– А я думал, это и есть царство мертвых, – сказал Тень.

– Нет. Не per se124. Это всего лишь преддверие.

Лодка скользила по зеркальной поверхности подземного озера. И мистер Ибис сказал, не двигая клювом:

– Вы, люди, рассуждаете о живых и мертвых так, словно это две взаимоисключающие категории. Будто река не может одновременно быть еще и дорогой, а песня – цветом.

– Но ведь и вправду не может, – сказал Тень. – Что, разве не так?

Эхо тихим шепотком повторило на далеком берегу его слова.

– Запомни раз и навсегда, – ворчливо сказал мистер Ибис, – что жизнь и смерть – всего лишь две стороны одной монеты. Как на четвертаке, орел и решка.

– А если у тебя четвертак с двумя орлами?

– У тебя такого нет.

Они все плыли и плыли, и Тень вдруг пробила дрожь. Ему показалось, что он видит глядящие на него с укором из-под зеркальной поверхности лица детей: разбухшая, отклекшая в воде кожа, мутные мертвые глаза. Ветра, который мог бы подернуть рябью зеркало воды, в подземной пещере не было.

– Значит, я все-таки умер, – сказал Тень. Он постепенно начал привыкать к этой мысли. – Или умру буквально вот-вот.

– Мы едем в чертоги смерти. Я сам попросил, чтобы за тобой послали именно меня.

– Зачем?

– Ты был хорошим работником. К тому же – почему бы мне за тобой и не съездить?

– Потому что... – Тень постарался привести свои мысли в порядок. – Ну хотя бы потому, что я никогда в вас не верил. Потому что я совсем не разбираюсь в египетской мифологии. Потому что я никак этого не ожидал. А что случилось со святым Петром и Жемчужными воротами?

Белая голова с длинным клювом мрачно качнулась в одну сторону, потом в другую.

– Неважно, что ты в нас не веришь, – сказал мистер Ибис. – Важно, что мы в тебя верим.

Лодка чиркнула днищем о камни. Мистер Ибис сошел через борт в воду и велел Тени сделать то же самое. Мистер Ибис взял лежащий на носу моток веревки и отдал Тени лампу: посвети. Они вышли на берег, и мистер Ибис зачалил лодку за металлическое кольцо, вделанное прямо в каменный пол. А потом забрал у Тени лампу и деревянной птичьей походкой пошел вперед, подняв лампу высоко над головой, так что она отбрасывала на каменный пол и высокие каменные стены чудовищной величины тени.

– Боишься? – спросил мистер Ибис.

– Да нет, не очень.

– Ну так постарайся, пока мы идем, проникнуться чувством страха, истинного, духовного. Для той ситуации, которая ждет впереди, чувство более чем подобающее.

Но Тени все равно было не страшно. Интерес был, готовность к восприятию нового – тоже. Его не пугала ни скачущая по углам тьма, ни тот факт, что он умер, ни даже колоссальная, размером с хлебный элеватор фигура с собачьей головой, которая постепенно обозначилась в той стороне, куда они шли, и которая неотрывно на него смотрела. Потом фигура начала рычать: глубокий горловой звук, на басовой ноте – и Тень наконец почувствовал, как по шее пробежали мурашки.

– Тень, – сказала фигура. – Настало время судить тебя.

Руки Анубиса опустились, огромные черные руки, подхватили Тень и поднесли его поближе к глазам.

Шакалья голова принялась внимательно его рассматривать яркими переливчатыми глазами; рассматривать так же бесстрастно, как когда-то мистер Шакель разглядывал лежавшую перед ним на столе девушку. Тень понял, что все его грехи, все ошибки и слабости сейчас из него достанут, измерят и взвесят; что в каком-то смысле его самого сейчас препарировали, рассекли – и даже попробовали на вкус.

Мы далеко не всегда помним о тех вещах, которые не делают нам чести. Мы склонны их оправдывать, укутывать в яркие обертки лжи или покрывать густой пылью забвения. Все те вещи, которые Тень сделал в этой жизни и которыми он никак не мог гордиться, все то, чего он хотел бы не делать вовсе или сделать как-то иначе, нахлынули на него единым потоком вины, стыда и отчаяния, и спрятаться от этого потока было негде. Он был гол, как обнаженный труп на столе патологоанатома, и темный Анубис, шакалий бог, был и прозектором, и судией, и прокурором.

