Экипаж доктора Депрэ представлял собою двухколесную одноколку с верхом. Такого рода экипажи весьма распространены у провинциальных и сельских врачей во Франции. Где только вы не встретите этот экипаж, на каких только дорогах, в каких только глухих углах, и всегда он сразу заметен и на больших дорогах, обсаженных тополями, и у заборов деревенских гостиниц или крестьянских домов. Этот род экипажа отличается тем, что на ходу он постоянно качается, особенно если лошадь идет рысью, качается или как бы кивает взад и вперед поперек своей оси, вследствие чего его в шутку прозвали «качалкой», или «кивалкой», или же просто «трясучкой». Верх этих экипажей обыкновенно представляет собой порядочных размеров свод, явственно вырисовывающийся на фоне окрестного пейзажа, и производит довольно глупое и вместе с тем как бы чванливое впечатление на скромного и наблюдательного пешехода. Разъезжать в такой таратайке или одноколке, конечно, не представляет основания для особого чванства и отнюдь не придает человеку необычайной важности, но надо думать, что это весьма полезно при болезнях почек, и, может быть, именно этим объясняется такая популярность и распространенность этого рода экипажей у врачей.
Однажды рано утром Жан-Мари запряг докторскую «качалку», отпер зеленые ворота, вывел лошадь на улицу, затем запер ворота и взобрался на козлы немудреного экипажа. Почти в ту же минуту на крыльцо дома вышел сам доктор, облаченный с ног до головы во все белое, причем полотняный костюм его блистал ослепительной чистотой и белизной. В руках у него был большой телесного цвета зонт, а на перевязи висела жестяная ботаническая коробка. Он сел в одноколку, и экипаж весело покатился, подымая пыль по дороге и легкий ветерок, дувший седокам в лицо при движении, рассекавшем воздух. Доктор и его спутник ехали в Франшар собирать растения в качестве пособий и материала для «Сравнительной фармакопеи».
Прогромыхав некоторое время по шоссированной большой проезжей дороге, они свернули в лес и покатили по малоезженной лесной дорожке. Одноколка мягко катилась по мягкому песку, слегка поскрипывая на хрустевших под колесами сухих ветках и корнях, лежавших на дороге. Над головой седоков расстилался громадный зеленый шатер, точно зеленое облако, и тихо шелестела сплетавшаяся между собой густая листва бесконечного числа деревьев. Под сводами леса воздух сохранял еще свежесть ночи, здесь дышалось как-то особенно легко и приятно. Гигантские фигуры и причудливые очертания деревьев с их воздушными зелеными шапками производили впечатление ряда величественных изваяний, а стройные линии стволов невольно манили глаз кверху, все выше и выше, пока восхищенный взгляд не останавливался, наконец, на самых верхних, самых нежных листочках кроны, дрожавших и сверкавших на светлом, почти серебристо-белом фоне далекой небесной лазури. Проворные, грациозные белочки весело, живо и игриво качались и перепрыгивали с ветки на ветку, с одного дерева на другое, словно носились по воздуху. Это было самое подходящее место для истинного и убежденного служителя и поклонника богини Гигиеи.
— Бывал ты когда-нибудь в Франшаре, Жан-Мари? — спросил своего спутника доктор. — Кажется, нет?
— Никогда, — ответил мальчик.
— Это — развалины среди ущелья, — продолжал доктор, принимая свой поучительный менторский тон. — Развалины отшельнического скита и часовни. В истории говорится довольно много о Франшаре; говорится о том, как часто здесь отшельников убивали разбойники; как они жили в строжайшем воздержании и как все свои дни проводили в молитве. Сохранилось и дошло до нас послание, обращенное к одному из этих отшельников настоятелем его ордена. Всякий монах, видишь ли ты, принадлежал к какому-нибудь ордену, а настоятель являлся главой всего ордена. Послание это замечательно тем, что оно содержит массу самых разумных гигиенических советов; в нем рекомендуется отшельнику оставлять книгу, чтобы стать на молитву, и после молитвы снова приниматься за книгу, чтобы не утомлять себя чрезмерно тем или другим, а кроме того время от времени, как только почувствует усталость, оставлять и книгу, и молитву и идти в сад наблюдать за пчелами, делающими мед, и умиляться красотой природы. Ну, разве это не моя система в настоящее время? Ты, конечно, не раз замечал, что я отрывался от моей «Фармакопеи», иногда даже бросал ее на полуфразе, чтобы выйти на солнышко, на свежий воздух. Я положительно преклоняюсь перед автором этого послания; по всему видно, что это был человек мыслящий, озабоченный тем, что есть самого существенного и важного. И, право, если бы я жил в средние века — но я от души рад, что этого не случилось, — я, наверное, тоже был бы отшельником, если бы только я не был профессиональным шутом, потому что в те времена только эти две профессии были открыты человеку с философским складом ума. Ему оставалось только смеяться или молиться, или, иначе сказать, смех или слезы. Да, пока не засияло солнце позитивной философии, мудрецу приходилось избирать то или другое из этих двух занятий.
