Между тем незнакомец все время щупал материю моей куртки, гладил мои руки, разглядывал мои сапоги и вообще выражал чисто детскую радость, что видит перед собой человеческое существо. Но при последних моих словах на его лице отразилось хвастливое лукавство…

— Если вы опять попадете на ваш корабль? — повторил он. — Кто же, вы думаете, помешает вам это сделать?

— Конечно, не вы! — отвечал я.

— Ну, понятно, не я, вы правы! — вскричал он. — А как вас самого зовут?

— Джим! — сказал я.

— Джим, Джим! — повторил он, видимо, довольный. — Да, Джим, долго я вел грубую, скверную жизнь, так что вам совестно было бы и узнать о ней. А ведь глядя на меня, нельзя подумать, что моя мать была прекрасная, святая женщина?

— Да, немножко трудно! — согласился я.

— Между тем это так, она была необыкновенно набожна. И я также был учтивым, примерным ребенком, и так бойко и быстро отвечал катехизис, что нельзя было отделить одно слово от другого. А потом и началось «это» — началось с самой невинной детской игры на улице, но пошло дальше и дальше. Как убеждала меня моя мать, эта святая женщина! Как предостерегала меня от зла! Но сама судьба толкала меня на опасный путь. Я много думал об этом теперь, за эти три года, и горько каялся. Уж больше не буду пить ром или разве чуть-чуть, с наперсток, чтобы только пожелать счастья. Я решил уже, что буду вести себя хорошо. А знаете, Джим, — прибавил он, понижая голос до шепота, — ведь я богат!

Я подумал, что бедняга немного помешался, сидя три года один на острове, и, должно быть, на моем лице слишком ясно выразилось мое недоверие, потому что он с жаром повторил:

— Я богат, очень богат, говорю вам! И я скажу вам вот что: я сделаю из вас человека, Джим. Да, вы будете благословлять Небо за то, что вы первый нашли меня!

Но на лицо его неожиданно набежала легкая тень и, схватив мою руку, он угрожающе поднял вверх указательный палец и спросил:

— Скажите чистую правду, Джим: это не корабль Флинта приехал сюда?

Тогда мой ум осенила мысль, что из этого одичавшего человека мы можем сделать себе союзника.

— Нет, это корабль не Флинта, — отвечал я, — и сам Флинт уже умер. Но, сказать по правде, у нас на корабле есть несколько человек из его шайки, и это, может быть, погубит нас!

— А есть человек… с одной ногой? — пробормотал он.

— Сильвер? — спросил я.

— Сильвер? Да, его звали Сильвером!

— Он у нас корабельный повар и к тому же главный зачинщик беспорядков!

Незнакомец все еще продолжал держать меня за руку и теперь сильно сжал ее.

— Если вас послал Долговязый Джон, — проговорил он, — то я погиб, я знаю это!

Я рассказал ему в нескольких словах всю историю нашего плавания и то положение, в котором мы очутились. Он слушал меня с живейшим интересом и по окончании рассказа погладил по голове.

— Вы славный малый, Джим, — сказал он, — и попали в такое неприятное положение! Но можете довериться Бену Гунну. Как вы думаете, будет ваш сквайр великодушен с человеком, который поможет ему выпутаться из беды, в которую он теперь попал?

Я ответил, что сквайр вообще отличается замечательным великодушием и щедростью.

— А, видите ли, — продолжал Бен Гунн, — я под щедростью не подразумеваю какого-нибудь лакейского места. Нет, это не для меня, Джим. Я думаю, окажется ли он так щедр, чтобы дать мне, ну, скажем, тысячу фунтов стерлингов из тех денег, которые я привык считать своими?

— Я уверен, что он сделает это, — сказал я. — Он собирался оделить всех матросов!

— А он доставит меня домой? — спросил он, пристально глядя на меня.

— Как же иначе! — вскричал я. — Ведь сквайр — настоящий джентльмен. Да и если нам удастся избавиться от остальных матросов, то вы будете даже нужны нам на корабле!