– Пожалуйста, – взмолился Тень. – Пожалуйста, не надо больше!

Но Анубис продолжал его рассматривать. Каждая неправда, которую он сказал за всю свою жизнь, каждая украденная вещь, каждая боль, которую причинил другому человеку, каждое из ничтожных преступлений и почти незаметных убийств, из которых состоит повседневная человеческая жизнь, извлекалось на свет божий этим безжалостным судией мертвых с головой шакала.

Тень заплакал навзрыд, уткнувшись в черную руку бога. Он снова стал ребенком, беспомощным и беззащитным, каким был когда-то.

И вдруг, безо всякого предупреждения, все кончилось. Тень всхлипывал и хватал ртом воздух, из носа у него текли сопли; он чувствовал себя все таким же беспомощным, но руки уже опустили его, осторожно, чуть ли не с нежностью, назад, на каменный пол.

– У кого его сердце? – прорычал Анубис.

– У меня, – мяукнул в ответ женский голос. Тень поднял голову. Рядом с той фигурой, которая не была уже мистером Ибисом, стояла Баст и держала в правой руке сердце Тени, рубиновым отблеском подсвечивавшее ее лицо.

– Дай его мне, – сказал Тот, бог с головой Ибиса, и взял у нее сердце, и руки его были – не человеческие руки; а потом он скользнул вперед.

Анубис поставил перед собой золотые весы.

– Так вот, значит, где будет принято решение, что меня ожидает! – шепнул Тень, обращаясь к Баст. – Рай? Ад? Чистилище?

– Если чаши придут в равновесие, – сказала она, – тебе придется самому выбирать свою судьбу.

– А если нет?

Она пожала плечами, будто разговор на эту тему был ей решительно неприятен. А потом все-таки сказала:

– Тогда мы скормим твои сердце и душу Аммету, Пожирателю Душ...

– Ну что же, – сказал он, – значит, можно хоть в самом конце надеяться на счастливый исход. Хоть в какой-нибудь его разновидности.

– Не существует не только счастливых исходов, – она повернулась к нему, – никаких вообще исходов не существует.

На чашу весов, аккуратно, почтительно, Анубис положил птичье перышко.

На другую он поместил сердце Тени. В густой тени под весами чтото задвигалось, что-то такое, к чему Тени вовсе не захотелось приглядываться.

Это было очень тяжелое перо, но и сердце Тени весило немало: чаши весов задрожали и самым неприятным образом начали ходить попеременно то вверх, то вниз.

Но в конце концов они и впрямь уравновесились, и существо в тени под весами недовольно куда-то уползло.

– Вот значит как, – задумчиво сказала Баст. – Еще один череп в общую кучу, не более того. Жаль. А я-то надеялась, что в наступающей неразберихе ты сделаешь что-нибудь стоящее. Знаешь, на что это похоже: смотришь в замедленной съемке на автомобильную катастрофу и ничего не можешь сделать, чтобы ее предотвратить.

– А тебя там не будет?

Она покачала головой.

– Я не люблю, когда другие решают за меня, где и с кем мне драться, – сказала она.

И в огромных чертогах смерти воцарилась тишина, которая эхом отражалась от воды и темного пустого пространства.

Тень сказал:

– Значит, теперь я сам должен выбрать, куда мне идти?

– Выбирай, – сказал Тот. – Или мы можем сделать этот выбор за тебя.

– Нет, – сказал Тень. – Я сам. Это мое решение.

– Ну? – прорычал Анубис.

– Сейчас я хочу отдохнуть, – сказал Тень. – Вот чего я хочу по-настоящему. И больше ничего. Ни рая, ни ада, ничего. Просто пускай все это кончится.

– Ты уверен? – спросил Тот.

– Да, – ответил Тень.

Мистер Шакель отворил для Тени последнюю дверь, и за этой дверью ничего не было. Ни темноты. Ни даже забвения. Там было только – ничто. Тень принял его, целиком и беззаветно, и шагнул в это ничто через дверной проем со странным, диким чувством радости.