— Я прежде был шутом, — заметил Жан-Мари.
— Не могу себе представить, чтобы ты мог с успехом подвизаться на этом поприще, и едва ли эта профессия была по тебе, — сказал доктор, любуясь серьезным видом мальчика и его важностью при этом заявлении. — Да разве ты когда-нибудь смеешься?
— О, еще бы! — ответил он. — Я часто смеюсь. Я очень люблю шутки!
— Странное существо! — пробормотал Депрэ. — Но я уклонился от предмета, — продолжал он, — тысячи признаков и примет дают мне заметить, что я начинаю стареть. Мы говорили о Франшаре. Итак, Франшар был разорен и уничтожен англичанами в ту самую войну, которая стерла с лица земли город Гретц или, вернее, сравняла его с землей. Но самое важное, это вот что: отшельники или монахи, так как в ту пору их было уже довольно много, и скит понемногу разросся в монастырь, предвидели грозящую их монастырю судьбу и заблаговременно зарыли в землю и скрыли драгоценные церковные сосуды, не желая, чтобы они попали в руки нечестивцев и врагов народа. Говорят, что эти сосуды были неимоверной ценности, Жан-Мари, они были из чистейшего золота и превосходнейшей чеканной работы. Заметь, что с тех пор их так и не нашли. В царствование короля Людовика XIV какие-то люди энергично принялись за раскопки развалин Франшара, и что ты думаешь? Вдруг их заступ ударил во что-то твердое, не похожее на землю. Теперь представь себе, как эти люди в недоумении и радости переглянулись между собой; представь себе, как сильно забились у них сердца, как кровь прилила к щекам и как и снова отхлынула к сердцам, и с какой лихорадочной поспешностью они принялись теперь рыть и разгребать землю. Оказался сундук, большой тяжелый сундук, и как раз в том месте, где, по преданию или по слухам, был зарыт клад Франшара! Они раскрыли его и, как голодные звери, кинулись на него! Увы! Это были сокровища монастыря, но не драгоценные церковные сосуды, а только священнические одежды, которые при соприкосновении с воздухом моментально обратились в прах, точно по колдовству. Пот на лицах этих людей застыл и превратился в холодные, ледяные капли. Жан-Мари, я готов поручиться своей честью, что если в ту минуту был сколько-нибудь резкий ветер, то тот или другой из них непременно схватил бы какую-нибудь легочную болезнь за свои труды! — докончил доктор.
— Я хотел бы видеть, как эти одежды обратились в прах, — сказал Жан-Мари, — я не стал бы и гнаться за этими вещами.
— У тебя нет никакого воображения! — воскликнул доктор. — Ты только представь себе эту сцену: несметные сокровища, лежащие многие века под спудом, глубоко под землею, словно спящие заколдованным сном! Эти сокровища, ведь это, так сказать, то, что могло бы создать беспечную, сытную, роскошную жизнь, лежащее без прока, без употребления; ведь это то, что могло бы купить роскошные одежды, ткани, меха, уборы и дивные художественные произведения; ведь это быстрые, как ветер, рысаки, которые теперь лежат там, под землей, недвижимые, словно над ними висит заклятье. Эти сокровища могли бы вызвать чарующие улыбки на устах красавиц, уста которых сомкнуты теперь!.. Эти сокровища могли бы породить живой, одуряющий, ошеломляющий азарт — перед глазами людей запрыгали бы карты и кости!.. Эти сокровища — ведь это дивное оперное пение! Это стройный оркестр! Это замки, дворцы, роскошные тенистые парки, сады! Это суда под сводами белых парусов, несущих их как крылья чайку!.. И все это лежит там, как в гробу, глубоко под землей, и глупые, нелепые деревья вырастают над этими богатствами и шелестят своей листвой, греясь на солнце из года в год. А клад все лежит, где лежал, и никому нет пользы от него… Нет! Одна мысль об этом может привести человека в бешенство! — докончил доктор.
