иерихона.

Может, плач Джошуа разрушит стены, которые создал наш папа? И отец позволит нам вернуться и жить в доме, пока не ударили морозы?

Может, Джошуа не очень подходящее имя для этого ребенка. Он ведь не для того пришел в этот мир, чтобы вести свою семью в землю обетованную. Он вообще ничего, кроме проблем, не принес с собой со дня своего рождения.

Сегодня приходил пастор.

Он сказал, что одна дама, живущая по ту сторону реки, очень хочет ребенка. Я сказала ему, что ей следовало бы поговорить об этом со своим мужем, а не посылать ко мне пастора. А он сказал, что если я отдам ребенка, то отец, возможно, простит мне мои грехи и позволит вернуться в дом. Я спросила у пастора, что он знает о том, что случилось, и он сказал, что знает все, что ему следует, и я сказала ему, что он не очень-то много знает. Он весь раздулся как жаба и покраснел. Он сказал, что незамужняя девица с ребенком не должна говорить со старшими в таком тоне и что совсем неудивительно, что отец вышвырнул меня из дома. Он сказал, что папа поступил правильно. Он сказал, что в старые бремена меня бы забили камнями до смерти за то, что я сделала. Так я больше ничего не сказала, пока он не ушел. Никто не отберет у меня Джошуа.

Я попыталась поговорить сегодня с папой, но он прошел мимо так, словно меня вообще не было. Я последовала за ним на выгоревшее поле и стала умолять, но он притворялся, что ничего не слышит, пока Джошуа не заплакал. Тогда он обернулся и посмотрел на меня. Я никогда не видела такого выражения на его лице. Я вообще никогда не видела, чтобы кто-нибудь так смотрел. Он сказал, чтобы мы убирались подальше или он убьет нас обоих. Я сказала, надвигается зима, папа. Ты хочешь, чтобы мы умерли?

Он сказал — да.

Сегодня выпал первый снег. У козы уже нет молока. Кажется, что я вовсе не уберегла ребенка от смерти. Только обрекла его на страдания.

Снова приходил пастор. Он сказал, что если я не отдам ребенка той женщине, то папа пошлет нас в Фивер-Ривер к сестре моей матери вместе с Райнхольцами, семьей переезжающих немцев. Пастор сказал, что месяц назад лихорадка унесла двоих детей Райнхольцев, и они не могут переждать даже зиму, так им бее здесь напоминает об их горе. Добрым, истинно христианским поступком будет отдать им этого ребенка. Я сказала, что если они сумели родить двоих детей, то смогут иметь еще, а я не собираюсь отдавать свою кровинку ни по какой причине. Он сказал, что я безжалостная и самонадеянная. Когда я промолчала, он спросил, знаю ли я, что означает самонадеянная. Я сказала, что это когда кто-либо думает, что уже знает все на свете, что нужно знать, но не знает ничего.