Однако повторюсь, большое ему спасибо за то, что он вел безоглядную борьбу за свое личное счастье, за веру в то, что каждый человек (даже самодержавный монарх) имеет право на поиски, надежду, ошибки, разочарования. Александр Николаевич стал, по сути, не только освободителем крестьян (о чем речь еще впереди), но и освободителем общества от некоторых заскорузлых привычек, ханжества, разврата под покровом внешних приличий. Можно вновь (как и в случае с отменой крепостного права) сказать, что он это сделал под давлением обстоятельств, случайно. Возможно, но ведь он это сделал!

Что же до одиночества монарха в кругу родни, лоне семьи... Тут все очень непросто, вернее, неоднозначно. Собственно говоря, вся история с Долгорукой — это бегство Александра II из монаршего одиночества, желание просто по-человечески устроить личную жизнь, иметь возможность хотя бы в семье отдохнуть от вериг величия, богопомазанности, неповторимости, от ответственности за судьбы миллионов людей. Его предшественники на троне в XIX веке не раз говорили о своем желании как-то разграничить в себе монарха и человека, но только Александр II сделал решительный шаг к такому разграничению. И у него это почти получилось. Казалось, еще чуть-чуть, месяц, полгода, год... Не судьба... И второй круг одиночества не дал себя разорвать, хотя и казался менее прочным, чем первый. Но, видимо, накладываясь один на другой, они создавали такой обруч, который сбить человеку было не под силу.

А все-таки Александр и Екатерина любили друг друга на удивление, на зависть искренне и самозабвенно. Их чувство даже не всегда укладывалось в обычные рамки, выплескивалось на листы бумаги, переходило в романтические поступки, характерные скорее для «зеленой» молодежи давно прошедших времен, чем для умудренных жизнью людей второй половины XIX века. После революции в октябре 1917 года в кабинете императора нашли альбом эротических рисунков профессиональных по форме и весьма смелых по содержанию, сделанных Александром Николаевичем. Моделью для этих рисунков послужила Екатерина Михайловна Долгорукая-Юрьевская. В свою очередь, накануне погребения останков императора в Петропавловском соборе княгиня остригла свои роскошные волосы и положила их в гроб супруга. Наложница, любимая, жена, она прощалась со своим господином, обожаемым мужем...

Вернемся теперь к тому, о чем пообещали поговорить немного ранее. Одним из любимейших занятий историков и вообще людей думающих являются размышления об альтернативности исторического процесса, о том, что было бы, если бы осуществилось возможное, а не свершившееся. По мнению многих ученых (которые, уверен, втайне, для себя занимаются тем же), подобное занятие отдает шарлатанством, то есть не имеет с наукой ничего общего. В истории нет сослагательного наклонения. Действительно, что значит «возможное»? Занимаясь им, можно было бы легко переиначить чуть не все события российского XIX (и не только XIX) века. Но и отвергать с порога мысли об альтернативности исторического процесса нет никакого резона.

Во-первых, нельзя же закрывать глаза на очевидное — многое действительно могло произойти по-другому, и причины возможного, но не происшедшего важны не менее чем реально свершившиеся события. Думать иначе значит считать, что «история учит только тому, что она ничему не учит». Во-вторых, иногда обстоятельства складываются таким образом, что рассмотрение альтернативных вариантов событий углубляет наше знание о случившемся. Особенно это верно, когда речь заходит не о процессах, явлениях или событиях государственной важности, а о жизни любого из людей, будь то император или последний из его подданных. Рассмотрение тех или иных — не только возможных — вариантов их бытия позволяет явственно ощутить и глубже оценить достоинства и недостатки интересующего нас человека, увидеть его с неожиданной стороны, отделить грехи от добродетелей (а ведь грань между ними подчас необычайно тонка). В конце концов, просто любопытно представить себе, что могло случиться, если бы человеку удалось осуществить то, о чем он постоянно говорил и мечтал.