— А, вы так думаете? — проговорил он, видимо, успокоившись. — А теперь я кое-что расскажу вам, — продолжал он. — Я был на корабле Флинта, когда он приезжал сюда зарывать свои сокровища. С ним было еще шесть человек — шесть заправских моряков. Они пробыли на этом острове около недели, а мы оставались на корабле. В один прекрасный день подан был сигнал, и Флинт один вернулся на корабль на маленькой лодочке; голова его была повязана синим платком, и при заходящем солнце он выглядел мертвенно бледным. Да, он вернулся один, а остальные шестеро были, значит, убиты. Как ему удалось это — никто из нас никогда не узнал. Билли Бонс был тогда штурманом, Долговязый Джон — боцманом. Они добивались у него, где он спрятал сокровища, а он отвечал: «Можете сами отправляться на берег, если угодно, и искать там, но корабль не станет дожидаться вас, черт возьми!» Вот что он ответил им. Да, и вот три года спустя после этого я был на другом корабле в этих местах и сказал товарищам, когда завидел издали этот остров: «Вот здесь Флинт зарыл свои сокровища; сойдем-ка на берег и поищем их». Капитану не понравилось это, но все мои корабельные товарищи были со мной заодно, и мы причалили-таки сюда. Двенадцать дней искали мы клад, и все напрасно. На мне остальные вымещали свою досаду, а в одно прекрасное утро все уехали на корабль, бросив меня здесь одного.

— Вот вам ружье, Бен Гунн, — сказали они, — и заступ, и лом: можете оставаться тут и разыскивать себе на здоровье клад Флинта. И вот, Джим, я живу здесь уже целых три года и за все это время не видал настоящей человеческой пищи. А теперь, взгляните-ка на меня хорошенько. Похож я на простого матроса? Нет, вы говорите? Ну да, и никогда не был похож на него, уверяю вас!

Говоря это, он кивнул головой и больно ущипнул меня за руку.

— Так передайте и вашему сквайру, — продолжал Бен Гунн, — что «он никогда не походил на простого матроса». И еще скажите ему: «Три года он был один (на этом острове), видал и солнце, и ненастье, и дождь, и бурю. Случалось ему думать и о молитве (да, так вы ему и скажите), и о своей старухе-матери, точно она еще жива (так и скажите), но чаще всего и больше всего занят был Бен Гунн совсем другим. И при этом вы ущипните его вот так, как я делаю».

И он самым дружеским образом опять ущипнул мою руку.

— Затем, — продолжал он, — вы скажете еще так: «Гунн — добрый человек и понимает, какая огромная разница (так и скажите: «огромная разница») между настоящим джентльменом и «джентльменом удачи», каким я и был раньше!».

— Хорошо, — сказал я, — но я не все понял из того, что вы сказали. Впрочем, это все равно, потому что я не могу попасть на корабль!

— О, почему же не попасть на корабль? У меня есть лодка, которую я сделал сам вот этими руками. Я держу ее тут, за белой скалой. В худшем случае, мы можем отплыть, когда уже стемнеет. Тс! — проговорил он вдруг. — Что это такое?

Хотя до заката солнца оставалось еще около двух часов, раздался оглушительный пушечный выстрел, эхом отдавшийся по всему острову.

— Начали стрелять! — вскричал я. — Это битва! Идите за мной!

И я бросился к месту стоянки нашей шхуны, забыв свой прежний страх. Около меня, не отставая ни на шаг, бежал Бен Гунн.

Он все время болтал на бегу, не получая от меня ответов, да и не дожидаясь их.

После пушечного выстрела, спустя довольно долгое время, послышался залп из ружей, и затем снова все стихло. Вдруг в четверти мили от нас я увидел английский флаг, развевавшийся над лесом.

Около половины второго две шлюпки отчалили от «Испаньолы». Капитан, сквайр и я сидели в каюте и беседовали. Если бы дул хоть легкий ветер, мы напали бы на тех шестерых матросов, которые оставались на шхуне, снялись с якоря и пустились бы в открытое море. Но ветра не было, да и к довершению несчастья, в каюту явился Гунтер с известием, что Джим Гаукинс незаметно проскользнул в одну из лодок и был, следовательно, на берегу. Нам и в голову не пришло подозревать его в измене, но нас беспокоило, что с ним будет. От таких негодяев, с какими он отправился на остров, можно было ожидать всего, и мы почти не надеялись снова увидеть бедного мальчика.