Памятуя об этом и возвращаясь к нашему герою, думается, небезынтересно, более того полезно, осветить воображаемую тему: Александр II оставляет трон и уезжает с новой семьей на постоянное жительство в Ниццу. Это ведь действительно было тем, о чем он постоянно мечтал в последние годы жизни. Времени для того, чтобы в полной мере насладиться семейной идиллией и покоем, у него еще могло оказаться предостаточно. Оставив другим государственные заботы, придворные интриги и прочие околотронные стрессы, Александр Николаевич вполне мог дожить до последних лет XIX, а то и начала нового, XX века. Таким образом, хронологически мы никоим образом не погрешим против истины, дело за малым — не погрешить против нее и в фактологическом отношении, не выйти за рамки психологически возможного. Что ж, попробуем понять, что принесло бы заявленное выше развитие событий и России, и самому императору, и его второму семейству.

Что касается империи, то безусловно разрядилась бы напряженность, охватившая и двор, и широкие слои петербургского и московского общества по поводу женитьбы Александра II на Долгорукой-Юрьевской. Напомним, что многие напрямую связывали раскол, усиливавшийся в обществе, с расколом, происшедшим в царствующем доме (и имели на это определенные основания). Говоря шире, превращение Александра Николаевича в частное лицо снимало бы с повестки дня проблему династического кризиса (проблему возможного и весьма острого спора между детьми императора от первого и второго браков). Во всяком случае эта проблема теряла бы свою остроту, становясь по большей части чисто умозрительной.

В связи с этим, думается, изменилось бы и отношение нового императора Александра III ко второй семье своего отца. Вряд ли бы он стал отказывать Юрьевской и ее детям в определенном почете или в каких-нибудь материальных притязаниях (а то, что притязания эти могли быть, и могли быть достаточно велики, попытаемся показать чуть позже). Наверное, Александр III разрешил бы мачехе обращаться к себе на «ты», сохранил бы за ней апартаменты в Зимнем дворце. Ее дочери могли бы рассчитывать на царское приданое, а сын имел бы право получить образование за счет государства. Однако любую попытку Екатерины Михайловны вмешаться в российские дела (политические или экономические) новый монарх, видимо, пресекал бы безоговорочно, оставляя за ней право царить и развлекаться в прекрасной и становившейся все более модной Ницце.

Что ж, общение с любимым человеком — это не так уж и мало. Французский курорт, вероятно, напомнил бы Александру Николаевичу и его супруге август 1880 года, впервые проведенный ими вместе в Ливадии. Тогда они часами сидели на веранде, глядя, как играют дети, любуясь природой, и ощущали особое чувство покоя рядом с набегавшими на берег морскими волнами. А вечерами их завораживало необыкновенное черно-бархатное небо с яркими звездами, ниспосылавшее нашему герою не просто покой, но и огромное и безмятежное счастье, которого он был лишен долгие десятилетия. Подобные чувства могли сопутствовать Александру и Екатерине достаточно долгое время. Ведь они искренне любили друг друга, их союз принес им троих детей, которые, подрастая, радовали бы родителей, наполняя их жизнь новыми заботами. В общем, как заметил писатель, знавший о людях все или почти все: «Все счастливые семьи похожи друг на друга...»

Возможен был такой вариант событий? А почему бы и нет? Как уже не раз отмечалось, любовь и уважение Александра и Екатерины друг к другу сомнений не вызывают. Наличие сына и двух дочерей потребовало бы от родителей забот об их образовании, причем Георгий скорее всего должен был бы получить и университетский диплом. Далее начались бы хлопоты о женитьбе и замужествах детей, тем более сложные, что дети были, хоть и внебрачные, но признанные родителем-императором, то есть требующие какой-то особой партии. А может быть, сын и дочери, вдохновленные примером родителей, не стали бы перебирать женихов и невест, принадлежавших к европейским дворам, а доверившись чувствам, ценили бы прежде всего личное счастье, а не родовитость своих будущих жен и мужей. А дальше — старость, окруженная заботой детей и внуков, мысли о мемуарах, письма родным в Россию, беседы с соотечественниками, приехавшими на юг Франции. «Все счастливые семьи...»